Дважды – не умирать
Шрифт:
… Дом стоит на угоре, на самом краю, а внизу, под обрывом петляет извилистая река. Над застывшей гладью зеркальной воды стелется легкий туман; сонно всплескивает рыба, разгоняя по поверхности частые круги; весело, наперебой щебечут птицы в прибрежных зарослях, раскачиваясь на ветках, покрытых первой нежно-зеленой листвой. Белопенные кусты черемух празднично белеют пышными гроздьями; их волшебный, чуть горьковатый аромат кружит голову. Навалившись грудью на покосившуюся ограду, Сашка смотрит вдаль, щурясь на склоняющееся к горизонту солнце. Отсюда, сверху, открывается необъятный простор. И, кажется, что ты летишь над землей, а внизу зеленеют луга, лес, поблескивает большое озеро, из которого берет начало река. Радостно и легко на душе.
– Гляжу в озе-е-ера синие-е, в полях ромашки рву-у,
Зову тебя-а Россиею-у-у, еди-и-и-нственой зову-у-у…
Издалека доносится протяжная звонкая песня. И Сашка не сразу понимает, что это не радио. Два высоких и сильных женских голоса пронзительно и нежно выводят знакомый мотив.
Подходит дед, опирается рядом на ограду. Теплый ветер слегка треплет его короткую седую челку.
– Кто это поет? – спрашивает Сашка.
– Артистки… Из города приехали, – улыбается дед. – Нравится?
– Ага, – кивает Сашка и, приподнимаясь на носки, пытается из-за ограды разглядеть поющих, среди домов, стоящих в ряд, вдоль обрывистого берега реки. Но никого не видно.
На открытом огне готовится свежая уха. Гнусаво
– Да-а-а… – вздыхает дед, обводя округу долгим взглядом. – красота-то какая… Вот, Саша, запоминай – это твоя Родина.
– А Москва, тоже моя Родина?
– Да, и Москва, и Иркутск, и Сахалин…
– А Кавказ?
– И Кавказ тоже.
– У Витьки Громушкина дед без ноги… На Кавказе его ранило. Он говорит – Родину там защищал.
– Ну, что ж, верно говорит. Родина у нас большая… И война большая была.
– Дедушка, расскажи про войну?
– Мал ты еще… – дед, шутя, треплет Сашку по голове. – Подрастешь, потом расскажу.
– Тебя там убить могли?
– Могли… Только ведь знаешь, как говорят: дважды не умирать, а один раз – не миновать. У нас в роду трусов не было. И деды твои воевали, и прадеды… Бог даст, на твоем веку войны не будет. Но если придется – предков не опозорь…
В дальнем лесу, за рекой бойко закуковала кукушка. В туманной предвечерней тишине эти звуки отдавались печальным гулким эхом.
– Раз, два, три… – вслух начинает считать Сашка.«…Пять… Шесть… Семь…» – стиснув зубы, Урманов отсчитывал удары плетью. Сыромятный кожаный ремень с тонким свистом рассекал воздух и обжигающим обручем прилипал к обнаженной спине.
Связанный по рукам и ногам, Урманов лежал на длинной деревянной скамье. Тело вздрагивало от ударов, корчилось в муках, но он не издавал ни звука. Слышны были только эти резкие методичные свистящие удары, завершающиеся звонким, влажным шлепком, да тяжелое дыхание Висара, старательно выполнявшего порученную ему работу. Охранники Иса и Геха стояли неподалеку и наблюдали за происходящим.
«Семнадцать… Восемнадцать… Девятнадцать…» – продолжал отсчитывать про себя Урманов, вздрагивая всем телом от каждого удара. Нестерпимая острая боль прошивала его насквозь, но он упрямо молчал. Ни стоны, ни мольбы о пощаде, ни проклятия не вырывались из его накрепко сомкнутых уст. Он дал себе слово молчать, что бы ни случилось. И это, как ни странно, помогало ему. Хотя бы тем, что молчанием своим он не доставлял удовлетворения палачам.
Подошел Анзор, встал рядом.
– Почему он молчит?
– Нэ знаю, – ответил запыхавшийся Висар.
– Дай сюда! – Анзор вырвал у него из рук плетку. – Сэйчас он у мэня запоет!
Плеть со свистом впилась в обнаженное тело. Еще!.. Еще!..
Анзор хлестал исступленно и яростно, свирепея от того, что жертва никак не реагирует на удары. Это было похоже на вызов.
«Двадцать девять… Тридцать… Тридцать один…» – отрешенно считал Урманов. Тело покрылось холодной испариной, пот струился по изможденному лицу. На спине как будто горел костер. Отдельные удары уже почти не ощущались. Время остановилось, и сама реальность стала иной – причудливо ускользающей, непонятной.
«Пятьдесят… Пятьдесят два… Сорок девять…» – он сбился со счета. И уже плохо понимал, где находится, что происходит с ним. Но упрямо выполняя обет молчания, из последних сил удерживал в себе все звуки, которые отчаянно рвались у него из груди.
Потом наступила темнота и все исчезло…Урманов пришел в себя от того, что кто-то настойчиво и бесцеремонно щекотал ему лицо. Открыв глаза, он ничего не смог разглядеть в темноте, но инстинктивно почувствовал рядом что-то живое, и инстинктивно выбросив вперед раскрытую ладонь, наткнулся на пушистый теплый комок.
«Крыса!» – пронзила догадка.
Он брезгливо отбросил в сторону испуганно пискнувшего зверька и попытался подняться. Истерзанная спина тут же дала о себе знать. Ссаднящая, жгучая боль волной прокатилась от шеи до поясницы. Было такое ощущение, что с него содрали кожу. Вязкая, липкая сукровица сочилась по распухшей обнаженной спине.
Урманов пошарил рядом с собой по холодному цементному полу и наткнулся на свою рубашку. С трудом натянул ее на себя. Тут же, рядом, нашел старый джемпер. Преодолевая саднящую боль надел и его. Надо было хоть как-то согреться.
Крысы, попискивая, копошились на полу у противоположной стены.
«Почуяли кровь, – подумал Урманов. – Надо найти их нору и законопатить. А то житья не дадут».
Начиная от дверей, он на четвереньках обследовал все стыки между полом и стенами, и в углу нашел небольшое отверстие. Снял носок, заткнул им дыру… Подумать о том, что если уж они прогрызли бетон, то носок их вряд ли остановит – не было сил.
Спину невыносимо жгло, и Урманов не знал, как сесть или лечь, чтобы уменьшить свои страдания. С трудом устроился на боку, сомкнул воспаленные веки.
«Господи! Господи, Отче наш, помоги… Укрепи душу мою и тело мое. Помоги выстоять… Не дай врагам глумиться надо мной, над телом моим, над душой моей, защити и огради, Господи. А если суждено погибнуть мне, если такая судьба моя, Господи, знай, что готов я принять жребий сей, и жизнь свою положить за Тебя безропотно…»
Лежа на холодном цементном полу, Урманов шептал первые попавшие слова, которые приходили ему в голову, и они странным образом складывались в причудливую молитву. Откуда они брались, эти слова, как соединялись между собой, он понять не мог, да и не пытался. А только чувствовал, что с каждым словом, произнесенным в этой холодной темноте, ему становится легче. И воспаряет куда-то душа его, и отступает боль, и на смену отчаянию приходит успокоение.Шорох и какая-то возня возле дверей, заставили Урманова насторожиться. Сначала он подумал, что это крысы, но потом заметил сквозь щель в двери какое-то движение. Без сомнения, там кто-то был.
«Они снова пришли за мной, снова будут пытать».
Лязгнул засов, протяжно скрипнули ржавые петли, дверь приоткрылась, и Урманов увидел в неярком электрическом свете женский силуэт. В черном платке, закрывающим пол лица, в черных длинных одеждах, женщина стояла на пороге.
– Эй, – тихо, полушепотом, окликнула она пленника, пристально вглядываясь в темноту. – Ты живой?
– Да, – так же тихо отозвался Урманов. – Живой…
Он узнал Бану. Это была она – одна из тех, кто относился к нему с сочувствием.
Урманов поднялся и мягко, как кошка, ступая, бесшумно приблизился к ней.
– Беги! – срывающимся торопливым шепотом произнесла Бана, отступая назад и открывая ему проход из двери. – Беги, слышишь… Пока все спят. Ворота со двора открыты… Беги!
Урманов приложил раскрытую ладонь к своей груди, низко поклонился своей спасительнице.
– Спасибо, – горячо прошептал он, пытаясь унять сотрясающую его лихорадочную мелкую дрожь – Спасибо, Бана… Век не забуду. Прощай!
Миновав освещенный коридор, Урманов выскользнул на улицу. Там было темно, ни в одном из окон дома не горел свет. Только луна да небесные звезды своим сиянием разбавляли ночную тьму.
До ворот было метров тридцать, не больше. Но преодолеть это расстояние напрямую, через двор, Урманов не решился. Мало ли кто спросонок пойдет куда и по пути захочет в окно глянуть? Нет, лучше не рисковать… Он решил пробираться вдоль стен – так надежнее.
Беззвучно ступая, Урманов шаг за шагом приближался к заветной цели. Там, за воротами была долгожданная свобода. Там была жизнь… Боль оставила его, он совсем ничего не чувствовал. Забыл он и про холод. Все мысли сейчас были только об одном: как побыстрее вырваться из этих проклятых ворот, с этого ненавистного двора – и бежать, бежать, бежать!..
Ночная птица с громким хлопаньем сорвалась у него над головой. Урманов присел от
«Вот, зараза! – выругался он про себя. – Надо же так напугать».
Отдышавшись и справившись с волнением, Урманов снова осторожно двинулся вперед. Тело приобрело удивительную легкость, все чувства обострились. Он слышал каждый звук, каждый шорох в ночной тиши. Его переполняло нетерпение.
«Сейчас, сейчас… Главное – не спешить. Еще немного – и я на свободе».
В кустах послышался странный шум. Урманов настороженно замер, прислушался. Вот, опять…
«Что это? – мелькнула тревожная мысль. – Кто там может быть?»
Он напряженно вглядывался в темноту, но ничего не мог разглядеть. Кусты причудливо переплетались между собой голыми ветками, и спрятаться в этих зарослях было не сложно. Но кто мог там сидеть? И главное – зачем? Урманов осторожно сделал шаг. Пригляделся. Снова шагнул… В кустах опять зашелестело. На этот раз – гораздо сильнее. Но что-то в этом звуке показалось ему неестественным.
Резкий порыв ветра качнул кусты и в воздух поднялся прозрачный полиэтиленовый пакет. Описав дугу, он пролетел метра два и снова повис на ветках.
«Уф-ф-ф-ф!» – перевел дух Урманов.
Шаг за шагом он все ближе подходил к воротам. Сейчас от забора его отделяло всего с десяток метров. Да там еще вдоль него до ворот – не более пяти.
Урманов огляделся, прислушался – и одним броском пересек открытое пространство. Упал возле забора, отдышался. Теперь оставалось совсем чуть-чуть.
Он двигался как бесплотный дух – бесшумно, осторожно, и сам удивлялся этой своей легкости. Какая-то звериная грация пробудилась в нем. Вот и ворота… Они слегка приоткрыты. Надо только немного подтолкнуть – и все.
«Спасибо тебе, Бана!» – благодарно подумал Урманов, берясь рукой за холодное железное кольцо.
Вдруг… Там, за воротами, в ночной темноте он отчетливо услышал чьи-то неторопливые шаги. Они приближались.
Урманов отпрянул назад, прижался к забору. Что делать? Обратно к дому – не успеть. В кусты – бессмысленно: в ночной тишине он выдаст себя треском веток. Бросится на противника? Тоже не вариант. Он слишком слаб сейчас и к тому же тот может быть вооружен… Что остается? Затаиться. Может быть пронесет…
Прижавшись к высокому забору, Урманов застыл без движения. Еще оставалась надежда, что в темноте его не заметят.
Массивная створка ворот подалась внутрь, и во двор вошел человек. Остановился, затворил за собой запор и пошел дальше.
«Пронесло», – подумал Урманов и в этот самый момент камень выскользнул у него из-под ноги. Послышался шум.
– Кто здэсь?! – быстро произнес человек и Урманов узнал в нем Казбека. В вытянутой руке его тускло блеснул пистолет.
– Я… – тихо выдохнул Урманов, все еще на что-то надеясь.
– Подойди, – произнес Казбек, поблескивая в лунном свете коротким стволом.
Урманов сделал несколько шагов, и они оказались рядом. Казбек тоже узнал его.
Что оставалось Урманову? Упасть на колени и попытаться разжалобить его? Просить, умолять?.. Ведь они уже почти подружились за время продолжительных тренировок. Урманов добросовестно учил его драться и, наверное, мог бы надеяться на ответное снисхождение… Но он молчал. Молчал и Казбек, мучительно принимая свое непростое решение. Черный ствол пистолета ненужным свидетелем торчал между ними.
– Я нэ могу тэбя отпустить, – наконец произнес Казбек. – Понимаешь?
– Да… – сухо ответил Урманов, чувствуя, как саднящей, жгучей болью отдается истерзанная спина, а во всем теле разливается предательская слабость.
– Иди вперед, – ствол пистолета качнулся, указывая дорогу.
Урманов пошел, тяжело и неверно ступая, все еще до конца не веря в то, что затея с побегом не удалась. Он готов был завыть от отчаяния… Следом за ним, на некотором отдалении шагал Казбек.
Обратный путь занял не больше минуты. Перед пленником опять возник освещенный коридор и незапертая, распахнутая дверь в ненавистную холодную темницу.
– Никто ничего нэ узнает, – пообещал на прощание Казбек. – Извини… Я нэ мог поступить иначе.
– Конечно, – чуть слышно ответил Урманов, понимая, что это вряд ли хоть как-то скажется на его дальнейшей судьбе.
Дверь со скрипом закрылась и снова наступила непроглядная темнота. Только тоненький лучик света, пробиваясь сквозь щель возле двери, слабо светился, как призрачная, угасающая надежда.
Урманов без сил повалился на холодный бетонный пол и тихо застонал. Все, что произошло с ним в последние полчаса, показалось ему каким-то сказочным волшебным сном, не имеющим отношения к действительности. Такая желанная, близкая свобода лишь поманила – и обманула его. Слезы обиды и разочарования сами собой хлынули у него из глаз.Глава 10
Серый ветреный сумрак, моросящее небо и горы, затянутые вязкой туманной пеленой. Под навесом конюшни гуляет зябкий холодный сквозняк, но Урманов почти не ощущает его. День сейчас, вечер или утро – он тоже не может понять. Да и вряд ли это уже имеет для него какое-то значение… Он висит здесь уже давно. Вздернутый за руки к верхней балке, словно на дыбу. Посиневшие от холода ступни босых ног болтаются в полуметре от земли. Залитое кровью, распухшее до неузнаваемости лицо, не выражает эмоций; глаза прикрыты, спутанные волосы прилипли ко лбу. Ветер теребит лохмотья рубахи, свисающей с истерзанного, окровавленного тела, слегка раскачивая его на толстой крепкой веревке.
– Ну, что? – нетерпеливо поинтересовался Анзор, обращаясь к висящему перед ним пленнику. – Что рэшил?
Деревянной толстой палкой он ткнул ему в лицо и Урманов, чуть приподняв голову, открыл один глаз. Второй, придавленный сизым, распухшим веком, был почти невидим из узкой щели.
– Что малчишь? Гавари… – Анзор снизу вверх заглянул ему в лицо.
Урманов молча сверху смотрел на него. Он уже почти ничего не чувствовал и слабо реагировал на происходящее. Душа словно бы уже отдалилась от бренного тела и парила где-то высоко. И с этой высоты он видел залитый дождем конюшенный двор, охранников, притулившихся возле высокой ограды, Висара, склонившегося над огненной жаровней, своего мучителя, с палкой в руках стоящего перед ним. Рукава у Анзора были по локоть закатаны, заляпаны свежей кровью. И палка была тоже в крови. Всклокоченная черная борода, оскаленный рот и широко открытые, бешеные глаза придавали облику палача, какую-то особенную, страшную достоверность.
Урманов молчал… Как молчал, когда Анзор жестоко избивал его, подвешенного за руки на веревке – беспомощного и беззащитного; как молчал, когда Висар, желая угодить своему командиру колол и резал его сапожным ножом; как молчал, когда Анзор вырезал у него на груди крест и в бессильной злобе вырвал пассатижами ногти на больших пальцах ног.
– Висар! Гдэ ты там?.. Сюда иди!
Заметно косолапя, Висар торопливо подбежал на зов. В руках у него были кузнечные клещи, а в них – малиновым огоньком светился кусок раскаленного железа.
– Жги! – приказал Анзор.
Висар послушно прижал раскаленный метал к обнаженному телу.
– Ш-ш-ш-ш! – раздался шипящий, клокочущий звук.
В воздухе запахло горелым мясом. Тело пленника изогнулось, забилось в конвульсиях, но ни стона, ни крика не вырвалось из его сомкнутых уст.
– Еще!.. – закричал Анзор, выходя из себя от этого молчания. – Бего-о-ом!
Висар суетливо завилял толстым задом, устремившись обратно к жаровне, и вскоре вернулся с новым куском раскаленного докрасна железа.
– Дай сюда! – Анзор сам взялся за клещи и с ожесточением воткнул раскаленный метал в висящее на веревке тело.
– Ш-ш-ш-ш-ш! – послышалось характерное шипение.
Ни звука… Анзор отбросил клещи в сторону, выругался, воздевая ладони к небу.
Ему было от чего злиться. Впервые он столкнулся с человеком, который оказался сильнее его. И этот человек – обыкновенный мальчишка: не горец, не воин аллаха… Анзор вдруг ясно осознал, что имея полную и неограниченную власть над этим истерзанным пленным, над душой его – он оказался не властен. И это открытие ошеломило его.