Дважды – не умирать
Шрифт:
В ярости, Анзор выхватил из-за пояса нож и замахнулся, целя жертве прямо в сердце.
– Стой! – послышался позади властный голос. – Остановись!
Анзор обернулся и увидел Тагира. Рука, сжимающая оружие, медленно опустилась.
– Что тэбе надо?.. Зачэм пришел?
– Насильно в вэру нэ обращают…
– Нэ лезь нэ в свое дэло! – вспыхнул Анзор. – Иди отсюда, заступник… А может ты уже федэралам продался?
Тагир подошел ближе.
– Если он умрет, Джамал будэт нэдоволен. Он договорился на обмэн четверых.
– Да мнэ плэвать на Джамала! Мэня нэ волнует, будэт он доволен или нэт…
– Все равно, – вмешался Висар, – тэперь его в таком виде на обмэн выставлять нэльзя.
Урманов безучастно болтался на веревке. Он был без сознания… Ветер, холодный декабрьский ветер порывами налетал на двор, гремел жестью на крыше, завывал в проводах, поднимал с земли мусор и разбрасывал его по сторонам. Мелкий моросящий дождь непрерывно сыпал с небес, растворяясь
Тагир взял длинную деревянную лестницу, прислонил ее к верхней балке, взобрался наверх.
– Иса, Геха!.. Идите сюда!
Охранники подошли, встали рядом.
– Дэржите его!
Тагир вынул из ножен широкий охотничий нож и перерезал веревку. Измученный пленник тряпичной куклой свалился охранникам на руки.
Урманов падал, проваливаясь в безмолвную и холодную пустоту. Не чувствуя тела, не видя света, он летел и летел куда-то вниз, и не было этому падению конца. Это походило на сон, но где-то на задворках сознания мелькнула тревожная мысль: «Что это? Я умираю?». Урманов попытался шевельнуть рукой или ногой, но ничего не вышло. Он продолжал падать, уносясь все дальше и дальше в эту холодную бесконечную пустоту. И опять в глубине подсознания тревожно отозвалось: «Еще немного – и невозможно будет вернуться». Урманов напрягся, собрал волю в кулак и… очнулся.
С трудом приподняв голову, Урманов огляделся. Свет из двери подсказал ему, где он находится, а боль во всем теле напомнила, что он еще жив.
Окончательно придя в себя, пленник обнаружил, что лежит не на голом цементном полу – под ним был матрац. И сверху его прикрывал наброшенный кем-то солдатский бушлат.
В темноте послышался противный писк, возня на полу и Урманов понял, что это опять в гости к нему пожаловали крысы. Носок, которым он пытался заткнуть дыру в полу, оказался для них слишком легкой преградой.
– Кы-ыш-ш-ш! – шуганул непрошенных гостей Урманов, но голос его настолько ослаб, что скорее напоминал шепот.
Он лежал на полу и чувствовал, как ноет от боли все тело. Озноб мелкой дрожью сотрясал его. Нестерпимо хотелось пить.
«Странно… – думал Урманов, лежа в холодной и немой темноте. – Я жив. Я все еще жив… А завтра меня уже не будет. Вот эти крысы, что копошатся сейчас в углу – они останутся, а меня – не будет. И стены останутся, и этот дом… А меня не будет. Как же так?»
Анзор твердо пообещал, что лично отрежет ему голову, если тот не переменит своего решения. И Урманов не сомневался, что тот сдержит обещание. Но отступить не мог… А раз так, то и жить ему оставалось только до завтра.
«Что знаем мы о смерти? Ничего… Кроме того, что каждый, кто пришел в этот мир, обречен неизбежно покинуть его. Каждый… Но не зная дня и часа своего, человек относится к этому легкомысленно, словно надеется, что каким-то непостижимым образом сумеет избежать смерти. И только когда наступает этот самый час… А, впрочем, почему час? Мгновение… Ведь жизнь, если разобраться – тоже мгновение. Вот только что подумал об этом – и все, это уже прошло. А с прошлого – какой спрос? Оно уже никак не может задеть тебя… Так может и переход от жизни к смерти – тоже всего одно лишь мгновение? И смерть, как таковая для человека не существует? Ведь не может же человек осознавать, что он мертв. Пока он хоть что-то осознает – он жив. Значит смерть – это только для окружающих, а сам человек от всего этого огражден».
Мысли Урманова путались, он, словно бредил наяву, пытаясь найти ответ на вопросы, которые жгли его изнутри, не давали покоя. Он бесконечно устал от этой борьбы с самим собой, со страхом смерти, с болью, с инстинктом самосохранения… Но душа не принимала иного пути. Невозможно было теперь, когда уже столько пройдено, взять и сдаться. Нет, он должен был идти до конца.
«Дважды не умирать… А один раз все равно придется. Так не лучше ли уйти победителем, с чистой совестью и душой, чем потом всю оставшуюся жизнь чувствовать себя предателем и трусом, влачить жалкое существование ничтожества – без веры, без права называть себя воином и мужчиной. И в итоге, годы спустя, так же сгинуть, только уже покрытым несмываемым бесславием и позором».
Осмелевшая крыса пробежала совсем рядом, чуть слышно цокая коготками по цементному полу своими маленькими коготками. Махнув рукой, Урманов отбросил ее в сторону. И снова подумал о том, что его ждет завтра.
«Смерть… Сначала будет больно, может быть – нестерпимо. Потом наступит темнота… И станет вдруг не холодно, не жарко; ни грустно, ни весело; исчезнут разом все чувства, желания, и всё окружающее пространство заполнит пустота. Не останется ничего… И даже сама душа бесследно растворится в этом безмолвии».
Урманов тяжко вздохнул и осторожно повернулся на бок, потревожив при этом свежие, сочащиеся сукровицей раны. Боль волной прокатилась по телу, и он чуть слышно застонал. Когда рядом не было врагов, он мог позволить себе эту маленькую слабость.
«Стоп! – подумал Урманов, продолжая размышлять дальше. – Но ведь это взгляд материалиста. Причем тут тогда
В том, что Бог есть, Урманов не сомневался. И в наличии души он тоже был уверен. А раз так, значит смерть – это просто переход из одного состояния в другое. Как бабочка вылупляется из гусеницы, так и душа выходит из тела, чтобы дальше, независимо от него продолжить свое бесконечное путешествие в вечности.
Превозмогая боль, он поднялся на колени, перекрестился в темноту и начал читать молитву, которую заучил с чужих слов.– Господи, Отче наш,
сущий на небесах.
Да святится имя Твое,
да придет царствие Твое,
да будет воля Твоя.
И на Земле, как на Небе,
хлеб наш насущный
дай нам на сей день.
И прости нам долги наши,
как прощаем мы
должникам нашим.
И не введи нас в искушение,
но избави нас от лукавого.
Ибо, Твое есть Царство,
и сила, и слава во веки.
Аминь, аминь, аминь.
Молился он горячо, истово и чувствовал, как тело наполняется неведомо откуда взявшейся силой, а душа словно расправляет крылья. Он не жаловался на судьбу, ничего не просил, а хотел только одного – чтобы Бог услышал его, чтобы увидел с небес, как идет на верную смерть не предавший Его, и не сломленный врагами.
Глава 11
Целая вечность прошла, прежде чем Урманов услышал шаги. Сразу несколько человек шли по коридору… Заворочался ключ в замке, двери распахнулись.
– Что, нэ сдох еще? – переступая порог, с кривой усмешкой осведомился Анзор.
Следом за ним вошли Иса и Геха. Все – при оружии.
Собрав волю в кулак, Урманов медленно поднялся. Тело отозвалось тягучей, надсадной болью… Он стоял перед ними босой, почерневший от засохшей крови, с распухшим до неузнаваемости лицом.
– Собирайся, – бросил Анзор. – Пришел твой смэртный час.
Урманов оторвал от подола рубахи два узких лоскута, перевязал большие пальцы ног. Там, где были ногти, чернели сочащиеся раны – без перевязки трудно было бы идти.
С трудом втиснув израненные ноги в свою разношенную обувку, Урманов застегнул на все пуговицы бушлат. Перед глазами плясали мелкие яркие точки, кружилась голова. От слабости он едва держался на ногах.
– Пошли, – подтолкнул его в спину Анзор.
Хромая, Урманов двинулся по освещенному коридору.
На улице было темно, в доме светились занавешенные шторами окна. Холодный ветер рассеивал по округе мокрый снег вперемешку с дождем. Урманов жадно хватал пересохшими губами пролетающие снежинки. С той минуты, как он оказался в темнице, он ничего не ел и не пил.
– Что сейчас, утро или вечер? – спросил Урманов у Исы, когда Анзор оставил их и ушел в дом.
– Вэчер, – тихо ответил охранник.
Поеживаясь от холода, Урманов поднял воротник и повернулся к ветру спиной.
«Неужели больше никогда-никогда я уже не увижу дневного света? – с тоской подумал Урманов, оглядываясь по стонам. – А впрочем… Не все ли равно? Лучше вообще сейчас ни о чем не думать. Скорей бы уже… Нет сил терпеть».
Дверь открылась, на улицу выглянул Анзор.
– Давай, захади!
Урманов следом за Исой вошел в дом. Позади него шаркал ботинками по полу Геха. Он был простужен и время от времени сухо покашливал в кулак.
Комната была ярко освещена. За столом сидели трое – Джамал, его гость Валид и еще один незнакомый боевик. При виде пленного они многозначительно переглянулись.
Джамал встал, подошел ближе к Урманову, пристально вглядываясь в его почерневшее, распухшее от побоев лицо.
– Знаешь, зачэм позвали?
– Да, – тихо ответил Урманов, не отводя глаз.
– Ну, и каков будэт твой отвэт?.. Ты согласен принять ислам?
– Нет.
Джамал молча покачал головой. Он явно не ожидал такого ответа… Несокрушимая мощь человеческой души, воли, характера предстала вдруг перед ним в образе этого, казалось бы, совсем обычного, не геройского вида паренька.
Внешне Джамал оставался спокоен, но по напрягшемуся, застывшему лицу можно было определить степень его внутреннего недовольства и ярости, которые в любой момент могли вырваться наружу. Все остальные это тоже поняли и притихли, опасаясь его гнева. Особенно неуютно почувствовал себя Анзор.