Дважды – не умирать
Шрифт:
Но, как выяснилось, вся эта суета и выстрелы в воздух, были вовсе не в честь приезда дорогих гостей. Вернее – не только в их честь… Главным, как оказалось, было другое событие. У Джамала родился сын – единственный и посему драгоценный наследник. В честь этого хозяин во всеуслышание объявил, что освобождает пленных. Ровно через неделю должен был состояться обмен.
Услышав это, Урманов почувствовал, как дрогнуло его сердце. Еще бы! Такая новость… Пьянящая радость горячей волной захлестнула его. В глазах заблестели слезы.
– Ты слышал, ты слышал? – возбужденно зашептал, стоящий позади него Федор. – Нас отпускают домой, елки зеленые!
Одно лишь условие поставил перед пленниками великодушный Джамал. Прежде чем обрести свободу, им надо будет принять ислам. И все…
Ни у кого из пленников на этот счет не возникло никаких возражений. И только Урманов неуверенно произнес:
– Простите, но я уже окрещен.
– И что? – недобро нахмурился Джамал.
– Позвольте мне этого не делать…
Возникла неловкая пауза. Валид, гость Джамала, с любопытством разглядывал
– Ты играешь, что ли? – грозно рявкнул Анзор, распихивая пленных по сторонам. – Тэбе, собака, свободу дают, а ты?.. Э-э-э-э! Свинья нэблагодарная!
Анзор ткнул Урманова локтем в грудь и, обращаясь к Джамалу, произнес:
– Он шутит… Он примэт ислам.
– Ты увэрен? – усмехнулся Джамал в бороду.
– Аллахом клянусь! – горячо воскликнул Анзор, взметнув руки к небу.
Валид подошел к нему.
– Один человек сказал: «Клянусь Аллахом, Аллах не простит этому человеку». Услышав это, всевышний ответил: «Кто посмел клясться моим именем, что я не прощу этого человека? Я уже его простил, и я свел на нет все добрые дела того, кто клялся» Так говорится в одном хадисе. Не клянись Аллахом, если не хочешь беды.
Анзор слушал, опустив глаза, словно провинившийся школьник… Потом, когда гости пошли в дом, Джамал, чуть приотстав, бросил ему напоследок:
– Надэюсь, ты все понял?
Анзор молча кивнул.
– Это очень большой человек и я не могу перед ним потерять лицо… Сегодня вечером мы уедем, но скоро вэрнемся. Запомни – у тэбя сэмь дней.
До ночи в доме продолжалось веселье. Про пленников, казалось, забыли и они, запертые в темном сарае, были предоставлены сами себе. Лежали на нарах, разговаривали… В основном, конечно, о скором освобождении и обо всем, что с этим связано.
– Ты чего, дурак, что ли? – в сердцах убеждал Урманова разгоряченный Стас. – Ты с кем разговаривал-то, хоть понимаешь? Да ему только пальцем шевельнуть – тебя не будет.
– В самом деле, зря ты об этом начал… – поддержал соседа по нарам Федор. – Ну, подумаешь, окрестят тебя по-ихнему. Что тут такого? Это же все формальность, верно? Здесь-то для виду можно помолиться, ничего страшного… А домой приедешь – и всё. Тем более и знать-то об этом никто не будет. Что, не так?
– Ты пойми, чудак-человек, – снова вмешался Стас. – Если ты будешь упрямиться, тогда и нас это может коснуться. Передумают отпускать – и все, хана… Я лично здесь загибаться, не намерен. Меня дома ждут, понял?
– А ты чего молчишь? – обратился Федор к Пашке. – Давай, скажи что-нибудь…
Пашка заворочался на нарах, кутаясь в рваное лоскутное одеяло, потом уселся, поджав ноги под себя.
– А чего говорить-то? Молодец… Я бы вот так не смог. А он… Не побоялся.
– Да вы офигели оба! – возмутился Стас. – Вы хоть понимаете, что здесь с вами шутки шутить никто не будет. Выбора нет… Либо по-ихнему, либо смерть. Неужели непонятно?
Урманов молчал. Сомнения одолевали его.
«А может, действительно, зря все это? Согласиться – и дело с концом».
Он подумал, что можно ведь и в самом деле пойти на обман. В душу ведь не заглянешь…
– Говорят, всем мусульманам делают обрезание? – неуверенно произнес Федор.
– Ну… И чего? – откликнулся из темноты Стас.
– Так это… Нам что, тоже будут?
– Не знаю, может и будут.
– Вот блин, ядрёна корень… – в сердцах выругался Федор.
– Боишься?
– Боюсь… А ты?
– А я – нет, – зло бросил Стас. – Ради свободы я на все готов.
«Свобода… Жизнь… – отрешенно подумал Урманов. – Разве может быть что-то дороже для человека? И почему я должен сейчас мучительно выбирать? Ведь я ничего никому не обещал, не давал никаких клятв… Надо просто решить для себя, что важнее – какие-то странные условности или сама жизнь?»
В сарае было темно, только сквозь маленькое узенькое оконце под самым потолком пробивался призрачный лунный свет. Он был особенно ярок сегодня. Это от снега, который белым ковром покрывал всю округу… Нежное, легкое сияние струилось с небес и наполняло мир умиротворяющим спокойствием, сонной негой.
«Стоп… – обожгла Урманова внезапная мысль. – Но если признать, что Бога нет, значит надо признать и то, что весь окружающий мир – это хаос, цепь несвязанных друг с другом событий, случайных совпадений. И что тогда сама жизнь?.. Лишенный всякого смысла промежуток между рождением и смертью. Где правят слепые инстинкты, а не чувства; где безоговорочно действует право сильного; где добро и справедливость – разновидность юродства, честность и порядочность – признак слабоумия, а благородство и великодушие – сродни трусости… Каждый ищет выгоду только для себя. Ведь все равно отвечать не придется, а смерть – и все спишет. Будь ты хоть грешник, хоть праведник – конец для всех один».
– Нет, ну вот ты скажи, чего ты уперся? – никак не мог успокоиться Стас. – Ты верующий, что ли? Баптист?
– Почему баптист? – удивился Урманов. – Православный.
– Сектант?
– Какой сектант! Что ты несешь?
– А чего тогда?.. Я вот тоже в церковь ходил. Ну и что? Если выбора нет, кто осудит?.. Я бы тоже мог отказаться, умереть красиво. Жену вдовой оставить, детей – сиротами, родителей – в горе безутешном… Но ради чего? Ради принципа?
– Ты сам себе противоречишь, – ответил Урманов. – Зачем ты ходил в церковь? Просто так, на иконы посмотреть? Но это не музей… И потом… Ведь это же ты научил меня молитве. Как ты можешь так…
– Бог простит мне мою слабость. Я свой грех замолю.
– Как у тебя все просто.
– Да нет! – взорвался Стас. – Не просто! Совсем не просто!.. Только если я сдохну здесь, кто детей
Они замолчали. Каждый думал о своем.
За запертой дверью послышались торопливые шаги. Свежий снег, слегка прихваченный морозом, поскрипывал под чьими-то ногами. Потом все стихло.
Урманов осторожно повернулся на другой бок, стараясь не выпускать из-под рваного одеяла спасительное тепло. Сейчас, когда настали холода, они ложились спать прямо в верхней одежде. Несмотря на то, что им разрешали перед сном протапливать маленькую железную печурку, стоящую в углу, все равно к утру сарай выстывал до основания.
Закрыв глаза, Урманов лежал на нарах и пытался уснуть. Но тяжкий груз сомнений не давал ему впасть в спасительное забытье, отрешиться от действительности. Душу терзали мысли о том, что будет, если он не переменит решения. Насколько далеко это может зайти?.. Его лихорадило, бросало то в жар, то в холод. Он чувствовал себя совершенно разбитым и больным. Смятение, страх и неизбывная щемящая тоска, словно дикие злобные собаки вцепились в него – и не отпускали.
«Как трудно, оказывается, сделать выбор, – подумал Урманов, содрогаясь от озноба. – А делать его, как ни крути, все равно придется. Нельзя стоять одновременно на двух берегах. Либо ты там, либо – здесь… Иного не дано».
В полубреду Урманов провел остаток ночи. Забылся крепким сном только перед самым рассветом… И приснилась ему белая церковь с золотыми куполами. Будто плыл он мимо на пароходе по чистой широкой реке, в которой отражалось яркое синее небо, а на берегу возвышался старинный храм, сияя солнечным светом золотых маковок. И такая тихая благодать разливалась вокруг, что хотелось плакать от счастья.Глава 8
Отношение к пленным заметно изменилось. Теперь их не били, стали давать побольше еды, чтобы не выглядели совсем уж доходягами и даже слегка приодели – выдали «бэушные» солдатские бушлаты, которые хоть и были не новыми, но вид имели вполне приличный. Стало окончательно ясно – их готовят к обмену.
– Гляди, как гаденыш засуетился, – тихо, чтобы не слышала охрана, произнес Федор. – А давно ли королем тут вышагивал.
Гаденышем они за глаза прозвали Висара. Он был уже в годах, седоусый, со слащавой улыбкой на вроде бы добродущном лице. Но не было во дворе человека подлее… Анзор – тот хоть весь на виду: шумный, наглый, агрессивный. А этот напротив, вел себя тихо, почти незаметно, но в любой момент мог ударить исподтишка, нажаловаться охранникам. Хитрый, коварный, изворотливый, Висар чем-то напоминал Урманову шакала из мультфильма о Маугли. Он пресмыкался перед Анзором, старался угодить ему во всем, а с пленными был жесток и высокомерен.
– Как по мне сшитый, – довольно заключил Стас, примеряя поношенный бушлат – один из тех, что принес пленным Висар.
– И мне тоже подходит, – сказал Павел. – Под мышками только жмет немного, а так – ничего…
– Принарядят вас вот так, а потом перед телекамерами выставят, – вполголоса заметил Федор. – И будете рассказывать, как хорошо вам тут жилось.
– А куда денешься? – вздохнул Стас. – Если заставят – придется…
Урманов тоже примерял свою обнову. Бушлат был слегка великоват, зато теплее, чем прежняя одежка. Не рваный, не штопаный…
Висар пообщался с охранниками, потом снова вернулся к пленным.
– Идем со мной, – позвал он Урманова. – Анзор тэбя хочет видеть.
Они прошли через двор, вошли в дом, где в одной из комнат за длинным столом сидел Анзор и неторопливо обедал. Висар удалился, оставив их вдвоем.
– Садись, – кивнул Урманову Анзор, указывая на свободный стул.
От запахов и разнообразия еды у пленника закружилась голова. Чего тут только не было, на этом столе… Жареное и отварное мясо, запеченная с овощами рыба, птица, приготовленная на вертеле. Урманов сглотнул слюну.
– Ешь, – Анзор пододвинул к нему поближе миску с жареным мясом. – Не стэсняйся.
– Спасибо, я сыт, – ответил Урманов, опустив глаза.
Анзор хмыкнул в бороду и, взявшись за курицу, отломил румяную аппетитную ножку.
– Бушлаты получили?
– Да.
– Это я распорядился, – Анзор вцепился зубами в сочное нежное мясо с подрумяненной корочкой, откусил, принялся жевать.
Урманов почувствовал подступающую тошноту. Этот странный разговор угнетал его. Хотелось побыстрее выскочить куда-нибудь из этой душной комнаты, скрыться подальше от этого злобного и коварного человека – волка, который решил вдруг примерить овечью шкуру.
– Скоро дамой всэ поедэте… – Анзор облизал жирные пальцы, взял кувшин со стола, налил в глубокую чашку, неспеша сделал несколько глотков.
– Хочешь дамой, да?
– Хочу, – ответил Урманов.
– Это я договорился с обмэном, – улыбнулся Анзор, вытирая бороду белой салфеткой. Улыбка у него была какая-то неестественная. Лицо сохраняло напряженную неподвижность, а уголки рта при этом опускались вниз. Глаза смотрели с холодным прищуром, насквозь пронзая собеседника.
Во дворе послышался шум, Анзор повернул голову и застыл так, на фоне окна. Урманов невольно подумал, что где-то уже видел этот выразительный профиль.
«Да это же… Вылитый Мефистофель!»
Дома у него была книга, где на одной из страниц красовался подобный портрет. Урманов поразился этой похожести.
– Ты ешь, ешь, Сашя…
Урманову показалось, что он ослышался. Никто из боевиков за все время плена ни разу еще не назвал его по имени. Это было так неожиданно, что он слегка растерялся.
– На… Вот, сыр бэри, мясо…
Урманов отломил кусочек сыра. Он показался ему безвкусным и горьким.
– Да, – продолжал между тем Анзор, – Именно я договорился насчет вашего обмэна. А ты думал Джамал?.. Ха-ха! Кто такой Джамал? Я здэсь рэшаю, Сашя, ты понял?