Дважды – не умирать
Шрифт:
Анзор отпил из чашки, поперхнулся, закашлялся. Потом вальяжно откинулся на спинку стула, скрестил руки на пологом животе.
– Дэвушка у тэбя есть?
– Есть.
– Ждет?
– Не знаю, – опустив глаза, произнес Урманов.
– Скоро встрэтишся с нэй, скоро… Если, канэшно, нэ будэшь упрямым.
Анзор привстал с места и, упершись руками о стол, наклонился к нему.
– Ты понял мэня, Сашя?
Урманов ничего не ответил. Только желваки заметнее обозначились на впалых щеках.
– Ты слышишь?
– Слышу.
– Тагда скажи… Готов ты принять ислам?
– Я подумаю.
– Думай… Харашо думай, Сашя. У тэбя еще есть врэмя… До завтра.
На улице было слякотно, промозгло и сыро. С крыш сочилась по-осеннему холодная капель, на земле быстро таяли островки потемневшего, набрякшего водой снега. Порывы ветра раскачивали деревья в саду, срывая с ветвей последние сухие сморщенные листы, которые неприкаянно кружились в воздухе и, обессилев, падали вниз, отчаянно цепляясь за торчащие из подтаявшего снега клочья
– Стой! – окликнул Урманова властный женский голос.
Он обернулся и увидел Аду, сестру Фаризы – жены Джамала.
– Стой, – повторила она, подходя ближе. – Передай вот это Казбеку. Он на конюшне.
Женщина протянула Урманову теплый шерстяной свитер.
– В легкой куртке ушел. Пусть наденет.
– Хорошо, передам, – пообещал Урманов, прикрывая полой бушлата одежду от мелкого моросящего дождя.
«Матери везде одинаковы. Каждая беспокоится за своего… Волнуется, переживает. Даже повзрослевший, возмужавший сын кажется ей несмышленым ребенком».
Казбека Урманов нашел в одном из хозяйственных помещений внутри конюшни. Он сидел у окна, читал какую-то потертую, растрепанную брошюру.
– Возьми, мать велела тебе передать.
– А-а, это?
Урманову показалось, что он смутился… Расстегнув пуговицы, Казбек снял куртку, надел свитер поверх рубашки. Урманов заметил у него на поясе пистолет в новенькой кожаной кобуре. Казбек перехватил его изучающий взгляд и сказал:
– В горы уходим. Скоро ваши сюда заявятся, а нам встречаться с ними нэ к чему. Они в сосэднем районэ уже… Вот Джамал и решил от вас избавиться, обмэнять.
– Джамал?
– Да, а что?
– Анзор говорит, что это он с обменом договорился.
– Анзор… – Казбек усмехнулся. – Он еще и нэ то скажэт. Главным вездэ хочэт быть. Дяде это нэ нравится. Да и другим тоже… Но мало кто ему возразить можэт. Боятся…
– И Джамал тоже?
– Нэт, дядя нэ боится. Просто связываться нэ хочет.
Урманов взял в руки тонкую книжку в мягкой обложке, лежащую на столе. Полистал.
– Что читаешь?
– Адаты.
– А что это такое?
– Ну, это… – Казбек на секунду задумался. – Как тэбе объяснить. Это сборник законов, обычаев… На которых строится наша жизнь. У вас, у русских, такого нэту.
– Почему нет? Этические нормы, правила поведения есть в любом обществе. Каждый ребенок с детства должен усвоить – что хорошо, что плохо. А если кто не знает или не хочет знать – для таких есть уголовный кодекс.
– И все равно у вас нэ так. Вы курите, пьете, ваши власти продажны, а дэвушки легкодоступны…
– Да-а, – усмехнулся Урманов. – Крепко же тебе мозги прополоскали. Откуда ты все это смог узнать? Ведь ты наверняка за всю жизнь ни разу и из села-то своего не выезжал.
– Я родился в Грозном, – вспыхнул Казбек. – Вы пришли, разрушили мой город, лишили крова мою сэмью. Дядя приютил нас здэсь, а теэперь я вынуждэн бежать и отсюда… Зачэм вы пришли, зачэм?
– А зачем вы танцевали «Зикр»? Вы выпустили на волю своего Бога войны, разбудили зло, и оно в ответ принялось пожирать ваши души, разорило ваши дома, принесло горе в ваши семьи. Сеющий ветер, пожнет бурю.
– Мы хотим нэзависимости. Россия всэгда угнэтала нас.
– Чем же Россия вас угнетала? Тем, что строила школы, больницы, дома? Развивала вашу национальную культуру? Бесплатно лечила, учила в институтах, давала пенсии старикам?
– А высылка всэх поголовно в Казахстан, это тожэ часть вашей гуманитарной программы?
– Не знаю, – Урманов задумчиво потеребил подбородок и тяжело вздохнул. – Видимо, была на это причина… Я не могу осуждать Сталина. Чтобы удержать такую огромную страну, иногда надо действовать жестко. Слабость ведет к еще большим бедам.
– Я вижу нам с тобой не о чем говорить, – отрезал Казбек. – Ты не понимаешь меня, а я – тебя… Это пустой разговор.
В стойле заржала лошадь, по дощатому полу застучали быстрые шаги. Дверь распахнулась и в помещение вошла Саният – сестра Казбека. Она была взволнована и с порога что-то быстро начала говорить брату на своем, непонятном Урманову языке.
– В соседнем селе идет зачистка, – сказал Казбек, когда девушка ушла. – Скоро они и у нас будут. Скоро…К вечеру дождь окончательно добил редкие островки снега, и все вокруг потемнело, поблекло, стало безрадостным и унылым. Непроглядный мрак опустился с гор и накрыл собой сиротливую землю. Долгая мучительная ночь распахнула Урманову свои объятия. Он с тоскливой покорностью смотрел в темноту и думал, думал, думал…
«Это что же получается? Вчера верил в одного бога, сегодня в другого, а завтра – обратно…. То есть все вроде как понарошку, шутя… Но тогда какая же это вера? Так, баловство… Или предательство?»
Мысли Урманова путались, душа металась, как зверь в окладе. Он никак не мог принять окончательного решения. И это изматывало его.
«Как ни поверни – все плохо. Откажись принять чужую веру – себя погубишь. А согласишься – опять нехорошо. Тело-то, может, и спасешь, а вот душу?..»
Урманов устал, измучился от этих бесплодных метаний. Он чувствовал, как все больше гнетет его этот тяжкий, невыносимый груз. И в какой-то момент ему стало ясно, что никакой он не герой, а просто маленький затравленный человек, который очень хочет
Глава 9
– Встать! Построится в шерэнгу! – скомандовал с порога охранник Иса, пропуская вперед Анзора.
Пленники торопливо повскакивали со своих мест и выстроились внутри полутемного сарая. Серый свет ненастного дня струился из распахнутой двери.
Анзор, тяжело ступая, прошелся перед строем, огладил широкой ладонью пышную черную бороду.
– Завтра… – он выдержал продолжительную паузу. – Нэт, после завтра – вы все поедете дамой. Но… – Анзор опять выразительно промолчал. – Сегодня вы примете ислам. Согласны?
– Да-а, – нестройным хором ответили пленные, стараясь не смотреть ему в глаза.
– Что вы блеете, как бараны? – презрительно усмехнулся Анзор. – Ты согласэн?
Он ткнул указательным пальцем в грудь Стасу. Тот поежился и, не поднимая глаз, покорно кивнул.
– Да.
– А ты? – Анзор сделал шаг в сторону и обратился к Павлу.
– Да.
– Ты? – он приблизился к Федору.
– Да.
– Ты? – боевик заглянул Урманову в лицо.
– Нет, – твердо ответил пленник и гордо поднял голову. – Я не могу это сделать. Я – православный.
Повисла напряженная, тягучая пауза. Все замерли.
– Ты хорошо подумал? – зловеще прищурив глаза, сквозь стиснутые зубы процедил Анзор.
– Да, – сказал Урманов, чувствуя, как холодной испариной покрывается его тело.
– Чего тогда трясешься?
Урманов не ответил. Его действительно била мелкая, противная дрожь. Никогда в жизни ему еще не было так страшно, так безнадежно и одиноко, как в эту минуту. Но он уже принял решение и заставить его повернуть назад не мог никто… Была в его характере такая особенность. Он мог быть робким, неуверенным, сомневающимся, может быть где-то даже слабым. Однако, если что решил – с места его сдвинуть было уже нельзя… Раздавить, расплющить – можно. Но заставить отступить – нет.
– Ты знаешь, что ждет тебя? – угрожающе выдавил Анзор, подступая к Урманову совсем близко.
– Да, – произнес Урманов, глядя ему в глаза.
– Нэ-э-э-эт, – хищно оскалился Анзор, обнажив крепкие белые зубы. – Ты нэ зна-а-а-аешь… Если ты думаешь, что легко и быстро умрешь – ты очень ошибаешься… Ты нэ будэшь нэ есть, нэ пить. Ты забудэшь про сон. Боль, одна только боль будэь напоминать тэбе, что ты еще жив.
Урманов молчал.
– Послэдний раз тэбя спрашиваю. Согласэн?
– Нет.
Мир вздрогнул, причудливо изогнулся и куда-то исчез… Только мелкие черные точки-квадратики в хаотичном порядке двигались на сером бесцветном фоне и никак не могли сложиться в изображение. Совсем как на экране телевизора, когда вдруг возникают какие-то помехи.
«Что это? – с недоумением подумал Урманов, усилием мысли пытаясь разгадать внезапно возникшую реальность. – Где я, что со мной? Не понимаю…»
Он словно парил в невесомости, не чувствуя тела, не слыша звуков, осознавая только собственное «я», да и то – вне времени и пространства. Сколько длилось это странное состояние, он ответить не мог, но постепенно черные точки-квадратики сложились в картинку, и перед взором Урманова возникло склонившееся над ним лицо Павла; он почувствовал, что его пытаются поднять, услышал голоса, звуки…
– Этого запереть отдельно, – словно сквозь толщу воды донесся до Урманова голос Анзора. – Скажи Висару, пусть освободит помещение. Ни еды, ни воды… Верхнюю одежду снять.
С двух сторон Урманова поддерживали пленники. Он, пошатываясь, опирался на их плечи. По щеке из разбитого надбровья щекотно струилась теплая кровь.
– Ты нэ хотэл по-хорошему, – прошипел Анзор ему в лицо. – Будэт по-плохому… Но все равно сделаешь, как я сказал.
Урманов, молча, смотрел на боевика. Он понимал, что уже перешел ту черту, за которой нет пути назад. И теперь все, что ему остается – это достойно встретить свою смерть.
Каменный мешок – два с половиной на три метра – еще недавно был хозяйственным складом. Здесь хранился садовый инвентарь, стройматериалы и прочие необходимые в быту вещи. Запах масляной краски витал в воздухе.
Урманов сидел на холодном цементном полу, обхватив руками колени. Зябкая враждебная темнота окружала его. Только сквозь узкую щель входной двери пробивался тоненький лучик света. За дверью иногда слышались приглушенные голоса и шаги.
Ни есть, ни пить не хотелось. Холод – вот что сильнее всего донимало его. Чтобы хоть как-то согреться, Урманов пытался отжиматься от пола, приседать, махать руками и ногами, но этого хватало ненадолго. В конце концов, он устал, сел на пол и погрузился в оцепенение.
И привиделся ему теплый весенний вечер. Один из тех, что провели они вместе с дедом на рыбалке, в деревне, на берегу реки. У деда был куплен там дом, и они каждое лето приезжали сюда порыбачить.