Две недели
Шрифт:
Саша радостно улыбнулся. Он ожидал, что отец откажет.
— У него лучше, — с гордостью за друга ответил Саша.
— Лучше. Эх, Александр, Александр, не бивали старших троих, а тебя бы следовало.
Саша сегодня принес из техникума зачетку с годовыми оценками. Только по поведению «пять», остальные тройки. Но все это мелочь. Пусть отец говорит, что хочет, главное, что он отпускает его в Ленинград, и завтра они с Лехой поедут! «Прошло сто лет, и юный град, полнощных стран краса и диво…»
— Но учти, денег мы тебе дать не можем. Рублей полсотни ведь надо. Вещь можно купить, а ты их проездишь, —
Саша молчал. «Ну и отец, ничего он, как всегда, не понимает. Тут Ленинград, а он про какие-то пятьдесят рублей говорит. Не поверю, чтобы не было у него денег». Но с отцом много не поспоришь.
— Работать иди, если уж такая нужда ехать, — говорил отец, — а то подожди до следующего года, может, к тому времени появятся лишние деньги.
Саша отошел к окну. «Работать? Какая нелепость. Еще и насмехается: до следующего года. Откуда в следующем-то году они появятся? С неба, что ли, свалятся? Все деньги, деньги… Жмутся с матерью из-за каждой копейки».
Отец выкурил трубку и прочищал кривой чубук медной проволочкой.
— Папа!
Отец извлек изогнувшуюся проволочку, клочком газеты снял с нее маслянистую слизь никотина и посмотрел на Сашу. «Нет, не передумает отец».
— Куда работать-то? — нехотя выговорил Саша.
— Хоть грузчиком в порт. — Отец фукнул в чубук.
— Сашенька, — вошла с кухни мать с таркой в руке, — добеги за молоком, каши к обеду наварю. Пшенной, ты любишь.
— Ну, мам… — сказал Саша, но тарку взял.
— Так звонить? — крикнул отец, когда Саша в прихожей надевал кеды.
— Звони, — подавленно отозвался Саша.
Когда он вернулся, отец заканчивал разговор по телефону.
— Хорошо, хорошо, Дмитрий Васильевич, все ему растолкую, спасибо, милок, спасибо. — Отец положил трубку. — Александр!
Саша сел на стул у дивана, смотрел на отца, на его седые, с желтизной, редкие на залысинах волосы, на его когда-то крутые, а теперь обвисшие плечи и на всегда поражавшие Сашу темные, с несходящим загаром большие кисти рук. Кулачок у папаши будь здоров!
— Завтра на работу в бригаду Шитова. Звонил Кузьмину, знаешь ты его, обещал помочь. Берут тебя без комиссии. Смотри, чтоб из-за тебя люди в историю не влипли, не суйся, куда не просят. Бригадира слушай, мужиков не робей, но и в задор не лезь, там не дома с отцом спорить. Работай по-настоящему, не срами нас с матерью, хватит, наслушались в техникуме, какой лодырь растет.
— Да ладно, слышал уже.
— Не груби! Учти, работа тяжелая, хлебнешь досыта.
— Досыта, — презрительно хмыкнул Саша. — В газетах пишут, сейчас всюду механизация, ходи поплевывай, кнопки нажимай.
— Поплюешь, столько и заработаешь. Обеды не оправдаешь. Иди, собирай с матерью одёжу на завтра, — сердито сказал отец.
Скоро по телефону позвонил Лешка, и пришлось, краснея, — хорошо, Лешка не видит этого — говорить, что завтра они не поедут, врать, что болен отец.
— Когда же? — спросил Лешка и, услышав, что недельки через две, захохотал. — Ты чего, Саня, вообще, что ли? Я думал, дня три-четыре.
Хочешь — не хочешь, надо было говорить правду, унизительно признаваться, что отец не при чем, а просто нет денег, и на вопрос Лешки, откуда они возьмутся через две недели, сказать, что пойдет работать, и вновь услышать
— Но через две точняком?
— Честное слово, Леша!
Солнце лучезарно проникало в щель, золотистым углом лежало на груди спящего Саши. Вся сарайка, где он ночевал летом, была протыкана синеватыми лучами с беспорядочно плавающими в них пылинками. Один лучик, самый настойчивый, упал на лицо, щекотно вскрывал сонные веки.
Саша потянулся, сладко застонал, пробуждаясь. Чудился Лешка, его увлекательные, захватывающие рассказы о Ленинграде: о набережных, о музеях, о празднике фонтанов, о белых ночах. Лешка каждое лето ездил в Ленинград, жил у тетки. Один, совсем без родителей! Лешкины рассказы не выходили из головы. Саша так часто расспрашивал его о Ленинграде, что они сблизились, как будто даже и подружились. Саша стал бывать у него дома, и однажды Лешка сам — Саша и мечтать об этом не смел — предложил поехать в Ленинград вдвоем. Всю зиму и весну они обсуждали поездку, куда пойдут, что посмотрят, как весело и независимо проведут время. Затруднение было с Сашиными родителями, но Леха сказал: «Постарайся, уговори, убеди, про меня больше говори, нахваливай» — Лешка давно заметил, что симпатичен отцу Саши.
Потом мерещились грузчики: угрюмые, с широченными лошадиными спинами мужики, с бычьими загорелыми шеями.
Саша проснулся окончательно, лежал с открытыми глазами и все думал и думал. Еще вчера все было по-старому: знакомый, обжитой мирок родителей и друзей, а сегодня, уже близко — работа, неизбежная встреча с новыми, неизвестными людьми. И это новое, неизвестное пугало. Ах, если бы можно было лежать и лежать в сарайке, вроде и в Ленинград не так уж хотелось, лишь бы все оставалось, как было.
Послышались шаги, заскрипела дверь сарайки. Саша приник к подушке, затаил дыхание. «Притворюсь, что сплю. Может, уйдет».
— Вставай, Санушко, — ласково и протяжно звала мать. — На работу пора.
— Не глухой, слышу.
Как он ни старался идти медленно, вдали показались ворота порта. «Все равно незаконно это, неправильно по знакомству, без медкомиссии на работу устраивать. Вернуться домой, заявить, что не пойду ни на какую дурацкую работу? Пусть денег занимают. Но вернуться нельзя, и так ушел со скандалом: не стал завтракать, обуваясь, хотел порвать полуботинок (в хороших мать не пошлет), втискивал ногу косо, топал, даже пятку отшиб, но всего-навсего оборвал шнурок. Еще больше разозлился, а мать жалеть стала, заныла: не поднимай тяжелое, спинку не надсади. «Денег нашли бы, тогда и поднимать не надо», — хотел сказать он, но поскорей хлопнул дверью.
«На реку бы сейчас рвануть, искупнуться, — мечтательно думал Саша, — день-то какой. А то и ехать бы уже мог. Нет, иди к этим тупым мужикам, только и способным вкалывать грузчиками».
Стрелок охраны, стоявший в воротах, даже пропуска у него не спросил. Прекрасно, заходи, значит, на территорию порта кто захочет. Ну, порядки!
Перед двухэтажным желтым зданием конторы было много людей. Они курили, громко разговаривали, сидели на скамейках, на ступеньках длинного крыльца. В стрелах портальных кранов лучисто дробилось поднимавшееся все выше солнце.