Две жизни одна Россия

Данилофф Николас

Я сразу вспомнил о железном кольце отца и любопытных знаках на нем и пришел в сильное возбуждение. А может быть, это таинственное кольцо — часть наследия декабристов? Был ли Фролов действительно декабристом? Не следует ли мне связаться с автором статьи? А захочет ли он меня увидеть? И если да, не будет ли он убеждать меня вернуть кольцо Советскому Союзу?

После нескольких дней колебаний я решил обратиться в газету. За последние 20 лет в России произошли большие изменения, не столько в материальном благосостоянии людей, сколько в их психологини. В 1981 году советское общество было буквально пропитано всеразрушающим цинизмом. Люди больше не верили, что социализм поднимет их уровень жизни. Прежде советские

граждане хвастались: "У нас лучше". Теперь же некоторые из них говорили, безразлично пожимая плечами: "У нас хуже". Люди знали, что многие страны мира оставили Россию далеко позади.

Ностальгия по прошлому росла наряду с разочарованием в настоящем. Канули в небытие времена чистой, наивной веры, когда комиссары пытались стереть с лица земли прошлое, чтобы построить светлое будущее. Теперь возрастал демонстративный интерес к дореволюционному периоду: открывались архивы, музеи, реставрировались церкви. "Голубая кровь" в венах была теперь уже предметом гордости, а не источником замешательства и страха. Я также рассчитывал на то, что автор статьи проявит интерес к моему русско-американскому происхождению, что поможет ему преодолеть нервозность по поводу встречи с иностранцем.

Моим первым побуждением было написать письмо. В Москве все начинается с письма. Вы не можете просто позвонить по телефону и договориться, как это делается в Соединенных Штатах. Но у меня была проблема. Дело в том, что мой письменный русский был далек от совершенства, а я недавно уволил свою русскую секретаршу. Как и многие советские женщины, работающие у иностранцев, она больше интересовалась модными западными вещами, чем работой. В течение нескольких месяцев я пытался найти замену через УПДК, но это ни к чему не привело.

В конце концов, я решил позвонить Любе, происходившей из привилегированной, но репрессированной, семьи (ее отец, член ЦК, был казнен в 1937 году во время сталинских чисток). Я ее знал со времени моей первой работы в Москве.

— Можно мне заехать сегодня вечером? — спросил я, когда она подняла трубку. — Мне бы хотелось обсудить один важный вопрос.

Одна из причин, почему требуется так много времени, чтобы уладить какое-то дело в Москве, это нежелание людей обсуждать личные дела по телефону, в особенности с иностранными корреспондентами.

— Конечно приходи, — ответила Люба с радостью. — Попьем чайку.

Я знал, что Люба не хотела бы, чтобы я приехал на машине с желтым номером иностранного корреспондента; он был слишком заметным. И я поехал на метро. Выйдя наружу, я пошел по плохо освещенной улице к Любиному дому. Он был выстроен немецкими военнопленными в годы второй мировой войны в небольшом парке. По обеим сторонам дороги высились сугробы снега. Во дворе, подойдя к подъезду, я чуть было не упал, поскользнувшись на льду. Я попытался открыть дверь, но не смог и проклинал себя за то, что забыл код. (В то время большое распространение в Москве получили электронные замки, которые устанавливались из-за растущего числа квартирных краж.) Я нажимал кнопки замка наугад. Неожиданно дверь открылась, и в нос мне ударил запах гниющего мусора, шедший из сырого, плохо освещенного подъезда. Я поднялся на разболтанном лифте на пятый этаж.

Позвонил. Дверь открыла Люба. Внимательно оглядев лестничную площадку позади меня, она буквально втащила меня через порог в небольшую переднюю своей скромной трехкомнатной квартиры, в которой кроме нее жили ее муж, писатель, и взрослый сын. Люба крепко обняла меня и стала выговаривать за то, что я не бываю у них чаще.

— Я тебя знаю, — сказала она, смеясь, — ты приходишь только тогда, когда тебе что-нибудь нужно.

— А ты всегда меня встречаешь в этом старом домашнем наряде, — я ответил, поддразнивая ее.

На улице Люба выглядела одной из самых элегантных женщин Москвы, которых я знал.

Дома же, как большинство советских женщин, она носила хлопчатобумажные брюки или халат.

— Заходи в кухню, я сделаю чай, и ты расскажешь мне, почему я удостоилась такой чести, — сказала она, проводя меня туда, где советские люди обсуждают все деловые вопросы на семейном уровне. Мы пили чай с шоколадными конфетами, которые Любе достал один приятель, имеющий доступ к спецмагазину ЦК.

— Таких шоколадных конфет ты нигде не найдешь, — с гордостью сказала Люба. В Советском Союзе ваша жизнь бывает тесно связана с теми, о ком вы знаете, что они могут сделать что-то для вас, а вы для них.

Я рассказал Любе о статье и о кольце Фролова.

— Почему же ты не рассказал мне об этом раньше? — пожурила она меня. — Где же ты скрывал свои такие русские корни? Тем более, революционные корни! Давай не будем терять время и напишем письмо в газету.

Люба хорошо представляла, как надо написать письмо советским официальным лицам, чтобы оно звучало убедительно. Она достала пишущую машинку и быстро напечатала следующее:

"Ваша статья открыла для меня, американского корреспондента, совершенно новую страницу в восстании декабристов. У меня есть кольцо, которое может иметь отношение к восстанию. Я бы хотел, чтобы Вы взглянули на него. Быть может, Вы сможете помочь мне узнать его историю и пролить свет на прошлое моей семьи, связанное с Россией".

Мы поговорили с Любой еще довольно долго в тот вечер о том неудавшемся восстании и его последствиях. Около полуночи я поехал домой.

На следующий день я перепечатал письмо на бланке журнала на своей машинке "Ройал" с русским шрифтом и попросил нашего водителя Павла отвезти его в редакцию газеты. Прошли недели, но ответа не было. Попало ли оно к адресату? Я начал уже сожалеть, что поручил Павлу доставку письма. В то время борьба за власть достигла своего апогея. Условия жизни и работы в Москве требуют непременного наличия водителя. Иначе большая часть дня будет проходить в беготне — стояние в длинных очередях, поездки в аэропорт для отправки пленки, оплата счетов, доставание театральных билетов и организация путешествий и поездок. Практически ничего нельзя заказать по телефону. Важные письма требуется отправлять заказной почтой или с нарочным. Счета следует оплачивать наличными.

Я знал, что Павел сообщал в КГБ о моих взглядах, привычках и о темах, над которыми я работал, когда к нему обращались. Это я принимал как неизбежность в жизни и работе иностранного корреспондента в Москве. Мое главное недовольство его работой было вызвано тем, что он трудился на себя, а не тем, что он следил за мной. Его снедала неутолимая жажда приобретать западные товары, которые, как он очевидно думал, я производил. Беда в том, что Павел считал, что журнал "Юнайтед Стейтс Ньюс энд Уорлд Рипорт" схож с советским правительством, которое русские рабочие считают недостаточно щедрым, даже просто скупым. Поэтому его следует обманывать. Павел не видел ничего предосудительного в том, чтобы отливать бензин из бака автомобиля нашего бюро и продавать его по ценам черного рынка, встречаться со своей возлюбленной в рабочее время по дороге из банка в офис, или заявлять мне, что он потратил на таможне четыре часа, хотя его пребывание там не превысило и двух. Конечно, он не помышлял о краже моих личных вещей, но он не испытал бы никакого беспокойства, довелись ему обмануть какую-то организацию в Вашингтоне, в отношении которой он не имел никаких обязательств в лойяльности. Несколько месяцев спустя Павел отправился в Хельсинки, чтобы привести в порядок наш автомобиль, и приобрел там видеомагнитофон и дубленку за мой счет. Он уверял меня, что заплатит за эти вещи. Но это было уже слишком. Я наконец решил с ним расстаться. К этому времени фокусы Павла нам уже слишком дорого стоили.