Две жизни одна Россия
Шрифт:
— Я принесла тебе некоторые вещи, — сказала она, открывая небольшой коричневый чемодан. В нем были пижама, спортивный костюм, чистое белье и туалетные принадлежности, а также печенье и кекс, сыр, кофе и шоколад (некоторые из продуктов были позже конфискованы; стимуляторы запрещены), и четыре книги о декабристах.
— Судя по всему, Вы рассчитываете, что Ваш муж останется здесь надолго, — сказал Сергадеев с ледяной улыбкой. — Оставьте вещи. Мы должны будем их просмотреть. — И он указал нам на диван.
Мы сели. Приемная была обставлена весьма претенциозно мебелью
Зная, что наша встреча может быть прервана в любую минуту, я обратился к Роджеру Дейли, который сел в кресло рядом. Он прибыл в Москву несколько месяцев тому назад, и я не встречался с ним раньше. Этот рыжебородый человек в светло-сером костюме, с мягкой речью и приятными манерами, совершенно не вписывался в местный интерьер. Я быстро посвятил его в детали случившегося со мной, категорически отрицая обвинения в свой адрес. Он повторил утверждения официальных органов США о моей невиновности.
Сергадеев сидел напротив за большим письменным столом, рядом с ним был переводчик. Полковник прислушивался к нашему разговору, время от времени что-то записывая в свой блокнот и не делая никаких попыток опровергать мои уверения в своей невиновности. Отвечая на вопрос Роджера Дейли, он объяснил, что в течение десяти дней мне или будет предъявлено официальное обвинение, или я буду отпущен на свободу. В первом случае я буду иметь право обратиться к советскому адвокату, но только после того, как будет закончено предварительное следствие, а это может продолжаться шесть и более месяцев.
— Существует ли практика выпускать под залог в советской системе? — поинтересовался консул. Он не был знаком с советским процессуальным кодексом.
— Да, — ответил Сергадеев, — но она применяется в менее серьезных делах.
Руфь воспользовалась паузой, пока шел перевод, и шепнула мне так, чтобы никто не слышал: "Это все сплошной фарс. Они устроили тебе ловушку, а теперь говорят о законной процедуре и адвокате. Это возмутительно!"
Я видел ее негодование и попытался ее успокоить.
— Не выходи из себя. Так сложилось, и мы должны считаться с ситуацией.
— Но как они смеют обвинять тебя в шпионаже! Тебя, ты понимаешь?!
Я попытался переменить тему, зная, что у нас мало времени.
— Единственная причина, почему ты здесь, это арест ФБР советского служащего, не обладающего дипломатической неприкосновенностью, — продолжала Руфь. — Они даже не обыскивали нашу квартиру. Если бы они всерьез считали тебя шпионом, они бы все перевернули вверх дном у нас дома. Почему же они не задержали наш багаж при отправке его из Союза, если думали, что ты шпион?
— Скажи мне, как Калеб, — попросил я. — Все ли готово к его отъезду в Штаты в среду?
Руфь
— Все в порядке, все здоровы — продолжала Руфь. — Ни о чем не беспокойся. Я сказала нашим советским сотрудникам, чтобы они не выходили завтра на работу. Все это слишком огорчительно для них.
Сомнения в том, что Руфь может не справиться со сложившейся ситуацией быстро исчезли. После того, как она выразила свое возмущение, она сконцентрируется на неотложных делах. Имея опыт жизни в Москве, она знала, что сейчас главное — держать мое дело в поле зрения общественности. Я заметил, что она с раздражением наблюдала за Роджером Дейли, который с некоторой нервозностью доставал какие-то юридические документы из портфеля. Он объяснял Сергадееву через переводчика что-то касательно этих документов. Полковник казался озадаченным.
— Господи, — пробормотала Руфь. — У нас всего несколько драгоценных минут, а мы тратим их на эту американскую бюрократическую волокиту.
— Пожалуйста, объясните, что все это означает, — обратился ко мне Сергадеев. — Переводчик не понимает, да и я тоже.
Этот документ был выдан в соответствии с Актом конфиденциальности о США. Если я его подпишу, это даст американскому посольству право высказываться по поводу моего дела. Проблема заключалась в том, что в России нет четкого определения концепции конфиденциальности, так же, как нет и точного перевода слова "прайвеси". В стране, где каждому гражданину предоставлено около трех квадратных метров жилой площади и многие еще живут в коммунальных квартирах, есть проблема перенаселенности, а не отсутствия " конфиденциальности".
Не без раздражения я попытался объяснить Сергадееву, что такое Акт о свободе информации и сопутствующий ему Акт конфиденциальности, а у него не укладывалось в голове, как это частное лицо может обращаться в правительство за документами из соображений соблюдения личной тайны, конфиденциальности. В конце концов я закрыл вопрос, сказав, что все это просто формальность, на соблюдении которой настаивает мое правительство. А поскольку Советский Союз буквально тонет в многочисленных формальностях, полковник, наконец, понял что к чему. Он пожал плечами и сказал, что я могу поступать по своему усмотрению. Я подписал документу отдал его Роджеру и обратился к Руфи.
— Что меня больше всего беспокоит, так это последствия моего ареста для наших советских друзей. Я не могу примириться с мыслью, что их могут заставить свидетельствовать против меня. Те, кто меня недостаточно знают могут подумать, что я действительно шпион.
— Не волнуйся, — сказала Руфь. Наши друзья знают руку КГБ лучше, чем кто-либо. Скоро мы узнаем, допрашивали ли их.
Через час с лишним Сергадеев дал понять, что свидание заканчивается. Руфь спрятала записную книжку в сумочку и подошла к полковнику, который поднялся из-за стола.