Две жизни одна Россия
Шрифт:
Вскоре стало очевидным, что Вашингтон собирается настаивать на проведении суда над Захаровым. В середине сентября ему предъявили обвинение в шпионской деятельности, что по американским законам означало: неминуем судебный процесс. Лишний раз это нашло подтверждение вечером 16 сентября за обедом, который устроил у себя на квартире Дик Комз в честь одного высокопоставленного чиновника из Белого дома. Приглашены были еще с полдюжины сотрудников посольства, в основном из политического отдела. После разговоров о том, о сем, коснулись и моего положения.
— Как бы Вы отнеслись к тому, что в Москве над Вами устроят это абсурдное судилище, если все равно Вас в конце концов освободят?
Этот вопрос задал мне чиновник
Я вовсе не собирался прожить остаток жизни с клеймом американского шпиона, даже если им наделит меня неправый московский суд. Фраза, произнесенная чиновником, вызвала у меня раздражение, но я сумел сдержаться.
Когда мы прошли в столовую и уселись, кто-то упомянул о письме ЦРУ к отцу Роману. На этот раз я взорвался.
— Хочу, чтобы все вы знали, — во всеуслышание заявил я, — втягивание меня в эту операцию считаю бессовестной и неумелой акцией! Когда вернусь в Вашингтон, собираюсь заняться этим делом и раскопать его до конца!
За столом наступило неловкое молчание.
— Вы совершенно правы, — проговорил наконец визитер из Белого дома.
* *
Каждое утро я и Руфь продолжали с тревогой слушать Би-би-си, а в середине дня просматривали сообщения из Вашингтона обо всем, связанном с делом Захарова — Данилоффа. Сведения были противоречивы…
Так, 18 сентября во время своего выступления в одном из периферийных городов Союза Горбачев заявил, что я не кто иной, как "шпион, пойманный за руку". Это звучало зловеще, но я расценил его слова, как ответ на сказанное Рейганом десять дней назад о Захарове. А сказал он точно то же самое.
Вообще администрация Рейгана рассматривала все случившееся как блестящую возможность значительно подрезать крылья операциям КГБ в Америке. За последние годы они чрезвычайно расширились, совершенно не согласуясь с дипломатическими усилиями по улучшению отношений. Еще в марте Вашингтон потребовал от Москвы значительно сократить состав советской миссии в ООН, так как именно эта миссия выполняла роль главного штаба шпионажа. Это требование вызвало напряженность, которая все увеличивалась. 12 сентября советский представитель Александр Белоногов объявил его незаконным и сказал, что не станет выполнять. Заявление привело Белый дом в ярость.
Я с напряжением ожидал ближайшей встречи между госсекретарем Шульцем и министром иностраных дел Шеварднадзе, которая должна была состояться 19 сентября. Если не удастся благополучно разрешить мое дело, это могло, я боялся, привести к дальнейшему ухудшению, даже развалу, отношений между странами, а для меня — к новому заключению в тюрьму и к судебному процессу…
Этот сентябрьский день начался отвратительно. Пока Шеварднадзе летел из Нью-Йорка в Вашингтон, администрация Рейгана приняла решение о высылке двадцати пяти советских служащих из Соединенных Штатов, что было началом большой "чистки", продолжавшейся в несколько этапов до апреля 1988 года. Белый дом предъявил советским властям пофамильный список лиц, которые должны были уехать. Среди них — главы советской разведки, несколько офицеров контрразведки, связные и шифровальщики. Всего в списке было до восьмидесяти агентов.
Шеварднадзе узнал о высылке русских вскоре после того, как его самолет приземлился в Вашингтоне, и пребывал в явном раздражении, когда явился в кабинет к Шульцу. Чтобы немного остудить министра, Шульц повел его в Белый дом, где Шеварднадзе мог воочию увидеть, как разгневан президент.
Их переговоры сразу зашли в тупик, так как Шеварднадзе прибыл почти без инструкций. Единственное, что он мог сказать: если Соединенные Штаты не согласятся обменять Данилова на Захарова, то неминуемо последует судебный процесс. Если же они
Главным камнем преткновения стал будущий суд над Захаровым. В отличие от Горбачева, Рейган не имел полномочий вмешиваться в сферу действия закона, если юридический процесс уже начался, не имел права остановить его.
Свет начал появляться в конце туннеля, когда кто-то с американской стороны — очень многие впоследствии предъявляли права на эту идею — предложил, в целях спасения ситуации, изменить юридические обозначения. Пусть Захаров в своем ответе на обвинение заменит термин "невиновен" на "nolo contendere", что дает возможность, не оспаривая сути, избежать прямого признания вины. Это, в свою очередь, позволит федеральному суду в Нью-Йорке провести в отношении Захарова краткий судебный процесс без присяжных, на котором должны были констатировать его виновность и приговорить прямо к высылке из страны. Такой компромисс несомненно удовлетворил бы и органы юстиции, и ФБР.
В Советском Союзе однако не были знакомы с подобным юридическим казусом, поскольку его нет в советском законе.
Официальный советник Госдепартамента Абрахам Со-фер взял на себя миссию разъяснить советским дипломатам в Вашингтоне суть означенного хода в судебном процессе, а известный промышленник Арманд Хаммер по собственной инициативе вылетел из Лос-Анджелеса в Москву с той же целью. Он прибыл вечером 23 сентября и тут же ринулся в главный штаб коммунистической партии. Там его принял Анатолий Добрынин, который стоял на том, что идеологи Белого дома вводят в заблуждение президента и манипулируют его мнением. Данилофф — настоящий шпион, утверждал он, и у советских органов есть достаточно фактов, чтобы доказать это. Однако Хаммер выразил твердое убеждение, что я не мог быть замешан в шпионаже, и заверил Добрынина, что существует возможность выхода из положения, при которой обе стороны получат должное удовлетворение. Поскольку Добрынин был также незнаком с принципом "nolo contendere", Хаммер сказал, что сам напишет лично Горбачеву и постарается все разъяснить.
На следующий день, во второй его половине, секретарь ЦК Добрынин позвонил Хаммеру.
— Ваша миссия окончена, — сказал секретарь ЦК. — Можете возвращаться домой. Генеральный секретарь в ответ на Ваше письмо задал только один вопрос: "Откуда у доктора Хаммера столько энергии?"
Спустя тридцать девять часов после отлета из Калифорнии Арманд Хаммер вернулся в Штаты с уверенностью, что мое дело закончится благополучно.
В то же время эпицентр переговоров переместился из Вашингтона в Нью-Йорк. 21 сентября сенатор Эдвард Кеннеди провел секретную встречу с Шеварднадзе в помещении советской миссии и выразил резкий протест по поводу возможного суда надо мной в Москве. Он предупредил советского дипломата, что подобные действия только усилят антисоветские настроения в Соединенных Штатах и затруднят, если вообще не исключат, возможность будущих переговоров по вопросу о сокращении вооружений.
Шеварднадзе продолжал также переговоры с Шульцем. Радиосообщения, которые мы получали в Москве, отличались краткостью, в них говорилось, что если прогресс и наблюдается, то крайне медленный. Нам с Руфью оставалось лишь сидеть и надеяться…
Наконец, поздней ночью, в воскресенье 28 сентября, Шульц и Шеварднадзе выработали пункты соглашения, которые были сообщены в американское посольство в Москве секретной телеграммой; она поступила в два часа утра в понедельник.
По этому соглашению меня освобождали без всяких условий. Обвинения с меня снимались, и мне не грозил суд. Возвращалась виза на многоразовый въезд в страну и аннулировалось решение о запрещении этого въезда.