Две жизни
Шрифт:
— Произведение Питера, — рассмеявшись, пояснил Генри; восторг Рут пришелся ему по душе.
Она откусила хрустящий ароматный кусочек и с блаженством прикрыла глаза.
— Удивительное! Как вы думаете, Питер дает мне рецепт этого чуда?
— Поговорите с ним сами. Он умеет делать и бисквитные пирожные, но мне больше нравятся слоеные, вот он их и печет.
Захватив поднос с кофе и печеньем, они вернулись в гостиную. Сев в кресло и внимательно оглядевшись вокруг, Рут заметила:
— Даже в такую ненастную погоду ваш дом полон света и тепла. Дело, наверное,
— Повезло, — кратко ответил Генри.
Ну и черт с тобой, возмутилась про себя Рут. Генри явно не горел желанием рассказывать о себе. Она отпила немного кофе, делая вид, будто наступившая неловкая тишина — это именно то, чего ей давно не хватало. Захочет продолжить разговор — пусть сам выберет тему.
— А моего отца убили, когда мне не было и десяти лет, — неожиданно вымолвил Генри.
От изумления в голове Рут все смешалось.
— Это ужасно! — часто-часто моргая, выдавила она, не в силах до конца осознать то, что сказал Генри.
— Я боготворил его. Матушка тоже. Мы влачили тогда жалкое существование, но с отцом каждый день превращался в праздник.
Рут в растерянности смотрела на него, ничего не понимая. Не похоже, чтобы Генри рос в бедности. Такие цельность характера, уверенность в себе, с ее точки зрения, могли быть свойственны лишь тем, кто рожден быть богатым и властвовать.
— Это счастье, что у вас был такой отец! — Рут решилась высказаться по поводу того, что ей было ближе и понятнее всего.
— Да, — твердо произнес Генри, и лицо его вдруг помрачнело. Однако он тут же взял себя в руки и с академическим бесстрастием продолжил повествование: — Кончина отца потрясла матушку… И все же, несмотря на это и на отсутствие денег, она сумела вырастить нас, дать образование и вывести в люди.
— Надеюсь, она жива и здорова?
— К счастью, да. — Генри взглянул на Рут и тут же опустил глаза.
Было бы глупо расценивать его сдержанность, как нежелание продолжать разговор. Просто жизнь Генри, по-видимому, складывалась очень непросто, и объяснить в двух словах первому встречному ее перипетии было невозможно.
Тем не менее, Рут было немного обидно. Неужели Генри считает, что она не способна его понять, неужели сомневается в ее доброжелательности? Впрочем, почему должно быть иначе? Они ведь едва знакомы.
Взглянув на часы, Генри спросил:
— Вы не возражаете, если я включу телевизор?
— Конечно, нет.
Они успели захватить только конец тревожного сообщения, из которого следовало, что циклон неумолимо приближается со стороны Западного побережья.
Генри выключил телевизор.
— На этот раз прогноз звучит определеннее. Даже если ураган и отклонится в сторону, дождя прольется немало. Нормальный образ жизни нарушится.
— Похоже, так и будет. — К собственному удивлению, Рут улыбнулась. — Хотя вы и заставили меня сюда приехать, я благодарна вам за то, что оказалась здесь. Остаться наедине со стихиями — невеселое дело. Кстати, не могли бы вы показать мне мою комнату? Я распакую вещи, а потом помогу вам с приготовлением обеда.
—
Захватив сумку Рут, он проводил девушку в ту самую комнату, где она спала вчера днем.
— Странно, — поднимаясь но лестнице, проговорила Рут, — я только сейчас сообразила, что у вас по-прежнему есть электричество, в то время, как у нас его давно отключили.
— Нас снабжает другая электростанция — она более мощная, — ответил Генри, открывая перед ней дверь. — Взгляните, вам из вещей больше ничего не понадобится?
— Пожалуй, нет. Спасибо!
Когда Рут вновь спустилась в гостиную, Генри смотрел по телевизору новости. Метеоролог демонстрировал на плакате, что представляет собой нынешний циклон: один вид этой спиралевидной облачности вызывал неприятные ощущения. Рут уселась в кресло и внимательно выслушала рекомендации диктора: укрепить окна и двери, не выходить из домов, вывести скот из низин. Когда он перешел к новостям из жизни королевской семьи, Рут взяла со столика какой-то журнал и стала рассеянно листать его.
— Вы, похоже, не роялистка? До членов венценосной английской фамилии вам и дела нет? — с добродушной насмешкой спросил Генри.
— Мне их просто жаль. Что это за жизнь — вечно на сцене, вечно под прожекторами?
Генри вскинул брови.
— Не труднее, чем у популярных певцов или актеров. Полагаю, и вы, когда решались на съемки в телевизионной серии, осознавали, что окажетесь в центре внимания и публики, и средств массовой информации?
— Поначалу мне это и в голову не приходило. Но в чем-то вы правы — свет прожекторов и мне иногда приятно щекотал нервы. Однако с королевской семьей все обстоит несколько иначе: в отличие от певцов и актеров, которые при желании могут избежать вторжения в свою личную жизнь, они вынуждены все время быть на публике — такая уж у них работа.
— Когда привыкаешь к этому с рождения, может быть, ноша и не кажется такой тяжелой? — тихо произнес Генри.
Рут пожала плечами.
— Не знаю… Я восхищаюсь всем, что королевская семья делает для общества, но, по-моему, она находится в каком-то порабощенном состоянии.
— Сильно сказано, — произнес Генри и прищурившись посмотрел на Рут.
— В старших классах я училась в привилегированной частной школе, и моей соседкой по комнате была девушка, принадлежавшая к высшей знати одной азиатской страны. И надо же было такому случиться, чтобы незадолго перед выпуском она влюбилась в приятеля своего брата, который учился вместе с ним в университете, но происхождения был самого простецкого. Она знала, что ей не разрешат выйти за него замуж, и они решили бежать и пожениться тайно. Брат сообщил об этом плане отцу, и тот забрал ее домой, прежде чем им удалось его осуществить. Вскоре родители выдали ее замуж за далекого родственника, который, очевидно, соответствовал их стандартам. Через два-три года я случайно встретила ее. Это было бледное подобие человека. О, она улыбалась, разговаривала и вела себя, как и все. Но в глазах у нее зияла пустота.