Двоеверие
Шрифт:
Олеся хорошо помнила имя того человека, кому Рита среди христиан доверяла, кого могла к себе подпустить.
– Это ты… – вырвалось с губ. Гойко услышал, но ни о чём не спросил. Вместо этого он вынул из тела Риты орудие мучительной смерти. Олеся взяла окровавленный клинок-наконечник и положила себе на колени. Гойко встал, жестом велел другим отойти и оставил её в одиночестве перед сестрой.
Кривда неспешно текла на юг. Говорили, там гораздо теплее. Говорили, там лесов не бывает – сплошные поля, что по ним можно свободно бежать: очень быстро, так что любое горе отстанет! Говорили, там нет ни одного сильного племени,
Взгляд снова упал на запястье сестры. Её белая нить покраснела от крови.
– Я ж его на кресте распну, гада! – заорала она во всю душу. – Стены каменные его не отаят, доможуся! Смерти сам возжелает, егда в руки ко мне попадёт! Шерт! Шерт, в том клянуся тобе, Ритка!.. Клянусь.
Она склонилась, не зная, какого места можно коснуться. Дотронулась до лба и огладила негнущимися пальцами Риту по волосам. В каштановых прядях запутались крошки земли. Олеся опустила взгляд: с внутренней стороны бедра торчал маленький кусочек железа. Она вытащила его и положила в карман. Больше ни о чём думать она не могла. Вожак Навьей стаи, матёрая Волчица и старшая сестра зашептала слова, какие вслух никому, кроме Риты, не доверяла.
Я узрел, ще у меня есмь великая семья,И тропинка, и лесок,В поле кажный колосок!Речка, небо голубое –Энто всё моё, pодное!Энто Родина моя!Всех…
Она подняла озверелый взгляд к хмари. Солнце не желало почтить вечный сон Риты и светило всё также беспечно и весело. Губы всё пытались сложить последнюю строчку из старого стихотворения, но лишь зубы скалились и колотилась в висках Волчья кровь. Ничего, кроме последних трёх слов Олеся провыть не смогла.
– На свете я…
Глава 16 Незримое
Языки похоронного пламени высоко взвились в небо. Огонь жадно охватил облитые смолой хворост и брёвна, рассыпал искры над белым саваном: таким маленьким, будто к Праведным Предкам сегодня возвращали ребёнка. Перед входом в нору столпились охотники и весты крамолы. Детей и чернушек оставили в глубине логова, хотя обычно их допускали на тризну: пусть знают, что явий путь имеет конец, и пока вьётся нить её должно овеять Славой, а сожжение – всего лишь новый виток долгой лунной дороги к мосту через Огненную Реку Смородину, к чаре забвения Мары, к Чертогу Мудрости и вознесению к Предкам.
Но сегодня за детей побоялись, и всё потому, что из-за деревьев за тризной следили охотники Сивера. Как так случилось, что род боится собственной Навьей Стражи?
Ещё несколько дней назад это могло показаться Олесе безумием, но теперь, стоя между отступников и наблюдая за кродой сестры, она верила в многое. Крамола поднялась на поверхность, чтобы проводить соплеменника Навьей Страже назло. И Стража не приближалась, хотя огонь кроды отражался в их зеркальных зрачках яркими
Навь хоронит без причитаний и стонов. Весты заводят протяжные песни, провожая в дорогу сородича. Солнце клонится за горизонт и уносит с собой душу Риты на огненных крыльях. Но мать не поёт – не может смиренно проститься со своей младшей дочерью. Олеся и Рита росли в призрении и голоде, великими жертвами встали на ноги, и вот теперь одну из них забирал огонь. Мать горестно выла посреди погребальных песен, одной рукой держась за плечо Снежки, другой вцепилась себе в поседевшие волосы. Младшая Рита покинула их, не прожив и двадцати двух Долгих Зим. И ведь её не просто убили, а страшно замучили перед смертью – каждый знал это. Слишком тяжёлая доля ей выпала даже по меркам Нави. Племя, поделённое на своих и отступников, крода в тюремном кольце из сородичей, крик весты, лишившейся дочери, чернеющий саван в огне – чересчур мрачные похороны.
Олеся чувствовала волосками на коже, как вместе с гулом погребального пламени растёт злоба Волков. Ещё немного и им станет плевать, что Стражников большое, что в норе за их спинами дети, что придётся пролить кровь своих. И в этот миг из кольца вышел Сивер. Весты запели тише, Вожаки и другие охотники расступились. Сивер прошёл под их взглядами мимо кроды и остановился возле Олеси и матери. Гойко и его сотоварищи сбились плотнее, весты выровняли голоса и продолжили погребальную песнь.
– Славная Волчица была. Жаль, ще померла, – начал Сивер, запустив большие пальцы за ремень с топорами.
– В гузно собе затолкай свою жалобь! – зашипела Олеся так яростно, что даже мать вздрогнула. – На кой явилси? Замкнул нас, аки чужеядцев, скоро порежете. Кто нас схоронит – ты? Али, аки стерву поганую в лесу бросите?
– Не взгрызай. Не тронет вас Стража.
Олеся засмеялась и вздёрнула руку. Сивер не дрогнул, хотя вполне мог принять этот взмах за нападение. Из кулака у неё свисал маленький крест.
– Сие крестианцы сотворили, Сивер! – зарычала она через зубы. – Дай мне с семьёй воли уйти от крамолы, отомкни Чертог на охоту, азмь своими зубами агнцам кровь пущу, ни седых, ни малых не пожалею! Да не будет у тобя более сдюжливого и злобного Волка! Азмь ведунье верна, в сем клянуся!
Сивер подобрал крестик и покачал на открытой ладони, словно взвешивал клятву. Сейчас на них глядели глаза каждого из крамолы и Навьей Стражи. Чуткий слух двоедушцев даже сквозь погребально пение и треск пламени мог различить, о чём они говорят.
– Крестианцы перешли черту: сие тяжко и сородича кровь на них, а Навь кровью за кровь всегда платит. Ведунья узнает о сем. Но ты её волю презрела и по тайному ходу пошла, егда велено было капьно со всеми в подземье ждать. Сей лаз мы зарыли, более хода нет. Из-за тобя вы и далее замкнуты.
Сивер спрятал крестик за пояс, говорил он весомо и строго, хотя сотни глаз из крамолы так и бурили его.
– Не мне судить тобя. Коли велено бысть у крамолы – ведунье виднее и назад не просись. Ано сказано, ще Навья Стража ножи кровью родичей не омарает – тако Волчица Белая прорекла, и азмь от сего не отступлюсь.
Сивер ждал ответа Олеси, но она молча смотрела на кроду сестры. Огонь разъярился и полностью скрыл погребальный саван. Сивер решил уйти, но она схватила его за локоть. Сегодня Олеся позволяла себе много больше, чем за всю жизнь в его подчинении.