Двоеверие
Шрифт:
– Колдовство Белой Шкуры! – прорычал великан. – Охота на ведунов и ведуний во снегах междумирья, теперь ещё и отрава. Племя Зимнего Волка гниёт!
– Ты знаешь о трудах моей матери? Значит сам ходил в междумирье? Ведун? – спросил Яр, не забывая переносить вес тела с одной ноги на другую и двигаться. Разговор вполне мог оказаться уловкой Незрячего.
– Труды Белой Шкуры – полон свободных. У Нави хозяина нет!
Яр увернулся от острия, поднырнул под руку Незрячего, которой он вновь хотел охватить его, и ударил в единственное незащищённое место – непокрытую шлемом голову. Рукоятка ножа угодила ему точно в висок.
Охотники, следившие за схваткой со стороны, невольно охнули. Громоздкие наплечники Кузнеца затряслись в новом приступе смеха. Незрячий тяжело опёрся кулаком о колено и медленно выпрямился. Яр не мешал ему, хотя мог зарезать, когда оглушил.
– Отец с неба дал нам силы сразиться, но Марена отметила кровью дюже вёрткого вымеска!
По правой щеке Незрячего стекала багряная струйка. Рукоятка ножа ободрала кожу на голове, но череп не проломила.
– Почто не ударил клинком? – прекратил смеяться Незрячий.
– Потому что мой нож не отравлен! – прошипел Яр в ответ. – Не жаловаться тебе на мосту Черно-Мати, что колдовством тебя одолели! Коли надо, так одолею тебя без ножа!
– Вот оно как… долго же нам сражаться, пока один из нас не падёт. Ты бьёшь не туда, а я не сподоблюсь поймать сего вёрткого вымеска! – вновь глухо захохотал Кузнец, и на этот раз его поддержали другие. Когда смех улёгся, Незрячий строго проговорил.
– Семьдесят Зим с чужой Навью мы не встречались, и вот снова увиделись. Значит гвозди вошли глубоко…
Незрячий спрятал клинок обратно в доспехи и молча обвёл ангар невидящим взглядом. Среди старых машин и обломков бетона лежало много убитых подземников из обоих племён. Никто из выживших оружия не бросил, и в любую минуту схватка могла вспыхнуть снова.
– Нынче многие к Отцу в Сваргу подымутся, – глухо обронил великан. – Тако бысть, тако есмь, тако будет, покуда Навь с Навью сражается. Не сходиться, не родниться, не единиться – так по укладу завещано. Но Праматерь открыла нам иной путь, много лучше. Это она повелела идти в ваши земли и предсказала, что у одного из вас есть в душе Зимний Волк, а потому вы Марой отмечены.
– Кто такая Праматерь? – нахмурился Яр. Незрячий с удивлением вскинул брови.
– Кто-о? Ты не знаешь?.. Хорошо же позаботилась о том Белая Шкура, коли утаила от племени Правду.
– Не смей наговаривать на мою мать! – лязгнул клыками Яр.
– А что ты сам знаешь от своей матери? – спросил великан. – У дерева есть корни, у рек есть исток, у рода есть та, кто память о Праведных Предках хранит. Кто ведунья в племени Зимнего Волка?
– Белая Волчица! – не задумываясь ответил Яр.
– А кто был до неё?
– Девятитрава.
– А кто её обучил?
Яр умолк. Имя той самой, первой ведуньи знала, наверное, лишь его мать и ворожея.
– Сва, – сам ответил Незрячий. – Первой ведуньей Зимних Волков была надменная Сва. Я видел её своими глазами, говорил с ней, как сейчас с тобой говорю. И мне ведомо, кто может рассказать тебе о Праматери и о первых днях Мора, кто тайны откроет, которые ваши ведуньи сокрыли. Дай нам миром уйти, сам явись к Шести Редлым Клыкам, к корням у нас сохранённым, к истокам не пересохшим, и спроси Древнюю про первые дни. Ежели храбр.
*************
Весна выдалась ранней, холодной. Ветер трепал полотняный навес, натянутый на четырёх
Женя не смотрела на мен. Данила сам выбирал товары для Монастыря и уже выторговал большой запас оленины всего за пару самодельных винтовок. Не забыл он и про увлечения старшей дочери Настоятеля, которую охранял третий год кряду. Если среди барахла найдутся редкие книги, он непременно поинтересуется, потом сделает вид, что они не нужны, отойдёт и дождётся, пока кочевники сбавят цену, а уж потом даст свою – ещё меньше. В итоге сойдутся на средней цене: таковы правила мена, и не соблюсти их, сразу схватиться за нужное, значит выставить себя простаком, готовым платить втридорога.
Но если Женя видела что-нибудь нужное – немедля брала. Торговой хватки дяди Егора ей не хватало. На этот раз он не смог поехать с племянницей, и Данила повёл мен, полагаясь лишь на свои смекалку и опыт.
Но как только Женя узнала, что вместе с оленеводами странствует настоящий скиталец, то не смогла усидеть в караване. В свои восемнадцать Зим она ни разу не видела никого из вестников новостей. Должно быть к этому апрельскому дню этот скиталец остался последним.
Заросший бородой человек сидел возле костра, так сильно натянув капюшон толстовки, что из-под него виднелись лишь патлы долго нестриженных тёмных волос с белой проседью. Поверх толстовки на все пуговицы застёгивался серый плащ. Время от времени скиталец ворошил металлическим прутиком угли в костре. От западного ветра огонь раздувался и сыпал ворохом искр. Рядом со скитальцем сидел старый кочевник в остроконечной шапке-ушанке. Большие рога на ней шевелились, когда он подставлял лицо ветру, по-детски вытягивал язык и пробовал воздух на вкус. Тёмное от зимнего солнца лицо старика избороздили морщины. Когда он смотрел на скитальца или искоса бросал взгляд на Женю, его водянистые глаза отстранённо блуждали, словно он находился вовсе не здесь.
За всё время, пока Женя расспрашивала скитальца, старик ни слова не вымолвил. Он слушал разговоры приезжих людей, позволив им скорее закончить дела в кочевье.
– Расскажите ещё что-нибудь, напоследок? – Женя спросила, когда молчание после очередной истории затянулась. За спиной слышался шум играющих возле конвоя ребят, ржание монастырских лошадей, говор оленеводов и оклики ратников. Христиане собирались в дорогу, их встреча с кочевниками оказалась всего лишь случайностью.
– Что ещё рассказать… – задумчиво отозвался скиталец. Он говорил чисто, без примеси местного языка, как, должно быть, говорили люди до Обледенения. – Наверное, ты последний мой слушатель, кто так жадно хочет услышать истории. Теперь за них мало кто платит. Истории, собранные за жизнь одного человека, не интересны жителям крупных общин.