Двор. Книга 1
Шрифт:
Люди опять засмеялись, а Оля Чеперуха дала предложение: пусть Котляр принесет справку из женской консультации, и тогда его не будут отлучать до самой могилы.
— Товарищи, — Иона Овсеич постучал пальцем, — это не такой вопрос, чтобы забавляться шутками. Хоть Иосиф Котляр в принципе как будто согласен, но отсрочка, на которую он здесь намекает, нас не устраивает.
— Дегтярь, — улыбнулся Иосиф, — ты со мной разговариваешь так, вроде имеешь дело с аферистом, а не с человеком, который получил свой патент от Сталинского райфинотдела. Если взять твою точку зрения, выходит, что советская
— Стоп! — остановил Иона Овсеич. — Теперь даже слепой видит, какую цель преследует Котляр своими маневрами.
— Жулик! — закричал Ефим. — Тебя видят насквозь.
— А насчет законов, — Дегтярь сделал шаг назад, положил кулак на трибуну, — ответим ему так: практика советской власти сплошь и рядом опережает законы, ибо юриспруденция, это не секрет, еще работает по старинке. Что же касается повседневной жизни нашего рабочего класса и колхозного крестьянства, здесь ежечасно рождаются новые нормы отношений, новая мораль, новая идеология, и, конечно, миллион раз прав Максим Горький, когда говорит: кто не с нами, тот против нас. Это, гражданин Котляр, была, есть и будет наша революционная соцзаконность. А кому не нравится — прочь с дороги!
Иосиф сначала сидел, как завороженный, потом вскочил, задрал штанину, сорвал туфлю и ударил протезом по сиденью стула. Фанера проломилась, Иосиф, чтобы не упасть, схватился за трибуну, рядом со столом президиума, и потребовал, пусть Дегтярь покажет свои ноги, которые он отдал за нашу советскую власть.
— Котляр, — Клава Ивановна крепко стукнула кулаком по столу, — ты уже двадцать лет спекулируешь ногой, которой у тебя нет. Хватит! Мой Борис Давидович положил свою голову, у меня до сих пор кровоточит сердце, а он гниет в земле и не скажет за себя ни слова!
От волнения кровь ударила ей в голову, и она отпила немножко воды, прямо из графина, держа его обеими руками.
— Малая, — спокойно сказал Иона Овсеич, — ты напрасно, волнуешься. Я вношу на рассмотрение актива следующую пропозицию: довести до сведения начальства авиационного училища, где курсантами Александр и Петр Котляр, поведение их отца, и пусть разберут на комсомольском собрании.
— При чем здесь мои дети! — закричал Иосиф.
— Кустарь, — заплакала Аня, — частник поганый, из-за него детям позор на весь Советский Союз. Товарищ Дегтярь, я вас прошу, я вас заклинаю, как мать, пусть сыновья ничего не знают.
Иосиф хотел сесть, но протез застрял под фанерой, масляная краска на стопе ободралась, неприятно было смотреть, как будто сняли кожу с живого тела. Степа Хомицкий наклонился, помог выбить остатки сиденья и убрал стул подальше, чтобы не маячил перед глазами.
Дегтярь пошутил: ремонт стула за счет Степана. А теперь небольшой вопрос к Иосифу Котляру: почему надо так бояться письма в училище, если Иосиф Котляр живет и трудится строго по законам советской власти?
— Почему? — Иосиф вынул платок, вытер пот со лба и шеи. — Моя покойная мама Сура-Бейла говорила: когда в человека, пусть даже белее снега, кидают кусок грязи, остается пятно.
— Гражданин Котляр, — Иона Овсеич наклонился вперед, как будто хотел лучше рассмотреть, —
Иосиф молчал, пальцы машинально мяли платок, Дегтярь вторично потребовал уточнения, ибо складывалось впечатление, что это актив и двор кидаются грязью.
— Овсеич, — засмеялся Степан, — это в мой огород камень: у Иосифа всегда претензии до моей сантехники.
Иона Чеперуха вдруг вспомнил, что у него тоже претензии к сантехнику Хомицкому, Дегтярь смотрел ласковыми, понимающими глазами, а потом, когда Степа с Ионой кончили свои расчеты, в третий раз обратился к Иосифу Котляру с просьбой уточнить и конкретизировать: кто эти подлые советские люди, которые незаслуженно кидают в него грязь.
— Ладно, — громко вздохнул Иосиф, — давайте договоримся так: патент имеет силу полгода, до июля, и я обещаю перед лицом актива и всего двора, что на этом будет точка.
Дегтярь предложил составить протокол, чтобы зафиксировать, и пусть подпишутся, кроме самого Котляра, еще три человека. Однако, добавил он, хотя заносить в протокол не обязательно, надо со всей прямотой признать, что, соглашаясь на отсрочку до июля, коллектив двора допустил известную непоследовательность и либерализм.
Поскольку с Котляром покончили, можно было перейти ко второму пункту, насчет поведения Ефима Граника.
— Ефим Граник, — обратился товарищ Дегтярь, — до каких пор ты будешь испытывать наше терпение и делать нас соучастниками твоих махинаций против государства и народа!
— Овсеич, — возмутился Граник, — я прошу тебя искать другие слова, а то будет хуже!
— Ефим Граник, — еще громче сказал Дегтярь, — до каких пор ты будешь испытывать наше терпение и делать нас соучастниками твоих грязных махинаций против государства и народа!
Ефим вскочил, как ошпаренный, со своего стула и потребовал, чтобы ему немедленно очистили проход: прямо отсюда, через пятнадцать минут, он будет в обкоме партии у самого Колыбанова и подымет всех на ноги — пусть партия разберет, кто дал право оскорблять кадрового рабочего с завода имени Октябрьской революции!
— Дворничка, товарищ Середа, — обратился Иона Овсеич, — поставьте нас в известность, когда, сколько и в какие часы жилец Граник приносил домой краску, и сколько раз вы лично, своими глазами, могли видеть у него копию товарного чека.
Тетя Настя вспомнила три случая, когда Ефим приходил с ведром посеред ночи и оскорблял ее последними словами, а насчет товарного чека, так здесь, как говорил ее покойный батько: була в собаци хата!
— Дворничка, — окончательно разошелся Ефим, — я тебя уже раз предупреждал и еще раз предупреждаю, и пеняй на себя!
От сильного крика девочка, которую Соня держала на руках и прижимала головкой к своей щеке, проснулась и заплакала. Соня повернулась спиной к активу и дала ребенку грудь, но ребенок не хотел брать грудь, и Дегтярь вошел с ходатайством освободить кормящую мать от обязательного присутствия. За ходатайство голосовали все, исключая одного человека — Ефима Граника.
— Фармазон! — закричал с места Иосиф Котляр. — Гнусный фармазон, ты готов мучить свою жену, своих детей, только чтоб люди тебя пожалели.