Двойной бренди, я сегодня гуляю
Шрифт:
Возможно, самый знаменитый из барнардских фетишей — пресловутый "локон чести". Его обязан носить каждый взрослый мужчина — то есть достигший 20-22 лет. В этом возрасте (а также, если юноша моложе, но женился и зачал ребёнка) ему полагается обрить голову, оставив одну прядь на макушке. Барнадцы искренне убеждены, что в этой пряди заключаются честь и гражданская доблесть мужчины. Существует целый регламент, связанный с "локоном чести": штатские зачёсывают его на левый висок, военные на правый; лица, запятнавшие свою репутацию, должны отрезать его и не отращивать
На этом месте компьютер Мэлори подвергся атаке вируса. Чтение пришлось бросить.
16. НА КАКОМ ЯЗЫКЕ ВЫ РАЗГОВАРИВАЕТЕ?
Барнарда, 15 декабря 2309 года по земному календарю.
Доран лежал на койке, серо-белый и мокрый от пота. К его голой груди присосался гибкий диагностический монитор; запястье охватывал наноинъектор. Пожилой врач пододвинул Лаи стул и оглянулся на Лику.
— Я буду говорить на маори, чтобы дама поняла?
— Да, пожалуйста, — кивнул Лаи. Хотя Лике была предложена банкетка у стены, она отказалась. Стоя у изголовья, она ждала, что скажет врач. Лицо врача было усталым и отёчным, седой локон чести подхвачен в петельку красным шнурком. Он подошёл вплотную к койке.
— Я не очень хорошо говорю на маори, извините... Вот что у него.
Он коснулся монитора на Доране; экран вспыхнул.
— Видите? Это микроразрывы в сердечной мышце. Был очень сильный спазм...
— Отчего?
— Не могу сказать. Я не специалист по сердечным болезням.
Лика непроизвольно отметила про себя двусмысленность этой формулировки; в следующий момент она испытала раздражение на собственный полёт ассоциаций и поспешила изгнать эту мысль из головы. Лаи держал тонкую руку Дорана в своих ладонях. Чёрные сосульки слипшихся волос залепили мальчику лицо; Лика с трудом поборола искушение их убрать. Если уж этого не сделали другие, притом, что ему всего четырнадцать...
— Какие у него перспективы? — ровным голосом спросил Лаи. Врач погасил монитор.
— Вы должны приготовиться к тому, что здоровым он уже не будет. Изменения сердечной ткани необратимые. Останутся множественные рубцы...
Он сочувственно поглядел на Лаи.
— Это ваш брат?
— Племянник.
— Понимаю... Ему нужно беречься. Никаких лишних нагрузок. Тогда, возможно, он сможет прожить достаточно долго. Может быть, даже лет до сорока.
У Лики зазвонил телефон.
Патрик, догадалась она и вставила заглушку в ухо. Она не успела ничего сказать — телефон уже отреагировал на тепловое излучение её тела и послал абоненту сигнал, что вызов принят. В капсуле немедленно зазвучал голос Коннолли:
— Я тебя обыскался! Чем это ты, интересно, занимаешься? Совместными походами
— Не смешно, — сказала Лика. Внутри у неё забурлили пузырьки злости на Патрика. — Если тебя так интересует вопрос, где находимся мы с Виктором, мы в медцентре на девяностом этаже. Доран только что перенёс сердечный приступ.
Коннолли засопел в телефон, потом кашлянул и глухо обронил:
— Я к вам. Сейчас поднимусь.
Лика отключила связь. Пришедший в себя Доран левой рукой отгребал с глаз свалявшуюся чёлку. Правая рука его всё ещё лежала на коленях Лаи, державшего его за кончики пальцев. Обменявшись с ним несколькими фразами, Лаи поправил ему подушку. Затем обернулся к Лике.
— Слава богу, ему лучше, — проговорил он по-английски, отвечая на её немой вопрос. Ей лишь сейчас бросилось в глаза, что он пользуется английской фразеологией, которая не слишком соответствует его вере. — Только бы он протянул лет шесть-семь. Так хочется увидеть его с локоном чести.
— А он этого хочет? — не удержалась Лика.
— Этого может не хотеть только ненормальный. Вроде того вашего любителя вестернов... как его звали?
— Миай, — Лика сообразила, что речь идёт о Фоо. Лаи тихонько засмеялся.
— Так я и знал. Он-то пытался уверять меня, что его зовут Майкл.
Лика улыбнулась про себя: Фоо был неисправим. Лаи, однако, придерживался другого мнения.
— А впрочем, он неплохой мальчик, — прибавил он, — только в голове каша. Готов спорить, через год-другой он перебесится и будет отращивать волосы для локона чести.
Он помолчал, глядя в пол. Потом поднял глаза, непривычно суровые.
— А Доран всегда чтил обычаи. Доран — человек на сто процентов. Не каспар-гаузер.
Врач изумлённо наблюдал за тем, как они ведут разговор по-английски. Он привык, что его соотечественники общаются с землянами только на маори, и на лице его читалось любопытство. Наконец он деликатно тронул Лаи за плечо. Археолог повернулся в его сторону.
— Простите, — тихо поинтересовался врач, — на каком языке вы говорите с дамой?
— На английском, — ответил Лаи. — Один из основных языков Земли.
— Ну и ну! И давно вы его освоили?
— Не очень. Учился, правда, долго. Это стоило мне операции на голосовых связках.
— Вот как... И много у вас было травм?
— Не одна, — уклончиво ответил Лаи. — Травмы — естественный результат жизни, вы и сами это знаете.
Он показал глазами на красный шнурок в волосах своего собеседника. Врач кивнул, безошибочно угадав завершение разговора, и отошёл в сторону. Лаи снова поглядел на Дорана. Тот был всё ещё бледен, но уже походил на живого человека.
— Как же тебя угораздило? Ты что-нибудь помнишь?
Не понимавшая их речи Лика чувствовала себя чужой. К счастью, тут появился Коннолли. Она увидела, как врач потянулся к сенсору, открывающему дверь, а затем и самого Патрика на пороге. Ирландец потоптался на месте и нерешительно подошёл к койке, разглядывая бесцветное худенькое личико и закрывающий грудь монитор.