Двойной бренди, я сегодня гуляю
Шрифт:
Обыденность его пьяной болтовни покоробила Лику. Как будто речь идёт об утере файла в базе данных, подумала она.
— Им позволяют продолжать работу?
— А почему нет? Это же "уахха-май", убийство за оскорбление, а не "тиа-фах". Конечно, повышение им запрещено. Никто не может перевестись на более высокооплачиваемую работу, пока он носит красный шнурок.
— И долго его носят? — в Коннолли взыграло любопытство антрополога.
— Чаще всего семь лет, но если ты докажешь, что заступался не за себя, а за другого человека, то только пять.
Лика
— Значит, у вас допускают, чтобы убийца работал медиком?
Она постаралась спросить это как можно более академическим тоном, но голос всё равно вышел дребезжащим — нервным до невежливости. Лаи облокотился на стойку.
— А это-то здесь при чём? Это не имеет отношения к его профпригодности. Вот если бы он уморил пациента по недосмотру, тогда другое дело. Тогда ему пришлось бы сбрить локон чести и оставить профессию.
От выпивки ему было жарко, и он пытался вытянуть одноразовый бумажный веер из коробки на стойке. Коробка опрокинулась, веера разлетелись в разные стороны.
— А, — сказал Коннолли, глядя, как бармен подбирает рассыпанные веера. — Харакири!
— Что?
— Ритуал самоубийства у японцев. Практиковался до середины XX века. Если японец запятнал свою репутацию, он был обязан покончить с собой.
— Ну, у нас это сделать никому не запрещается, — Лаи выразительно чиркнул веером по горлу. — Но обязать человека никто не вправе. Человек — понятие свободное...
Он начал заговариваться; взяв себя в руки, он промокнул лицо салфеткой и поправился:
— Я имею в виду, что не общество даёт человеку свободу — а значит, оно не полномочно её отнимать.
Это было выше понимания Лики.
— Но неужели вас совсем ни капли не беспокоит, что вы идёте лечиться к тому, кто убил человека?
Не стоило этого говорить, в следующую секунду почувствовала она. Лаи отшвырнул веер.
— Этот врач спас Дорана, — его брови сдвинулись жёстким уголком. — Было бы лучше, если бы Доран умер?
Не так уж он и пьян, вдруг поняла Лика. Он смотрел на неё вполне ясными чёрными глазами ощерившегося спаниеля. Верхняя губа приподнялась — того и гляди, гавкнет.
— Вик, — Коннолли встревоженно дёрнул его за рубашку. Лаи не обратил внимания. Он в самом деле готовился сделать "гав". И сделал.
— Значит, по-вашему, — высокомерно проговорил он, — врач должен сидеть взаперти за то, что раз убил одного хама, а десятки пациентов пусть умирают без медицинской помощи?
— Но ведь не он же один... — неуверенно возразила Лика. Лаи быстро вскинул ресницы.
— А если — один? Врачи не бывают лишними.
Она не знала, что на это ответить. Он прибавил:
— Меня не интересует, кого он зарезал три или четыре года назад... раз Доран жив. И, думаю, не только
— Вик, — Коннолли обхватил его под мышками и стал стаскивать с табурета. — По-моему, тебе уже хватит. Пора отдыхать.
— Наверное, — равнодушно откликнулся Лаи. Он не сопротивлялся. Коннолли поставил его на ноги.
— Пойдём, — недовольно сказал он в сторону Лики. — Потянуло же тебя на метафизику! Толстоевский, блин...
Лика промолчала. Ну его, устало подумала она.
— Брось цепляться, — ответил за неё Лаи. — Пошли.
Было забавно наблюдать за его походкой: четыреста граммов бренди не могли пройти через его организм без последствий. Ступал он довольно твёрдо, однако именно чрезмерная сосредоточенность, с которой он выбирал курс, выдавала его опьянение. Коннолли держался чуть сзади, готовясь, если что, его подстраховать, но необходимости в этом не было. Они благополучно пересекли фойе между баром и лифтом. Лика молчала, чувствуя себя не в своей тарелке. Не говоря ни слова, она переключила сенсорное табло на маорийский и нашла команду вызова.
Пока они дожидались лифта, на площадку выпорхнула компания щебечущих барнардок неопределённого возраста. Тряся серьгами, они стали загружаться в подкатившую кабину. Лика, Лаи и Коннолли, успевшие их опередить, оказались прижатыми к стенке. С большим неудовольствием для себя Лика открыла, что у барнардцев напрочь отсутствует представление о личном пространстве. Местных дам совершенно не смущало то, что они прислонялись к ней и даже к обоим мужчинам. Тут же обнаружилось кое-что похуже раздражающей тесноты. Лифт не трогался с места.
— Перегруз, — сказал Коннолли, отлепляясь от стенки. — Ну что, выходит самый тяжёлый?
— Лучше я, — подал голос Лаи. Коннолли оглянулся на него.
— Хватит джентльменничать. Балласт из тебя никудышный, и потом, ты же упитый в дым.
Он стал решительно протискиваться к выходу. Стоило ему выбраться назад на площадку, как двери кабины захлопнулись, и она рванула вверх. Лаи едва удержался на ногах. Лике стало ещё больше не по себе. Может быть, Патрик и прав, пришло ей в голову. Человек пережил такой кошмар, а она тут влезла со своими комментариями на тему этики. Он-то не учит землян, как им жить, хотя его тоже наверняка многое коробит в земных обычаях... Ну что ей стоило держать свои мнения при себе?
Вся эта история с Дораном, подумала она. Такие вещи выбивают из колеи. Просто тормоза отказывают, и теряешь над собой контроль.
Барнардки покинули лифт через несколько этажей, и они с Лаи остались вдвоём в кабине. Он казался погружённым в себя; улыбка сошла с его лица, он словно и не замечал Лику. Обиделся, тревожно подумала она. Двери лифта разъехались в стороны; это был их этаж. Лаи заторможенно двинулся к выходу, занёс ногу через порог кабины, неловко шагнул и, с трудом удержав равновесие, очутился снаружи. Из-под жилета у него выскользнул какой-то чёрный цилиндрический предмет и с глухим стуком покатился по ковровой дорожке.