Дьявол в поэзии
Шрифт:
Здесь нет ничего удивительного: фигура, представляющая какое-то абсолютное зло, лишенная всех положительных элементов, не могла долго удержаться в гармоническом греческом мире, где самые ужасающие чудовища давали жизнь благороднейшим существам: так, из крови отвратительной Медузы вышел крылатый Пегас, который помог Беллерофону победить Химеру.
Римская поэзия, как отражение поэзии греческой, не заключает в себе новых демонических элементов [18] .
Мы встречаем здесь те же самые фигуры, только с более грубыми, суровыми и плебейскими чертами.
18
Слово „демонический“
Угрюмые «суки справедливости», Эвмениды, у римских поэтов утратили свой благородный характер охранительниц «старого закона» от «молодых» богов и снизошли до уровня обыкновенных, грубых палачей, которые мучат грешников в аду. Вергилий в VI книге Энеиды рассказывает так: «Мстительница Тизифона берет бич и ударами его истязает тела грешников»… Овидий же в «Ибисе» рисует во сто раз более ужасный образ деятельности фурий: «Одна из них крепким бичом рассекает тебе бок, чтобы ты сознался во всех твоих грехах, а другая отдает твое рассеченное тело в жертву змеям и медяницам, что живут в глубине Тартара; третья приставит к огню твое дымящееся лицо»…
Отсюда недалеко уже и до мучений Дантовского ада!
В аде Гомера подобных картин мы не встречаем. Вообще, наказаниям там подвергаются, кажется, только великие безбожники: Сизиф, который сковал смерть; Тантал, который искушал могущество и всеведение богов; Иксион, который возжелал любви Юноны, Данаиды и т. д. И их в аду мучают не фурии, а они сами мучатся исполнением какой-нибудь бесцельной работы (скатывание каменьев на вершину горы, наполнение вечно порожних бочек), либо невозможностью удовлетворить голод и жажду.
Правда, между Гомером и Вергилием и Овидием лежат окрашенные восточным мистицизмом доктрины Платона о бессмертии, трансмиграции, совершенствовании и падении человеческих душ. Автор Энеиды ясно высказывается за доктрину метемпсихоза, влагая в уста Анхиза рассказ о духах, которые пьют воду Леты, чтоб, «утратив память того, что было, явиться на свет, одевшись в новое тело».
Кроме истязаний грешников, фурии исполняли разные поручения мстительных богов, в особенности же богинь. Юнона высылает Тизифону из глубины бездны помешать разум Фиванского царя, Атамаса, и жены его, Иноны, за распространение культа Бахуса. Другая, Алекто, тоже по приказанию супруги Юпитера, является на землю, чтобы сеять раздор между людьми.
Обе исполняют приказание охотно, летя в мир «точно отравленные стрелы, наносящие неизлечимые удары» («Энеида», III). Ни одна из них не жалуется, как Лисса Эврипида, на свою ужасную должность, и это необыкновенно приближает их к нашему сатане, хотя послушное исполнение воли богов и низменность положения сводит эту аналогию до очень малых размеров.
Резюмируя всё, что мы сказали о сатанических элементах античной литературы, мы приходим к убеждению, что сумма всех сторон классического дьявола настолько же не равносильна угрюмой фигуре библейского сатаны, насколько сумма всех владык Олимпа, подчиненных неизбежности и вместе с тем ограниченных пространством и временем, не дает возможности составить понятия о предвечном, свободном и бесконечном Иегове.
В свою очередь, однако, с минуты,
Половина описания ада Данте и Тассо основана уже на модифицированных воспоминаниях классической мифологии.
II
Сатана в литературе народов монотеистических
Книги Ветхого и Нового Завета. – Апокрифы. – Талмуд и Каббала. – Коран. – Арабские повести.
«Да не будут тебе Бози, инии разве меня», так звучала первая и самая важная заповедь религии древних евреев.
Мы нарочно говорим «древних», потому что впоследствии, в особенности после вавилонского пленения, а также персидского и македонского правления, израильский народ усвоил себе множество новых элементов, которые, не изменяя вконец религии предков, замутили однако её первобытную чистоту и положили начало различным умозрениям ученых и раввинов. Из этих умозрений мало-помалу выросли системы Талмуда и Каббалы, до сих дней оказывающие преимущественное влияние на религию и характер различных еврейских сект.
Для истинного поклонника Моисея и Пророков существовал только один Бог, Егова, или, как это имя читается современными филологами, Ягве, который не только один сотворил мир из ничего, но также один награждал и карал своих поклонников, по мере их деяний, добром или злом, наслаждением или страданием. Таким образом, беспристрастный и суровый монотеизм не допускал других самостоятельных сил, враждебных наивысшему Богу.
Вследствие этого в книгах Ветхого Завета сатана играет роль весьма второстепенную. Там находится достаточно намеков о духах неправды, но дьявол, как индивидуум, выступает редко. И если критик-теолог найдет для себя в Библии достаточно эстетического материала, то критик-литератор, оставляющий в стороне религиозный элемент зла, исследующий только его психолого-эстетические проявления, необильную жатву соберет со страниц этой книги.
Показавшись в третьей главе Бытия, как прославленный змей-искуситель, сатана на долгое время исчезает с библейского горизонта.
Так как текст говорит про искусителя, что «змей был хитрей всех полевых зверей, которых создал Господь Бог», то множество сектантов и теологов утверждали, что между ним и силами зла нет ни малейшей связи. То же самое мнение выразил Байрон в предисловии к «Каину» и Словацкий в «Письме к Рембовскому». Принимая в соображение, однако-ж, хитрость слов искусителя и плачевные последствия его злостных советов, нужно допустить, что книга Бытия считает его чем-то большим, чем обыкновенного змея.
В «Книге премудрости Соломона», написанной значительно позднее, мы находим первый намек, ясно отожествляющий райского змея с сатаною: «Бог создал человека для нетления и создал его образом вечного бытия Своего; но завистию диавола вошла, в мир смерть, и испытывают ее принадлежащие к уделу его» (II, 23, 24).
Наконец, отвратительный вид змея придавали демонам почти все народы, таковы: Вритра и Ахи в Индии, Аши-дагака-у персов, Апеп – у египтян, змей Мидгарду – у скандинавов, и т. д.