Дьявол в поэзии
Шрифт:
Таких слов ни Байрон, ни его предшественник, Мильтон, не вложили в уста сатаны, да и не могли вложить, потому что сатана, говорящий таким образом, перестал бы быть сатаною.
Отношение Прометея к Зевсу нельзя сравнивать с отношением Люцифера к Богу: Прометей равен Зевсу, который при его помощи сохранил престол и власть, сатана же – конечное творение бесконечной силы, которой он изменил ради своей гордыни.
В греческом мифе и трагедии упрек в неблагодарности тяготеет на царе Олимпа, а не на его жертве; в библейской легенде и в основанных на ней драмах и эпопеях неблагодарным всегда является падший ангел, который, только благодаря своей стальной непреклонности, отваге, энергии и
Чувствовать и говорить, как Прометей, мог только гений-покровитель человечества, а не князь тьмы и греха.
Наконец, этот диссонанс греческой мысли и поэзии, как и многие другие, разрешается гармонически: Прометей, освобожденный Геркулесом, примиряется с Зевсом, которому, впрочем, сам когда-то помог удержать власть, сражаясь на его стороне против гигантов и титанов.
В фигурах этих противников Бога, низвергнутых громом в Тартар, многие также усматривали сходство с дьяволом, – и также неосновательно.
Титаны и гиганты, предки и родичи Зевса, – правда, необузданные и дикие, но ничуть не злые силы природы, которые были скованы и упорядочены светлым разумом. Наконец, эта война вспыхнула только один раз, в доисторические времена и, по всей вероятности, более уже не повторится, тогда как борьба Ормузда с Ариманом и небесных сил с дьявольскими будет длиться до конца мира.
Еще более аналогии можно усмотреть в Гадесе и подвластных ему адских богах.
У Гомера Гадес выступает преимущественно как владыка подземного царства и представитель безжалостной смерти, которая для влюбленного в жизнь оптимиста-грека являлась самым ужасным злом, тогда как пессимист-индус, почитающий бытие только за иллюзию, вздыхал по смерти, как по любовнице.
«… Гадес не внемлет мольбам и стенаниям,Люди его больше всех прочих богов ненавидят». –говорит в IX-й песне певец Илиады. В Одиссее же беседа Улисса с тенью Ахиллеса дает нам любопытный комментарий к воззрениям греков на загробную жизнь. Улисс говорит ему:
«… Живого тебя мы как бога бессмертного чтили;Здесь же, над мертвыми царствуя, столь же велик ты, как в жизниНекогда был; не ропщи же на смерть, Ахиллес богоравный.Так говорил и так он ответствовал, тяжко вздыхая:О, Одиссей, утешения в смерти мне дать не надейся;Лучше б хотел я живой, как подёнщик, работая в поле,Службой у бедного пахаря хлеб добывать свой насущный,Нежели здесь над бездушными царствовать мёртвый».Кроме теней умерших, в царстве Гадеса пребывали подвластные ему боги, среди которых для нас наибольший интерес представляют грозные Эриннии (Фурии), богини мести и кары.
По Гесиоду, их породила земля, оплодотворенная кровью Урана, пролитою предательскою рукою его же сына, Хроноса. Поэтому они более всего преследуют отце- и матереубийц. В таком характере эти божества выступают в великолепной трилогии Эсхила «Орестейя». В начале третьей части (Эвмениды) мы видим их спящими в храме Аполлона дельфийского, под защиту которого укрылся Орест, убивший по повелению бога свою мать, мужеубийцу Клитемнестру. Тень убитой пробуждает спящих мстительниц, которые горько жалуются на Аполлона за то, что он охраняет Ореста от их справедливой
Добиваясь выдачи убийцы, как своей собственности, эти «древние богини» защищают древний же матриархальный порядок, который был нарушен Орестом. Аполлон же, «молодой» наместник Зевса, представляет порядок новый, основанный на власти патриархальной, отеческой, и поэтому-то он и приказал сыну отомстить матери за смерть отца.
Значит, здесь нет спора ангела с дьяволом из-за человеческой души, а есть только, как в Антигоне Софокла, столкновение двух законов, оканчивающееся не вооруженной борьбой, но решением ареопага. Суд оправдывает Ореста половиною голосов, грозных же богинь умилостивляет обещанием вечного поклонения в городе Афины, которому они и дают свое благословение, уже как добрые «Эвмениды».
И снова, по греческому обычаю, из дисгармонии вытекает гармония.
Эвмениды отличаются прежде всего неумолимым характером исполнительниц правосудия. Их мстительный гнев оставляет в глубоком покое людей с чистым сердцем и чистою душой, но горе грешнику, горе убийце, он должен своею смертью ответить за пролитую кровь!
Как на земле палачи, несмотря на то, что они нужны, преследуются презрением людей, так и эти «суки Гадеса, затравливающие на смерть преступника», не пользовались симпатией богов и были обречены на вечное одиночество.
В позднейшие времена, когда вера греков ослабела, Эврипид низводит в своем Оресте этих «диких жриц ада, ужасающих чудовищ» до обыкновенного бреда воображения, до галлюцинаций, угнетающих измученный бессонницей мозг убийцы.
Однако, тот же самый поэт, не отличающийся, как большинство скептиков, последовательностью, но притом любящий сценические эффекты, вводит в своего «Неистового Геракла» оригинальную адскую фигуру, а именно ведьму безумия, дочь Урана и Ночи, Лиссу, которая по приказанию Геры должна помутить рассудок сына Алкмены. При этом она так жалуется на судьбу и критикует своих повелителей: «Среди богов судьба моя не завидна, и я неохотно нападаю на милых мне людей… Гелиос мне свидетель: дело это я делаю против воли, ибо во что бы то ни стало должна служить Гере»…
Говоря об адских владыках, нельзя не упомянуть об одном божестве прежней династии, царице ночи и руководительнице чародейских сил природы, трехликой Гекате, которой были подвластны все призраки мрака (Эмпузы у греков, Маны и Лемуры у римлян), и которой поклонялись знаменитые и прекрасные чародейки древности – несчастная Медея, изменчивая Цирцея, а также омерзительная некромантка, Эрихто из «Фарсалы» Лукана.
К числу зловредных существ нужно прибавить также и предательскую, до сих пор еще не выясненную Атэ.
Она смущает и ссорит людей друг с другом; это она не только посеяла смуту между Агамемноном и Ахиллом, но обошла и самого Зевса в вопросе первородства Геракла. Зевс разгневался и изгнал ее навсегда с Олимпа.
В этом существе, сеющем зло без всякой цели, из одного только удовольствия докучать людям и богам, кроется, действительно, что-то сатанинское, а самый факт свержения её с небес дланью наивысшего бога еще более увеличивает эту аналогию.
Эта интересная фигура только у одного Гомера носит мефистофелевский характер. Позднейшие поэты не только не развили, но даже и совсем подавили его, обращая Атэ в какую-то богиню проклятия, подобную Немезиде или суровым, но справедливым Эвменидам.