Дьявол в поэзии
Шрифт:
Для точности мы должны упомянуть еще об одном, менее ярком, но для нас, может быть, более интересном типе демона, который выступает в популярном эпизоде Махабхараты, воспевающем историю Наля и Дамаянти. Демон этот, по имени Кали (не нужно смешивать с Кали, женою Шивы), также отвергнутый соперник, – индийские демоны вообще влюбчивы, как библейский Асмодей [11] , – из мести долго преследовал царя Наля, но
Предстал, наконец, благосклонныйСлучай: ко сну отходя, позабыл совершить очищениеЦарь, и в тело нечистое дух нечистый вселился,В сердце Наля проникнул Кали.11
Так, например, ракшаси (дьяволица)
И возжег в нём страсть к игре в кости, причем царь проигрывает всё свое царство и имущество. – Здесь мы видим любопытный пример искушения и соблазна, хотя целью его является только личная месть, а не желание плодить зло ради самого зла, как это делает дьявол.
Другую, не менее интересную аналогию между европейским сатаною и Кали мы замечаем в ту минуту, когда последний выходит из тела Наля и вселяется в дерево Вибитака. Это напоминает нашего польского народного Рокиту, живущего в сухой вербе. Здесь, впрочем, и кончается это, во всяком случае, только внешнее сходство.
Изгнание демона совершилось при помощи яда, который впустил в кровь Наля царь змей, Каркотака:
И в то же мгновенье, когда он (Наль)Данную силу в себе ощутил, сокрытый дотолеВ сердце его искуситель Кали оттуда исторгся.Индийские демоны, виды которых очень разнообразны, любят гнездиться в разных живых и мертвых предметах и телах.
В санскритской литературе существует сборник басен, озаглавленных «Веталапанчавинсиати», то есть «двадцать пять ответов Ветали». Ветала – это демон, который пребывает в трупе висельника, а так как труп этот понадобился одному царю для чародейских опытов, то его сняли с дерева и несут на место, где ждет великий отшельник, руководящий магической церемонией. Тем временем Ветала, кроющийся в висельнике, начинает рассказывать царю занятную сказку и в конце спрашивает: как развязать завязку? А когда царь высказывает ему свое мнение, труп вырывается из его рук и снова возвращается на место, на котором висел. Процедура эта повторяется двадцать пять раз, отсюда и заглавие сборника, – двадцать пять ответов Ветали.
Как мы видим, это очень оригинально, но бесконечно далеко от истинного сатанизма. Ветала напоминает наших кошмаров, утопленников, кобольдов, упырей, но не имеет ничего общего с настоящим дьяволом, духом зла безотносительным и неукоснительным.
Посвящая так много места индийской литературе, мы принимали в соображение её выдающееся и вместе с тем исключительное положение во всеобщей письменности. Индийская поэзия, – это единственная эстетическая представительница неизмеримо глубокого и оригинального воззрения, в котором непререкаемое тождество зла и добра проведено с неслыханною последовательностью и точностью; ни одна из позднейших пантеистических доктрин не заходила так далеко в подробностях, не породила такой прекрасной и богатой поэтической литературы.
Абсолютную противоположность индийским доктринам и типам мы встречаем в религии и поэзии другого арийского племени, именно – у древних персов.
У индусов зло было необходимым, но только переходным проявлением реализации бытия, проявлением, которое когда-то, вместе с добром, должно было потонуть в лоне вечного небытия. У персов зло не тожественно с добром, но составляет элемент, существенно разнящийся от него, как по своей природе, так и по происхождению. У индусов Вишну и Шива, жизнь и смерть, – это два лика одной и той же творческой мощи; у персов же Ормузд и Ариман [12] , – два соперника, враждующие друг с другом испокон века за владычество над миром, Ормузд когда-нибудь победит, но до этого ждать еще очень долго, а пока силы противников равны.
12
Ормузд и Ариман, – упрощенные формы имен, звучащих на языке, называемом зенд, агура-мазда и ангра-майнъю; агура (тоже азура) на первобытном арийском языке было синонимом добрых божеств. После распадения арийцев на разные племена и секты слово это в зендском языке удержало первоначальное значение, тогда как индусы со-временем начали обозначать им злые демонические силы. Наоборот, собирательное имя индийских богов Девас (огненные) в Иране служило названием духов злых, помощников Аримана, с которыми сражались союзники Ормузда, Амшаспанты. „Азура“ в значении злого духа в первый раз появляется в Яджурведе, тогда как еще в Ригведе именем этим пользовались божества добрые, например, Варуна. В Яджурведе мир духов разделился на добрых, Дивов, и злых, Азуров, враждующих друг с другом.
Мир, из-за которого шла борьба, – была прежде всего земля, и её обитатели – значит, человечество являлось осью, вокруг которой вращался маздеизм.
Так как болезни, голод, холод, докучливые насекомые, ядовитые гады, сорные травы, – одним словом,
– говорит один из отрывков Авесты, этой библии энергичных и подвижных жителей Ирана.
Сущность маздеизма, по-видимому, в течение веков подвергалась внутренним изменениям. В особенности огромное влияние, произведенное на религию Зороастром, вызвало магизм, который, приспособившись наружно к староперсидской религии, внес в нее новые элементы, туранско-аккадского происхождения (ср. Lenormant «La magie chez les Chald'eens» стр. 192–210). Вера в единовременное существование Ормузда и Аримана осталась и впредь главным религиозным догматом, но на них уже не смотрели, как на двух представителей двух различных сил и миров, а как на влияние одной и той же первобытной субстанции – «Зервана-Акарана» (безграничное время).
Таким образом, место безотносительного дуализма занял пантеизм, может, более глубокий с метафизической точки зрения, но менее энергичный и этически чистый. Книги после-Александровской эпохи заключают эту модифицированную доктрину, с которой правоверные почитатели Зенд-Авесты перед тем боролись долго и упорно. Дарий, сын Гистаспа, хвалится в надписях на скалах Бегистана, что, вступив на престол, он победил «ложь, внесенную магом узурпатором Гауматой» (псевдо-Смердесом). Со временем, однако, магизм, не отрекаясь от Зенд-Авесты, сумел удержаться так, что имя «мага» стало в Персии синонимом священнослужителя.
Кроме этических максим, религиозных гимнов и литургических предписаний, книги Зенд-Авеста, предполагаемым автором которых был Зороастр (Заратуштра), заключают множество легенд и рассказов, составляющих как бы отдельные рапсоды гигантского мифически-исторического эпоса иранцев.
Остатки эти, после многих веков и после неудачных усилий [13] , наконец были соединены гениальным поэтом в одно органическое целое, известное в истории персидской литературы под именем «Книги царей» (Шах-Намэ). Автор этого труда Абдул Засим Мансур (940-1020), награжденный титулом Райского (Фирдоуси), исповедовал, положим, магометанскую религию, но жил в ту эпоху, когда династия Гаснавидов, стремясь к совершенной независимости от халифата, всеми силами поддерживала политически-национальные аспирации персов и старалась возбудить любовь к старым легендам и традициям. Хотя в обработке этих преданий влияние ислама до некоторой степени смягчило яркость маздеистского дуализма, но изгладить его совершенно не могло, и поэтому «Шах-Намэ» Фирдоуси может считаться прямым и непосредственным, хотя, может быть, и немного запоздалым, продуктом древне-иранской культуры.
13
Предыдущим трудом, на котором Фирдоуси основал „Шах Намэ“ нужно считать: Бастан-Намэ, – древнеперсидские традиции, собранные по приказанию Хозроя Нуширвана (531–578 г. по Р. X.), и Xодай-Намэ Данишвера (VII век). Большинство этих произведений написано на новом персидском языке, носящем название Пелеви. Шах Намэ написано на наречии Парси, диалектом Дери. Ардай Вираф Намэ не присоединяется к эпической традиции и составляет как бы дополнение к Авесте, описывающее в форме видения (опять предшественник Данте!) путешествие по загробному миру, с подробным перечислением наказаний за разные грехи и наград за добродетели.
Известный любитель и знаток персидской литературы, Фридрих Шак, говорит ясно в своем предисловии к переводу «Книги царей», что не только ядро, но и главные черты этой эпопеи так же древни, как и религиозные доктрины книги «Вендидад» (1-я часть Авесты [14] ).
Видя, какую ценность для наших исследований представляет этот поэтический документ, мы можем приступить к разбору соответственных частей произведений Фирдоуси.
На первых же шагах мы наталкиваемся на необычайно характерный эпизод борьбы двух враждебных этических элементов, а именно – добровольное склонение человека в сторону зла взамен материальных выгод.
14
Когда Фирдоуси умер, местное магометанское духовенство отказалось хоронить „поэта, который прославлял деяния поклонников огня“, то есть маздеистов. Этот рассказ лучше всего рисует дух и характер „Книги царей“.