Дьявольский остров
Шрифт:
– Отвали, Броненосец. И лучше молчи, тебя могут услышать.
В коридоре раздались гулкие шаги.
– Тихо, кто-то идет, – предупредил Данила.
Проем кубрика осветил широкий белый луч, и через минуту перед беглецами появились два финских подводника.
– Мы готовимся к всплытию, – Кривошапкин узнал голос Аапели. – Даниэл, через двадцать пять минут выходим на поверхность. И если поступит приказ, экипаж должен будет немедля покинуть корабль.
Старпом стоял на пороге кубрика. На голове у него белела бинтовая повязка, через которую проступало темное пятно.
– Вам все ясно? –
– А что такое? – забеспокоился Кривошапкин.
– Ничего такого. Это приказ командира подлодки.
– А русские уже ушли?
– Ушли. Акустик засек торпеды и два взрыва на борту русского корабля.
– А что там, наверху, произошло? – Данила сгорал от любопытства.
– Мы в эфир не выходили. Рация разбита. Возможно, нас выручила еще одна подлодка.
– Или самолет, – сказал стоявший за спиной Аапели подводник.
– Да, кстати, познакомьтесь. Это наш начальник интендантской службы Вэйнамоинен.
– Даниэл, – представился Кривошапкин, – просто рыбак. Родом из Хельсинки.
– Не просто рыбак, – улыбнулся начальник интендантской службы, – я-то знаю, что на таких парнях держатся желудки наших солдат. В вас – наша сила!
– Киитос, – поблагодарил Данила.
– Если поступит команда покинуть корабль, он, Валттери и еще ваши тяжелобольные займут спасательный плот. Плот рассчитан на пять человек, а так как двое «лежачих» занимают больше места, он и врач отправляются вместе с ними.
– А я? – спросил Данила. – А я с кем?
– Ты отправишься со мной и еще тремя матросами.
– А почему я не могу быть на плоту со своими? – возмутился Кривошапкин.
– Потому что ты тоже не вполне здоров. Три больных на одного врача – это уж чересчур. Два здоровых и два больных – вот это правильно.
– Но я уже здоров! – чуть не закричал от отчаяния Кривошапкин.
– Это приказ командира корабля Микки Малиннена, – сказал Аапели, – а приказы не обсуждаются. Вообще на тонущем корабле невыполнение приказа командира корабля карается расстрелом, – грозно произнес старпом.
– На тонущем? – встрепенулся Кривошапкин.
– Лодка серьезно повреждена. Сейчас главное для нас – подняться. Потом запустить дизель. И если машина вдруг не запустится, поступит команда к эвакуации, – разъяснил подводник.
– Но ведь я своих людей лучше знаю, а ваших нет…
– Вот и узнаешь… – перебил Данилу Аапели. – Эвакуация должна пройти без суеты и без паники.
– Я… – что-то еще хотел сказать Кривошапкин.
– Даниэл, не беспокойся. Все плоты будут рядом, так что своих ты будешь видеть, – попытался успокоить его Вэйнамоинен.
– Черт бы этих рыбаков побрал, – проговорил себе в усы Аапели, – трусливые, как зайцы.
В коридоре блеснул луч фонарика. К кубрику с больными вернулся Валттери.
– Бедный Оскари. Страшная смерть, – сообщил медик после небольшой паузы. – Давай я этих рыбаков посмотрю.
– Может быть, вы меня осмотрите? И скажете, что я совершенно здоров и могу плыть с вами и моими друзьями на одном плоту.
– Давай, глянь на этого нытика, – сказал Аапели.
– Снимай бахилы, – сказал Валттери.
Кривошапкин быстро разулся. В свете фонаря мизинцы на его ногах выглядели черными.
– Нет, поедешь с моряками. Могут
– Но, господин доктор… – взмолился Кривошапкин.
– Всё, – встрял старпом, – вопросов больше нет!
Медик наложил новую мазь на пальцы Кривошапкина.
– Давай к себе, кубрик не покидать, – приказал Аапели.
Валттери осмотрел Шпильковского, покачал головой. Затем послушал Бронислава. Тот, как мог, старался изображать тяжелобольного. Но когда врач направил ему луч фонарика прямо в зрачки – не выдержал и отвернулся.
– Ты меня слышишь? – спросил Валттери.
Бронислав, конечно же, ничего не понял и поэтому никак не отреагировал на слова доктора, что выглядело очень убедительно.
– Похоже, сильная контузия, – подытожил осмотр Валттери. – Ему надо лежать. И транспортировать нужно крайне осторожно.
Финны удалились, оставив беглецов в темноте.
Закат, что яркими разводами горел на западе, окрасил Балтийское море в малиновый цвет. Волнение было слабым, и казалось, от горизонта до горизонта разлит густой тягучий сироп. Внезапно на поверхности бесшумно появился перископ. Он медленно поворачивал свой окуляр, осматривал водную гладь. Вокруг до самой кромки, где небо сходилось с морем, никого и ничего не наблюдалось. Перископ исчез, и спустя некоторое время из малиновых волн вынырнула темная масса.
Это была финская мини-субмарина класса «Саукко». Ее проектировщики не узнали бы своего детища. Передняя часть раскурочена, во все стороны выступали острые и кривые куски металла. Над лодкой болтались сорванные части перил. Когда мини-субмарина находилась в надводной части, согласно своей конструкции, она сохраняла очертания корабля – высокий нос, опущенная корма, на верхней палубе малокалиберное орудие. Но сейчас субмарина кренилась набок и походила на помятое яйцо на столе, правильные формы сохраняла лишь рубка и кормовая часть.
Субмарина всплыла и держалась на плаву намного ниже условной ватерлинии, кренясь на правый борт.
Экипаж с замиранием сердца слушал и ждал, оживет ли «железное сердце», спрятанное в корпусе субмарины. О том, чтобы мотор завелся, молился на своей полке и Кривошапкин. Однако ни небо, ни море – ни Зевс, ни Нептун – его мольбы не услышали. Дизель натужно загудел, подключенный к резервным аккумуляторам, и затих…
Попытку запустить машину повторили раз десять – все бесполезно. Двигатель умер от разрывов глубинных бомб. Субмарина стала неуправляемой. Теперь она была подвластна только прихоти ветра и волн, что всем грозило смертельной опасностью. Подводная лодка находилась на границе с минными полями и Архипелаговым морем. И мины, и рифы, и отмели угрожали ей. Кроме того, был потерян основной якорь, так что надежно закрепить корабль становилось невозможно. Да и торчать на открытом месте, где шныряют советские подводные лодки, и ждать – придет или не придет помощь, – было крайне рискованно. Ко всем этим проблемам прибавилась еще одна: в корпусе субмарины обнаружилась течь, которую так и не удалось устранить. Постепенно лодка погружалась. И хотя переборками можно было сохранить ее плавучесть, тогда над поверхностью воды могла остаться только одна рубка.