Дьявольский остров
Шрифт:
Море полнилось миром, а люди наполняли его смертью.
Возможно, именно вчера чашу терпения Нептуна наполнила последняя капля, и он выплеснул весь свой гнев на этих никчемных людишек, возомнивших себя морскими владыками. Под его горячую руку попало небольшое рыболовецкое судно со смешным названием «Попугай».
Лунное серебро весело освещало морскую поверхность. И вдруг оно тускнело – по воде расплывалось бурое пятно машинного масла. Немного дальше густым плеском нарушала ритм волн плывущая металлическая бочка, портили картину умиротворения обломанные доски, наполовину затопленные ящики, плюхающие хвостами обрывки пеньковых канатов. В однотонный черно-белый пейзаж ночи на море врывался оранжевый
Эти все дрейфующие предметы свидетельствовали о катастрофе, что пару часов разыгралась на этом месте.
Однако волны разогнали щепки и доски, ящики пошли ко дну, рыбы, клюющие леер спасательного круга, отогнали это бесполезное теперь средство спасения далеко в море. Водная гладь вновь стала чистой и спокойной. И сейнер покоился с миром на дне морском.
Море любит дерзких… И не щадит их в своих объятиях.
25
Кривошапкин открыл глаза. Он находился в ужасно тесном темном помещении – просто большом ящике. Данила испугался – в гробу! Прямо над ним в каких-то десяти сантиметрах начинался потолок – внутренняя сторона крышки! Данила уперся в нее кулаком. Крышка была металлическая. «Что это? Цинковый гроб»? – начал соображать он. В такие кладут тела для долгой транспортировки. Кривошапкин из лекций по политпросвещению знал, что в цинковом гробу похоронили прославленного героя Гражданской войны Николая Щорса, чтобы сохранить его тело для потомков. «Неужели мое тело прибило к нашим берегам и меня посчитали героем?» В голове Кривошапкина роились самые невероятные мысли и видения. В юности он часто представлял, что становится великим героем Страны Советов и красиво погибает, а его тело, как и тело Щорса, с пробитой головой, везут сквозь толпы опечаленных соотечественников и соотечественниц, и среди них стоит комсомолка, самая красивая активистка из агитбригады – Наташа Соловьева. Перед ним возникла печальная, плачущая фигурка золотоволосой девушки… А потом он вспомнил, что в таких запаянных гробах еще хоронят людей, изуродованных до неузнаваемости. Данила со страхом ощупал себя – вроде все на месте, руки, ноги целы.
Он лихорадочно начал вспоминать последние мгновения своей жизни. В рубку сейнера ворвалась волна, выбила двери и окна, Валерьянку ударило головой о стену, а потом потащило на палубу. Самого Кривошапкина и Броненосца выбросило из рубки, опрокинуло, завертело. Везде была бурлящая вода, а палуба начала удаляться и пропадать в сгущающемся сине-зеленом мраке. Связанные, он, Бронислав и Альберт Валерьянович барахтались в водоворотах, бились друг о друга. Смытые с сейнера предметы – ящики с обитыми железом углами, ребристые бочки, поломанные доски, сорванный с носа сейнера разбитый и смятый до неузнаваемости прожектор – все угрожало переломать им кости, размозжить черепа. Все втроем, они чуть было не попали в сети, сорванные штормом с сейнера. Бронислав одной рукой держался за леер спасательного круга, другой – орудовал украденным у старого кондуктора кортиком. Его отчаянные действия дали им еще один шанс. Выбравшись из сетей, цепляясь за спасательный круг, они несколько раз выныривали на поверхность моря и снова погружались в пучину. Вернее, за спасательный круг хватались только Бронислав и сам Данила, – Альберта Валерьяновича ему приходилось удерживать свободной рукой – военфельдшер был без сознания.
Затем началась борьба за глоток воздуха, волны беспрестанно накрывали, норовили потопить, нужно было тянуться вверх, работая ногами, вытягивать шею, глотать воздух, при этом не захлебнуться, не набрать в легкие воды. А еще Данила тормошил Валерьянку, чтобы тот пришел в себя и тоже начал ловить мгновения, когда можно было вдохнуть. В борьбе за выживание в неистовой стихии он совсем не
Теперь болтавшимся в море на спасательных жилетах и кругу, к ним, обездвиженным холодом, пришел коварный утешитель – сон.
Кривошапкину виделось не море, а волны зеленой сочной травы на залитых солнцем лугах. И над травами неслась не пена на кромке огромного вала, а грива белой в яблоках лошади.
– Не спать! – услышал он голос Броненосца. – Не спать! Ногами болтать! Языком болтать. Врежь доктору как следует, иначе ему хана!
И он услышал тогда свой собственный голос, сильно растянутый во времени:
– Вввалеррррьяннннкка ужжжжже трррруп.
– Врежь ему! Я кому сказал! – кричало все вокруг.
Данила видит: он сам невероятным усилием поднимает руку, чувствует боль, словно тысячи игл впились в мышцы руки, неловко бьет по щекам Альберта Валерьяновича. Тот на мгновение оживает, как рыба хватает воздух и снова опускает веки. А лицо у Шпильковского ужасно синее или от того удара о стенку рубки, или от этой студеной воды.
– Мужики, не спать, слушать анекдот! – кричит Броненосец. А потом говорит:
– «Тонет корабль. Юнга подбегает к капитану:
– Товарищ капитан, мы тонем!
– Вижу, – спокойно отвечает капитан.
– А боцман шлюпки пропил.
– Знаю, – говорит капитан.
– И жилеты пропил.
– Знаю, – пыхтит трубкой капитан.
– И спасательные круги тоже пропил.
– Да знаю я, – кивает головой капитан.
– А до земли далеко?! – спрашивает юнга.
– Меньше мили, – невозмутимо отвечает капитан.
– Так близко? – успокаивается юнга.
– Да.
– А в каком направлении?
– По вертикали…»
Даже улыбнуться невозможно – рот, губы, лицо скованы холодом. А затем провал в темноту…
И вот теперь этот металлический ящик… У Кривошапкина вдруг начались совершенно другие видения – как будто это адская печь, и сейчас черти зажгут огонь.
– А-а! – закричал Данила в полном безумстве и ударил по потолку.
Открылась дверка, и в тусклом свете показались черти. Лица черные, только глаза светятся белками. Переговаривались они между собой на странном языке, словно северные птицы издавали какие-то непостижимые звуки, – нелепо кривили губы, показывали на него… Их руки тянулись к нему.
Данила отчаянно заметался, замотал головой.
– Спокойно! – Вдруг Кривошапкин понял, что ему сказали.
Оказывается, «черти» разговаривали по-фински.
– Этот пришел в себя, – сказал один из них.
– Если кричал, то, ясное дело, очухался, – согласился другой.
В лицо Кривошапкину посветили маленьким фонариком.
– Эй, рыбак, ты живой?
– Живой, – по-фински слабым голосом ответил Кривошапкин.
– А, ты родом из Хельсинки, – услышав его произношение, приветливо сказал финн, – я тоже.
Он положил руку Даниле на лоб.
– Где я? – встрепенулся горе-рыбак.
У него перед глазами снова забурлили морские волны, к нему тянулись толстые щупальца с розовыми присосками, огромный оранжевый осьминог сверкал огненными глазами. Бредовые галлюцинации еще не прошли окончательно.
В ушах шумело, как будто он находится в жестяной банке, а по ней сверху непрерывно стучали молотками.
– Ты на секретной подводной лодке, класса «Выдра». Слышал о такой? – гордо произнес финн, стоявший за спиной своего коллеги-подводника. У него были светлые, лихо закрученные усы.