Дьяволы
Шрифт:
— Умри, исчадие! — взвизгнул он.
— Сдохни сам, сучий ублюдок, — парировала она, но острота пропала, ибо вылилась в хлюпающий вой. Вместо этого она выбила меч из его руки, сломав кости прямо в железных латах. Клинок, звеня, улетел в повозку, а она обхватила его шею и вцепилась в голову.
Этот блестящий шлем чертовски раздражал — не ломался сразу. Ее зубы скрежетали по металлу, задевая, возможно, и лицо. Возможно, даже, оторвался нос.
Прежде чем она успела как следует сомкнуть челюсти, что-то ударило ее в спину, опрокинув кувырком. Она метнулась
Он замер в кошачьем шоке, когда она прыгнула на него и вырвала кусок из его грудной клетки, а затем швырнула вверх ногами в горящие конюшни. Крыша рухнула, горящая солома накрыла еще дергающийся труп, а лошадь, вырвавшись, понеслась по двору с горящим хвостом. Она ненавидела котов.
Блестящий поднялся вновь, что заслуживало уважения, учитывая, что он рыдал, с безжизненно болтающейся рукой. Урок: однажды ты король двора, а на следующий день — твое лицо превращается в кровавые лоскуты, а из дыры вместо носа пузырится кровь. Вигга набросилась, на этот раз захватив челюстями не только передними, но и коренными зубами, и трясла его, как тряпку, доспехи гремели, будто телега торговца кастрюлями, падающая с обрыва. Кажется, она такое уже видела.
Он булькал, визжал, царапал ее морду, пытался разжать челюсти ногтями, но шансов у него было меньше, чем остановить прилив пальцами. Она грызла, рвала, сталь наконец поддалась. Разом. И она раздавила его череп с громким хрустом. Сок брызнул, она запустила язык внутрь, втягивая кусочки вкусного мягкого мяса, а затем швырнула обрывки его тела через стену.
Ужасный голод утихал, прекрасная нужда убийств иссыхала. Она выплюнула клочья шлема и начала рыча бродить кругами. Может, ей еще нужно хорошее мясо, а может — прилечь? В повозку, где темно и пахло собой. Там уютно.
Прилечь и вздремнуть.
Но что за назойливый звук? Волчица обернулась. Ее слюна капала с клыков. Она увидела девчонку с дрожаще-безучастным лицом — таким, какое бывает, когда слезы уже кончились, и трясущегося священника на коленях перед ней. Вигга чуяла запах мочи, говна и духов, не понимая, кто из них обосрался, а кто надушился. Или оба. Или, может, духи пахли мочой и говном. Загадка. Священник бормотал молитвы, как всегда: «О Боже, о Спаситель, о Святая Беатрикс», будто Богу есть дело до этого мяса, будто Богу есть дело до чего-то, кроме себя.
Она оскалилась и издала скрежещущий рык — Волчица Вигга и Бог терпеть не могли друг друга, и это ее...
...
...
Раздражало.
Брат Диас стоял на коленях, все еще прикрывая дрожащую принцессу Алексию телом. Хотя, возможно, это было случайностью. Он не мог пошевелиться, даже если бы захотел. Парализованный ужасом, пока чудовище подбиралось ближе, расплываясь сквозь слезы в его глазах, ее рык заставлял дрожать весь двор.
Оно казалось
Сквозь черную гриву, слипшуюся от крови, кусков мяса и мозгов мелькнула волчья морда. Проблеск глаз. Дьявольских глаз, пылающих ненавистью. Огромная пасть, черные губы, поджатые в безумной усмешке. Зубы — будто ножи мясника, дымящиеся от крови.
— Отче, защити нас... — прошептал он. Колено дергалось. Он слышал, как оно трепещет под рясой.
— Хоть и стоим у врат ада... — Чудовище рявкнуло, брызнув туманом крови ему в лицо. Он зажмурился, отворачиваясь.
— Хоть дыхание смерти... над нами... — Горячее дыхание коснулось щеки, молитвы превратились в бессмысленный стон. Смерть пришла, ужасная смерть. Он схватил руку Алексы, почувствовав, как та сжимает его в ответ с отчаянной силой...
— Вигга! — прогремел голос.
Брат Диас приоткрыл один глаз.
Якоб из Торна был, как бы выразилась Батист, пиздец как мертв. На его гамбезоне все еще зияла кровавая дыра в сердце от смертельного удара Марциана, не говоря уже о двух стрелах, торчащих из тела. И все же он стоял, невозмутимо выпрямившись, с видом разъяренного учителя, отчитывающего строптивого ученика.
— Вигга! — рявкнул он, шагнув к чудовищу. — Это поведение неприемлемо!
Чудовище попятилось. От Якоба и, слава Спасителю, от брата Диаса. Теперь оно больше походило на человека, присевшего на задние лапы, а не ползущего на четвереньках. Сквозь спутанные волосы виднелось меньше морды и больше лица. Воцарилась странная тишина, прерываемая лишь предсмертным хрипом одним из растерзаных зверолюдей.
Потом существо наклонилось вперед, раскрыв пасть — брат Диас отпрянул, хотя теперь в ней было меньше звериных клыков и больше человеческих зубов, и прохрипело сдавленно:
— Я хочу пить!
Тишина. Лишь шепот дождя из прорванного желоба да хлюпающие всхлипы быкоголового мужчины, ползущего к воротам и оставляющего за собой блестящий след кишок.
Женщина сидела на корточках, тяжело дыша, окровавленные руки безвольно болтались. Теперь невозможно было отрицать, что это женщина — невероятно высокая, мускулистая и совершенно голая. Ее кожа, а не шерсть, была измазана грязью и кровью.
— Хочу пить... — Ее нижняя губа дрожала. — Хочу пить... и в носу кровь. — Она плюхнулась на землю и зарыдала. — Хочу пить! И руку поранила!
Она откинула пряди черных волос, слипшихся от крови, обнажив угловатое лицо с широким лбом, массивной челюстью и татуировками на разных языках. На щеке жирное «БЕРЕГИСЬ», на предплечьях крупное «ОСТОРОЖНО», между буквами мелкие надписи, выколотые красками.
— Ты засунул меня в повозку, — сказала девушка вытерев слезы тыльной стороной разукрашенного запястья. — Ненавижу повозку!