Дыхание Голгофы
Шрифт:
– Я их детскому дому отдал. На подарки к новому году.
– Удивляешь ты меня, капитан. Оглянись. Сучье время наступило. Жертвенники не в почете. Этим тварям кабинетным, нынешним коммунякам нужна беспредельная власть. Они сразу раскушали, что почем. Власть – это деньги. И не наши деревянные, а баксы. Нашел, у кого просить? Я-то уж знаю, что это за волчара.
– Да вижу я все, Руслан. Просто делаю свое дело. Жить-то надо.
–
Он положил трубку, надолго оставив меня в недоумении и досаде.
Утром следующего дня, та самая курносенькая дежурная Валя принесла мне букет красных роз.
– Кто передал? – спросил я.
– Дама. Красивая такая. В дорогой шубке.
Конечно, я подумал о матушке Главы.
– Валя, я тебя сейчас сувенирчиком одарю. Кто? – вдруг засомневался я.
– Не надо мне сувенирчиков, женщина ваших лет. Ну, красивая – этого мало?.. Я ее видела в первый раз.
«Красивая – это уже много», - подумал я ставя розы в вазон с водой и мучительно перебирал своих клиенток моих лет в дорогих шубках. Но не одну не вычислил. И тут позвонил тесть.
– Ты сидишь на стуле или стоишь? – несет какую-то пургу Сергей Сергеевич.
– Ну, если это важно, сижу на диване и жду очередного клиента, - не принимая шутки, мрачно ответил я.
– Замечательно. Галка подает на развод.
– Так они вроде и не расписывались, - абсолютно равнодушно ответил я.
– Как не расписывались? Расписались недавно. – Тут тесть сделал паузу, как бы давая возможность мне постичь «до донышка» всю драматургию момента. – Выперла она его. Эльвире моей вчера плакалась. Дура, говорит, свою первую любовь, настоящего человека, променяла на этого брюзгу, вечно недовольного всем. Говорит, пока этот «светила» получит Нобелевскую премию, она в дурку загремит. А ты, кстати, не забыл, какой сегодня день? – Тут меня так и подбросило: «Сегодня ж день рождения Маришки, дочурки моей». Значит, это Галина приходила с цветами. Определенно, достал ее профессор. «Но цветы мне? Как она решилась?»
Наскоро закончив разговор с тестем, я набираю прямой рабочий телефон Гали. Она снимает трубку и я теряю дар речи:
– Галя…
– Здравствуй, Апраксин, но ты нашел не самое удачное время для звонка. Я вся в работе, - говорит моя бывшая без всяких симптомов очарования.
– Сегодня день рождения нашей дочери. Спасибо за цветы, за память, - спокойно отвечаю я.
–
Тут возникает неловкая пауза.
– Пожалуйста, если тебе там что-то наговорил папа, то знай, в семье бывает разное, - срывается вдруг Галина. – У этой Эльвиры не держится. Все у нас хорошо, Гаврош…
– Я не знаю, о чем ты, но я рад, что у вас все нормально. Ты хочешь поехать со мной на кладбище?
– Да я бы с удовольствием, но у меня консилиум через пять минут. Прости. – и она кладет трубку.
… Я беру такси, заезжаю в цветочный магазин, покупаю еще розы и еду на кладбище. Я с трудом нахожу оградку с памятником малютки, кое-как расчищаю снег и мокрой перчаткой протираю фотографию. Здесь ее лицо то же, что у меня в доме на портрете с мячом. Кладу цветы.
Я стою долго, пока не чувствую, как начали подмерзать пальцы увечной ноги. От памяти в голове тесно. И я ухожу с тяжелой мыслью… О Гале. Она принесла мне розы, чтобы я их отвез на кладбище. Ей некогда. Ей всегда некогда. Сегодня вот консилиум. Я не знаю, что это? Но по-моему, очень жестоко.
… На традиционном мальчишнике, посвященном очередной годовщине вывода войск из Афганистана, я был недолго. Резкое охлаждение отношений с Анютой эти неожиданные розы Галины в памятный для нас обоих день, и чуть раньше - вся эта катавасия вокруг очерка в «Вечерке», крепенько подорвали мою нервную систему. Я почувствовал дикую усталость. А тут еще сюрприз, позвонил с дачи Пахомыч, поздравил с кроличьим приплодом. И здесь необходима моя помощь – «мелюзга» требует участия и ласки. Тут я едва сдержал себя, чтобы не послать на фиг весь этот приплод… Только его мне и не доставало. Но вовремя взял себя в руки. Пахомыч-то, светлый человек, причем? В общем, объяснил старику как мог, что в силу морального и физического истощения – прошу дать отгулы. Нетушки больше сил. И Пахомыч меня понял. Конечно, все затраты по уходу и содержанию младенцев я возьму на себя в любом объеме, только потом.
– Добре, сынку, отоспись. Мне не впервой. Отогрею, откормлю, пусть душечка твоя будет спокойна. Я пока клетку с приплодом в дом занесу и каминчик потоплю.
– Поступайте, как считаете нужным.
Укладываясь в постель, я подумал было отключить телефон, но вспомнил об Анюте – вдруг ей вздумается мне позвонить. Не выдержит… Если у меня душа болит, не может такого быть, чтоб у нее не болела…
Я рухнул в постель и, кажется, только сладко смежились веки, как вдруг затрещал телефон. Анюта?! Я вскочил, как по тревоге. А звонил Батищев.
– Выручай, доктор, беда.
– Что случилось, подгребай ко мне, - не понял я.
– К тебе не могу. Я тут звоню из телефона-автомата. Рядом.
– А почему «не могу»? Зайди, чего мерзнуть? – ни черта не пойму интриги.