Дым осенних костров
Шрифт:
— Все было справедливо, — тихо, но упрямо возразил Алуин. — Оружейник нанес мне тяжкое оскорбление, и получил бы плетей на главной площади, встал бы к позорному столбу. Ему бы остригли волосы.
— О это сослагательное наклонение! Мало тебе того бесчестья, что уже причинил ты лорду Нальдерону?
— Он… — с трудом прошептал Алуин, — сам виноват…
— Неужели? — В льдисто-серых глазах Ингеральда заметались почти насмешливые искры. — Тебя пороли в замковых покоях. Однако ни разу не драл тебя дикий зверь, и не бесчестил твое имя испорченный вседозволенностью мальчишка, облеченный над тобой
Алуин сглотнул, чтобы смочить горло, но во рту тоже пересохло.
— Я не могу сказать.
— Брат твой покровительствует королевскому суду, и ты не знал, куда обратиться?
— Не касается это и Рина. Никого.
— Никто, — повысил голос Ингеральд, — не может быть судьей в собственном деле. Если не дух и разум, уроки лучших преподавателей должны были открыть тебе это.
— Лучшее преподавание было предназначено для Альва и Рина! — выпалил Алуин, чтобы что-то возразить.
— Ты королевская кровь. Все двери были открыты для тебя. Ты мог посвятить себя любому делу — науке, медицине, искусству, праву. Но выбрал то, что выбрал. Можешь ли упрекнуть нас в пристрастии?
— А на что они мне, эти уроки права? — дерзко и запальчиво парировал принц. — Ведь я всего лишь третий сын для престола, даже не запасной!
— Итак, у тебя появились от нас тайны? — Солайя покачала головой. Если не снизить накал, в этих стенах прозвучат слова, которых будет не вернуть назад, годами не загладить нанесенной ими раны. Оставалось отвлечь внимание на себя. — Я надеялась, поиск супруги станет первой и последней.
— Разве не является это признаком взросления?
— Нет, если тайна затрагивает дела твоего отца и Двора. Стена отчуждения растет между нами, Алуин.
Ингеральд поднялся и снова прошелся по комнате. Чуть слышно шелестели шелковые одежды.
— Ты не только поступил низко под Солнцем Правды. Это шаг против Исналора…
— Кузнец — не Исналор!
— Народ — это Исналор. — Мягкой задумчивости как не бывало. По отношению к себе Алуин встречал такое очень нечасто, но сейчас отчетливо почувствовал, что перед ним не только мать, но королева, сильная, властная и непреклонная, как скала. Его королева. — Или в пустых садах и зданиях полагаешь свою надежду?
— Надеюсь, не усыпили тебя в тронном зале благие речи и легкое соглашение? — быстро спросил Ингеральд. — Исналор балансирует на лезвии. Прибывшим придется занимать неудобные, неприглянувшиеся нам места, довольствоваться земельными отбросами. Их король лишился полноты власти, их мир разрушен, а сами они разделены. Прежние подданные, и ранее теснимые беженцами, возьмут на себя нагрузку по устроению новых, вынуждены будут делить с ними свой труд. Готовы мы к перераспределению гильдий? Выйдет ли мастеров с избытком, или возникнет нехватка? Найдутся твайлари, что не пожелают селиться рядом с вестери, памятуя о Горькой войне. Теснота способствует болезням. Возможно, перед лицом надвигающейся зимы нам угрожает голод.
Алуин боролся с желанием уйти в грезы о предстоящем бале осеннего равноденствия, закрыться от гнетущей картины, что так живо рисовал отец. Образы, особенно лелеянные принцем
— Высеки искру, — говорил Ингеральд, — и улицы вспыхнут. Гильдия кузнецов является одной из самых больших и влиятельных в Исналоре. Если они узнают, как обошелся принц с одним из них, тем более, учитывая, какую власть имеет королевский оружейник…
— Они не узнают. Огласки не будет!
— Твой бесчестный поступок за счет его чести? Опять? Тебе это показалось накатанной дорогой?
— Гордости, отец. Только гордость заставит его молчать.
— Как часто путаем мы эти понятия! И всегда ли их можно разделить? Натура эраай двойственна и противоречива. Но что же лучше — напоказ поступить по чести, не имея благородного намерения в душе, или лишиться чести в глазах окружающих, сохранив ее внутри? И я столкнулся с этим вопросом, а пришел к очевидному: царство, разделившееся само в себе, опустеет.
— О чем ты, отец?
— Открой глаза, — Ингеральд обвел руками вокруг. — Выходка твоя жестока, опасна и недальновидна. Выбор твой расколол Двор. Я позволил это, не осудив и не защитив явным образом ничью сторону, ибо пожалел тебя, и новые напасти не замедлили явиться…
— Что же, и Скерсалор пал из-за меня? — насмешливо передернул плечами юноша, обрывая речь.
Еще два урока, что каждый принц должен был заучить и носить компасом на сердце, сорвались с губ короля, разом как-то отдалившегося, похолодевшего голосом и взглядом:
— Щадящий виновных наказывает невиновных, а без свидетельства нет обвинения. Я желаю, чтобы ты просил прощения у лорда Нальдерона.
— Я твой сын, — прошептал Алуин. — Ты должен защищать меня!
— Ты мой сын, — согласился Ингеральд. — Если понадобится, я буду защищать тебя до последней капли крови. Свою жизнь отдам за твою. Но покрывать тебя больше не стану. Оно не идет на пользу.
— Я не верю, — замотал головой Алуин, отступая, — не верю… ты на его стороне!..
— Ты дитя мое, плоть от плоти, кровь от крови. Но недостоин короны монарх, что ради семейных уз любит неправду.
— Я не мог сказать неправду!!
— Но и правду сказать не можешь. Стало быть, совесть твоя нечиста.
— Отец, я сожалею о содеянном!.. — Алуин в отчаянии сжал кулаки. — Будь у меня возможность повернуть время вспять, я не сделал бы этого вновь! Но он…
— Я не вижу на тебе следов, достойных плети.
— Я не смогу просить у него прощения! В конце концов, я принц!
— Умение просить прощения — признак не слабости, но мудрости и силы. Слабому для того не хватает воли, смелости и достоинства. Гордому застит глаза самомнение. Не признающий своих ошибок не научится на них.