Дым осенних костров
Шрифт:
— Смысла нет ни в чем. Не существует ни любви, ни чести, ни верности, ни надежды. Мы сами выдумали это все, чтобы не так страшно было жить.
— Что же существует?
Слишком утомителен этот вопрос, и столь же бессмыслен, как все перечисленное. Наль сжимает слабые пальцы в кулак.
— Нас разобьют орки и добьют люди. Мы падем… Настанет конец всему. И сколько ни маши мечом, ничего не изменится.
Тельхар пробует ладонью его лоб.
— Бред? — обороняет он как бы невзначай. — Помрачение памяти? Кто же предлагал кронпринцу вывести на поля Хрустальное поколение? Любопытно, если бы я напоил тебя этим, — он поднимает со столика свой кубок и покачивает им, поднося к лицу Наля, — оно привело бы
Юноша проводит ладонью по покрытому холодной испариной лбу. Он хочет только ничего более не чувствовать и не помнить.
— Быть может, напоить тебя силой? — хмыкает Тельхар. — Сейчас это вышло бы легко. Никто из нас не знает, что еще влить в твое худосочное тело, чтобы заставить подняться.
— Никакое пойло не излечит… Я чувствую… — он не может произнести этого вслух.
— Бесполезность, — подсказывает Тельхар. — Все остальные стяжали делами своими славу и честь, ты же единственный позор своего Дома, никчемен, как весенний снег.
От неожиданности Наль вскидывает голову. Он не сразу понимает, о чем говорит прадед. Тот залпом допивает вино и наклоняется к постели. Холодные бледные глаза на точеном лице смотрят как ледяные звезды. Голос становится хриплым.
— Сначала вдруг осознаешь, что можешь играть с друзьями лишь на рассвете и закате. И еще ночью, однако ночью дети должны спать. Почему другие дети могут гулять и играть днем, а ты нет? Особенно когда так весело светит солнце… — Льдисто-голубой взгляд Тельхара загорается обреченным огнем. — Потом кто-то из приезжих вестери походя упоминает о белоглазых, и ты еще не понимаешь всего смысла. Во Дворе Перехода ты единственный нуждаешься в особом обращении. Единственный не можешь участвовать в заданиях и чужих играх на улице. Да, бывали годы, когда таких как ты находилось несколько, но сейчас ты один. Ожидание Дня испытаний — испепеляющий стыд. Снова лишь ты не можешь того, что могут все. Как изгой, как пень, стоишь, завернувшись в плащ и капюшон, пока другие стреляют и бьются. Только ради тебя на закате, перед Испытанием огнем устраиваются Испытания ветром и сталью. Волнуешься более всех, ибо если оступишься, это будет последней мерой позора. Никто не называет тебя белоглазым вслух, но в глубине души ожидаешь, потому что знаешь теперь, что это означает. У тебя меньше времени на отдых между испытаниями, но причина снова лишь в тебе же. — Он стискивает в руках пустой кубок и порывистым движением отставляет, чтобы тот не треснул. — Ищешь себе друзей среди твайлари, и оказываешься немощнее их. Спотыкаешься там, где они пробегают, играючи. Пытаешься поспеть за ними в темноте, которая для них — шутка. Везде ущербный, везде второй. По-настоящему пригоден лишь для стражи в сумерках, и это никогда не изменится…
Тельхар резко откидывается назад, на резную спинку стула, и замолкает. Влившаяся однажды в род Фрозенблейдов твайлийская кровь проявилась в нем самым неудачным образом. Он унаследовал слишком чувствительные к солнечному свету глаза и кожу твайлари, но не их способность видеть ночью как днем. Двусторонняя уязвимость делала его непригодным как для военной карьеры в рядах нордов, так и для твайлийских отрядов, что подбирались к стану врага и свободно вели бой в кромешной тьме.
Наль опускает ресницы, не зная, что сказать. Все обладавшие чертами обоих народов Фрозенблейды познали лишние скорби: ушедшая в Сумеречные Королевства по достижении возраста Гладуэн, болезненная красавица Гвэнллиан, оружейник Гвалуин, чьи глаза выдерживали солнечные лучи, а кожа нет, Эйруин Снежный Цветок, Лайзерен I, бравший только ночные дозоры и погибший в один из них по причинам, так и оставшимся неясными…
«Белый недуг» не лечится. Стольким потомкам пришлось пострадать, потому что Адабрант I и твайлийка Ариануэн любили друг друга.
В окна
— Эйруин сказал, твой отец вывел тебя… из горячки на девятый день, — как бы между прочим нарушает молчание Тельхар.
— Да, он вывел меня из леса! — воспоминание об этом словно притупилось, и теперь Налю стыдно. — Там, на изнанке мира…
— Думаю, он не обрадуется скорой встрече. Я молчу уже о том, чего это должно было ему стоить.
Наль закусывает губу так сильно, что боль на мгновение перекрывает мучительные ощущения в израненном боку.
— Невозможно избавиться от крови, что течет в твоих жилах, если только не выпустить ее всю, — негромко замечает Тельхар, словно прочитав мысли правнука. — Но отказавшись от самого себя обретешь не освобождение, лишь вечную муку. Что ты без себя? Тем более, ты не знаешь, изменится ли твое положение, а готов отвергнуть надежду.
То же говорил голос.
* * *
Две с небольшим седмицы по возвращении из дозора Наль смог встать с постели и пройтись по саду. Преодолевая головокружение, он сделал не более десятка шагов, и вынужден был прислониться к дереву, чтобы скрыть слабость в ногах. Солнечный свет резал привыкшие к сумеркам покоев глаза. Он подумал о Тельхаре. Как же должны были мучаться все Фрозенблейды, в ком проявилась твайлийская кровь!
И особняк, и двор казались чужими, незнакомыми, словно Наль видел их впервые. Он дошел до конюшни, оперся о дверь, собирая силы. Каскад обрадованно заржал, зафыркал, потянулся мордой, чтобы обнюхать. Наль обнял его за шею и долго стоял, дрожа от слабости, держась за коня и поглаживая его по холке.
Юноша желал как можно скорее приступить к обязанностям оружейника, но упражнения для пальцев приносили только расстройство и усталость. Свойственные работе в кузнице сильные резкие движения угрожали бы едва начавшемуся выздоровлению. Отсутствие же при дворе тем сильнее отягощало ожидание возвращения, чем дольше затягивалось. Как ни мучительна была мысль о посещении места, где бывшая невеста станет жить со своим новым избранником, нужно было покончить с этим душевным метанием быстро и безжалостно, как вскрывают воспалившуюся рану.
34. Бесчестье
С первой прогулки миновали сутки. Наль стоял у окна, следя за танцем солнечных зайчиков по шумящему осенней листвой саду. Бирк помогал ему одеться для выхода; движения все еще приносили молодому господину неудобство и боль. Торс его был туго забинтован, повязки пропитаны целебной мазью.
Запах осени сделался совсем отчетливым, растворив в себе дым костров.
Кейол саэллон был в самом разгаре. Пронзительно ясный горный воздух слегка опьянял. Открытые окна в ставших больничной палатой покоях не могли дать этого ощущения. Он напоминал себе не дышать слишком глубоко — едва начавшие подживать раны легко могли разойтись. Горные вершины, вздымавшиеся из-за королевского замка на холме, слепили все еще непривычные к яркому свету глаза. Глостенброттет, Хёйдеглир и Аэльтронде покрывались искрящейся изморозью за ночь. Снег на их склонах мог появиться до начала месяца опустошения. Над крышами замка кружили черные вороны.
Юношеский восторг переполнял Наля, как снадобье Обновленной Жизни, празднуя этот свет, способность вновь ходить, начало исцеления и новый день. Тяжесть утраты и предательства сдавливала грудь, заставляла поникать расправленные плечи. Противоречия собственного устройства извечно терзали эльнарай, то принося облегчение, то усиливая страдания. Никто не был свободен от них при всем желании, старался не думать об этом и Наль. Он шел с высоко поднятой головой, хотя шаг его оставался нетвердым. Накануне он взял в шкатулке Айслин ножницы с ручками в виде оленя и без сожаления отрезал тонкую свалявшуюся косичку над виском.