Дым осенних костров
Шрифт:
Наконец отценачальник Лаэльнэтеров за соседним столом наклонил голову в знак того, что желающие могут идти, и проживающие в Лаэльнэторне тайр-лорды и леди начали покидать зал, поклонившись отценачальнику и королевскому столу, за которым тоже началось движение. Вскоре в Лазурном зале осталось только двое.
— А ты палач! — выдохнул младший принц, поворачиваясь всем телом. Привычная гибкость и легкость движений была забыта. — Не думал, что король способен произвести тридцать ударов и даже не сбиться с дыхания!
— Многому приходится научиться
— Не пренебрегай мной, отец! — вскричал Алуин, бросаясь вперед. Голос его сорвался. — Ранальв всегда был твоим любимцем, ведь это ему суждено наследовать трон… Но я докажу, что способен быть главой семьи с честью и достоинством!
— Глупец! Мы слишком щадили тебя, — с сожалением покачал головой король. — И слишком берегли. Готовься: помолвка ваша через два дня.
— Два дня, отец?! Желаешь ли ты намеренно бросить тень на это событие, чтобы гостей собралось менее, чем у какого-нибудь Третьего Дома?
— Довольно с вас и того, что часть из них подоспеет к основному торжеству. Спеши, иначе свадьба ваша состоится в месяц опустошения, и то будет вам верным знаком.
Алуин скованно развернулся и направился прочь. Слова отца заставили его на мгновение задержаться у самых дверей:
— Если бы я действовал, как настоящий палач, сегодня ты не смог бы ни одеться, ни спуститься к столу, ни даже встать с постели.
* * *
Айслин тихо зарывалась лицом в потускневшие волосы, бережно гладила по плечу и спине с выпирающим от болезненной худобы хребтом.
— Мой дорогой, любимый Нальдерон. Мы так боролись за тебя, все, даже твой отец… Помнишь, мы назвали тебя в честь Деруина Блистательного. Оба они погибли в Последней войне ради того, чтобы жили мы, чтобы жил ты. Подумай об этом бесценном даре.
Он был глух к любым словам, точно вместе с подвижностью и полноценным осязанием ушли и другие чувства. Раздавленный навалившейся безысходностью юноша дрожал под бесполезными одеялами и оленьей шкурой.
Этот невыносимый холод от потери крови, или что-то погасло внутри?
Столько нес он на себе долгие зимы — груз ожиданий окружающих, рабочие заказы, ответственность за семью, за свой растущий в численности отряд и жизни мирных исналорцев, за Амаранту и подготовку к свадьбе. Он потерял невесту и честь, однако у него оставалось еще ремесло и призвание. Превосходный воин, искусный оружейник, талантливый ювелир. Теперь не осталось ничего. Все обрушилось в одночасье.
От бессмысленности мира становилось все желаннее уходить в забытье.
— Согласись, — говорит ему кто-то. — Вернись полностью.
Наль не может определить источник звука, тот идет будто бы со всех сторон сразу, и ниоткуда.
— Нет, — отвечает он. — Я не хочу.
— Ты нужен своим.
— Нет. Я никому не нужен. Я был предан и отброшен, как бесполезная ветошь.
В пространстве этом нет ни стен, ни пола, ни
— У тебя есть другие.
— Когда-нибудь у матери появится ребенок от нового мужа. Все уже свыклись. Незаменимых нет.
— Полагаешь, с этим можно свыкнуться? С потерей близких?
— Со всем можно.
— Собственная утрата сделала тебя циничным.
— Просто открыла глаза.
— И ты желаешь более не открывать их.
— Я желаю освободиться.
— Знаешь ли ты, что ждет тебя впереди, если уйдешь сейчас? Готов ли к этому?
Наль молчит.
— От себя все равно не уйти. Но ты можешь потерять нечто невосполнимое. Не ты ли первым говорил о бесценном даре жизни?
Третье «нет» готово сорваться с губ, но отчего-то он удерживается. Впрочем, ответ все равно звучит дерзко, он ощущает это, еще не договорив:
— Уже потерял я все, ради чего жил. На что мне теперь этот дар?
Беспокойное колебание искажает пространство. Голос звучит также бесстрастно, однако становится неумолим.
— Это малодушие. Ты желаешь устраниться, оставляя своих. Это трусость. Ты бежишь от трудностей, от испытаний, как ребенок, который надеется спрятаться под одеялом от мира. Это себялюбие. Не отдали ли тебе часть своей жизни те, кто с трудом, любовью и болью вырывал тебя из когтей болотного змея? Не подарила ли тебе жизнь твоя мать, когда в час страха и отчаяния преждевременно явился ты на свет, и не поддержал ли ее твой отец, рискуя ослушаться королевского приказа? Не получили ли они этот дар для утешения? Не швыряешь ли теперь ты, как ветошь, этот полученный однажды на сохранение дар? Это гордыня. Ты полагаешь, что уже сделал здесь достаточно.
Наль молчит.
Кто-то сидит у его постели, хотя вокруг глубокая ночь. Возвращаются стены, тени танцуют на них. Он понимает, что его бьет озноб, и невольно натягивает на плечи сползшую оленью шкуру. Что-то мешает — должно быть, коты опять улеглись вдоль спины.
В полутьме комнаты четверодный прадед Тельхар похож на призрака. Кожа не просто бела, но тронута извечным лунным светом. Слишком бледные для Фрозенблейдов глаза и волосы будто проступают через пелену изнанки мира.
— Не могу поверить, что сын Лонангара сдается, не вступив в бой.
За окном шелестят деревья. Ненастье. Слабый запах первых капель дождя. Коты нехотя спрыгивают с кровати: Тельхар дает Налю напиться брусничного отвара. Тот утоляет жажду, но не распирающую боль. Пора менять повязки.
— Я гнию заживо, — отвечает Наль слишком резко и громко. — Бой окончен.
— Вовсе нет, иначе лежать тебе сейчас рядом с твоим отцом. Ты победишь, если найдешь смысл для своей жизни.
Тельхар пригубляет искристую искрасна-черную в полутьме жидкость из хрустального кубка. Только тогда Наль отмечает среди запахов лекарств еще один — тяжелый и сладковатый пряный аромат крепкого тарглинта.