Дюна
Шрифт:
— Мы еще не знаем этого, — ответил он.
Она кивнула, размышляя: «Он достойный человек. Ему известен знак, который я должна дать, но он не станет искушать судьбу, называя его».
Повернув голову, Джессика поглядела вниз, в котловину, на золотые, пурпурные тени, в дрожащую над ней пелену пыльного воздуха. Разум ее вдруг охватила кошачья осторожность. Она знала тайный язык Миссионарии Протективы, знала, как приспособить легенду, страх и надежду к своим текущим потребностям, но не торопилась… она чувствовала здесь руку случая, словно кто-то уже побывал среди фрименов и собственной рукой изменил привычные схемы Миссионарии.
Стилгар кашлянул.
Она чувствовала его нетерпение,
— Адаб, — шепнула она.
Разум ее словно перевернулся: она ощутила знакомое сердцебиение. Во всей науке Бинэ Гессерит ничто более не сопровождалось подобным знаком. Только адаб, призывающая память, что накатывает сама по себе. Она подчинилась напору подступивших слов.
— Ибн Квиртайба, — сказала Джессика, — до места, где кончается пыль. — Она протянула вперед руку, и глаза Стилгара удивленно расширились. Вокруг зашуршали одежды. — Я вижу… фримена с книгой притч, — нараспев протянула она, — он читает ее во имя Ал-лята, солнца, которому не покорился и победил. Он читает в честь садху, испытания, и вот какие слова перед ним:
Мои враги переломлены, как зеленые стебли, Что заступили дорогу буре. Разве не видел ты руку Господню? Они злоумышляли против нас, А он посеял мор между ними. И вот — они, как птицы, рассеянные лучником. Их замыслы исполнены отравы, Что людские уста не примут.Задрожав, она уронила руку. Позади нее в темной пещере отозвалось многоголосье:
— И дело их рук — разрушено.
— Божий огонь да будет в твоем сердце, — сказала она, подумав: «Ну вот, теперь все в порядке».
— Пламя Господне вспыхнуло, — отозвались за спиною.
Она кивнула:
— И падут враги пред тобою, — сказала она.
— Би-лал кайфа, — ответили остальные.
Во внезапном молчании Стилгар склонился перед нею.
— Сайидина, — произнес он, — волей Шай-Хулуда ты, быть может, вступишь в себе на путь Преподобной Матери.
«Вступишь в себе, — подумала она, — странное выражение. — С горьким цинизмом она размышляла о том, что только что сделала — Наша Миссионария Протектива всегда на высоте. В этой глуши молитвами самат нам уготовано убежище. А теперь… теперь мне придется играть роль Аулии, Божьего друга… Стать сайидиной этих бродяг, которые настолько поверили утешительным байкам сестер, что даже называют свою верховную жрицу Преподобной Матерью».
В глубине пещеры, во тьме, Пол стоял рядом с Чени. Во рту его еще чувствовался вкус тех двух обернутых в листья тугих комков, которыми она угостила его: смесь птичьего мяса с зерном, сдобренная и склеенная меланжевой патокой. Взяв ее в рот, он понял, что никогда не приходилось ему принимать специю в подобном количестве, и испугался. Он-то знал, что сулило ему это вещество: подстегнутое специей сознание срывалось в пророческие виденья.
— Би-лал кайфа, — прошептала Чени.
Он поглядел на нее, чувствуя благоговение, с которым фримены внимали матери. Только тот, которого звали Джемис, казалось, не слушал и держался в сторонке, скрестив на груди руки.
— Дуй якха хин манге, — шепнула Чени. — Дуй пунра хин манге. Два глаза есть у меня. Две ноги есть у меня.
И изумленным взором она поглядела на Пола. Он глубоко вздохнул, пытаясь утихомирить бушевавшую в
Ужасное предназначение!
Он чувствовал его, это сознание расы, и не мог никуда скрыться. Восприятие его обрело остроту и ясность, данные вливались в мозг, отсчитывавший с холодной точностью. Отдавшись этому потоку, он скользнул на пол, сел, прислонившись к скалистой стенке пещеры. Его затягивало за пределы времени, откуда он мог рассматривать время, ощущать возможные судьбы, ветры будущего… ветры минувшего. Словно один глаз его был устремлен в прошлое, другой в будущее, еще один в настоящее, так, тремя глазами, он смотрел на ставшее пространством время.
Он опасался переусердствовать и потому попытался ограничиться лишь настоящим, ощущая в нем неясное отражение опыта, непрестанное отвердение мягкого «того-что-есть» в окаменелое «было».
Охватывая настоящее, он впервые почувствовал тяжеловесную неизменность движения времени. Все его водовороты, приливы, отливы и пенящиеся гребни напоминали прибрежный прибой, обрушивающийся на скалы. Он по-новому взглянул на свое чувство предвидения, увидел причину слепых зон, источники ошибки… увидел и убоялся.
«Предвиденье, — понял он, — словно луч света, за пределами которого ничего не увидишь, он определяет точную меру… и, возможно, ошибку». Оказывается, и в его провидческих способностях крылось нечто вроде принципа неопределенности Гейзенберга: чтобы увидеть, нужно затратить энергию, а истратив энергию, изменишь увиденное.
И он увидел то, чему надлежало случиться в этой пещере, в ней, словно в котле, бурлили вероятности… малейший поступок его — мигнет ли он, поскользнется или не вовремя отвлечется на неуместное слово, — словно гигантский рычаг переворачивал вселенную. А вдали бушевал кровавый пожар, но судьбы зависели от такого количества факторов, что даже самое незаметное его движение полностью изменяло грядущую череду и характер событий.
Волнами из горла пещеры выплескивались варианты будущего. И чаще всего тропа его жизни кончалась. Он видел собственный труп и алую кровь, вытекающую из оставленной ножом раны.
***
В год, на который пришлась смерть герцога Лето, моему отцу, падишах-императору исполнилось семьдесят два года, но когда он возвратил Арракис Харконненам, он словно помолодел и выглядел не более чем на тридцать пять лет. Он редко появлялся на людях без мундира сардаукаров и черного шлема бурсега, на котором грозно замахивался лапой имперский лев. Этим он напоминал всем, в чем именно источник его власти. Впрочем, он не всегда бывал столь воинственно настроен, при желании он становился воплощением обаяния и прямоты. Но теперь, через много лет, я часто задумываюсь, была ли в его внутренней сути хотя бы одна черта, соответствующая внешности. Теперь я думаю, что он все время воевал один со всеми, чтобы не попасть за невидимую решетку.
Не забывайте: мой отец был император, глава и продолжатель династии, чья история исчезла в глубине веков. Но мы отказали ему в праве на законного сына. Есть ли поражение ужаснее для наследного правителя? Моя мать подчинилась старшим сестрам, леди Джессика — нет! Кто из них угадал? История уже ответила на этот вопрос.