Джунгли мегаполиса

Халов Андрей Владимирович

Официант записал заказ и удалился.

Вероник снова наклонилась к Гладышеву, потушила настольную лампу и зашипела:

– Гладышев, если ты сейчас же не перестанешь тормозить и портить мне настроение, то я не знаю, что тебе сделаю. Ты меня понял?

– Понял, – согласился он.

– Ну вот, а теперь улыбнись!

Он улыбнулся. Вероника вновь зажгла настольную лампу:

– Вот так! Можно ещё шире! Молодец, – она довольно улыбнулась. – Теперь я тебя почти люблю! Если ты будешь умницей.

Когда под утро они последними вышли из ресторана,

то были до такой степени пьяны, что едва держались на ногах. Шатаясь и поддерживая друг друга они побрели вдоль по улице, признаваясь друг другу в самых нелепых вещах. Если бы Гладышев был трезвый, то заметил бы, что Вероника всё время называла его Димой. А если бы она понимала, что происходит, то наверняка запомнила бы, что Гладышев умеет быть галантным кавалером, особенно, когда просит её ручку, чтобы помочь подняться ей после очередного падения.

На следующий день они нашли себя совершенно грязными, разбитыми, с пустыми карманами. Как они добрались до гостиницы не помнили ни он, ни она.

Вероника была расстроена, она взяла в Москву небольшой гардероб, и теперь испортила самые любимые вещи, и теперь ей нечем было даже заплатить за химчистку.

У Гладышева голова раскалывалась полдня так, что он не мог разговаривать.

– Ничего себе, мы вчера повеселились! – то и дело возмущалась Вероника.

– Да, – соглашался Дима, – смешивать пиво, водку, вино и шампанское очень опасно.

– Мне даже не в чем спуститься в ресторан пообедать! И денег ни копейки!

– Можно просто так пойти куда-нибудь погулять! – возразил Гладышев.

– Я без денег гулять не умею. Это очень скучно. Для меня это ещё хуже, чем сидеть в номере.

– Хорошо, – согласился Гладышев. – Будем сидеть в гостинице, а потом.

– Что потом? Придёт Бегемот и даст нам денег, да? – вспылила Вероника.

– Да! Ты ведь сказала вчера: «Не думай о деньгах!», я и не думаю. А как только я перестал о них думать, то они странным образом куда-то исчезли. И теперь вдруг надо думать, где их раздобыть! Я в Москве по прихоти Бегемота, вот пусть он и обеспечивает меня средствами к существованию. Сейчас бы я отлично проводил бы время и дома, если бы твоему мужу не вздумалось зачем-то тащить меня в Москву.

– Я тебе сколько раз буду говорить, чтобы ты не называл Бегемота моим мужем? Делаю тебе последнее китайское предупреждение!

– Почему именно китайское?

– Потому!

– А что потом?

– Потом? Потом увидишь! Но только это тебе не понравится, обещаю!

Подошло время обеда, и Веронике всё же пришлось одеть своё неброское платье, которое она взяла просто так, на всякий случай, твёрдо про себя зная, что носить его ей не придётся. Однако платье пригодилось. Оно было тёплое, шерстяное, уютное, но уже вышедшее из моды, угловатое и неброское, поэтому, надев его Вероника испытывала двоякое чувство: с одной стороны, ей было хорошо в нём, но с другой она чувствовала психологический дискомфорт от немодного, неуклюжего, угловатого и неброского его вида.

Она пожаловалась

на это Гладышеву, но Дима только плечами пожал. Он был уже вполне трезв и не помнил той галантности, с которой вчера за ручку вытаскивал её из грязи, равно ка и того, что она вчера называла его Димой.

Обедать в ресторан они всё же спустились.

Его костюм был тоже сильно испачкан, но он, как мог, почистил его щёткой, и теперь то и дело осматривал себя и ловил каждый косой взгляд в свою сторону. Ему казалось, что все видят, в каком помятом и затрапезном виде находится его одежда.

– Да, – Вероника тоже уловила его беспокойный взгляд и, видимо, истолковала его правильно, – теперь нам здорово придётся потрудиться, прежде чем мы сможем куда-нибудь выйти и показаться на людях.

– Давай я постираю твои вещи, предложил ей Дима без всякого энтузиазма, на самом деле, стирать ему вовсе не хотелось.

– Ну нет уж, дудки! – запротестовала Вероника. – Там везде нужна только сухая чистка, а ты их своими руками только испаскудишь. Их даже мочить лишний раз нельзя. А я их в грязь.

Гостиничный ресторан не обладал тем уютом, которым они наслаждались прошедшей ночью. Несмотря на бледно-розовые занавески на огромных, слишком светлых окнах, он был каким-то выхолощенным, отдавал казёнщиной, и, если бы не глубокие кресла у низких полированных столиков, то вообще ничем не отличался бы от столовой или кафе.

Они пообедали – хорошо, что Бегемот догадался оплатить их столик на месяц вперёд, – снова поднялись в номер.

– Как скучно, – сказала Вероника. – Поскорее бы приехал он.

– Лучше скажи: поскорее бы у нас появились деньги.

– Не у нас, а у меня, – поправила его Вероника, – и вообще, ты себя, Гладышев, слишком фамильярно ведёшь. Если я позволяю тебе кое-что, то это вовсе не значит, что я позволяю тебе всё. И потому я запрещаю тебе язвить по какому бы то ни было поводу. Не забывай, пожалуйста. Что Бегемот платит тебе жалование. Это мне он даёт столько, сколько считает нужным, сколько я считаю нужным. А ты свои деньги должен отрабатывать, понял?

– Каким же образом?

– Можешь не корчить рожу, Гладышев. Ты должен отрабатывать эти деньги так, чтобы исполнять мои прихоти и желания, во-первых, а во-вторых, не совать свой нос не в свои дел. А теперь убирайся.

Она выпроводила его из своего номера, и Дима поднялся к себе на девятый этаж.

Зайдя в номер, он плюхнулся на софу и протянул ноги, разбросал руки, пытаясь теперь сообразить, как распорядиться полученной вот так, нежданно-негаданно свободой. Ничего не придумав, он перевернулся на бок, подкатившись к краю дивана, достал из-под него дипломат, открыл его и начал рассматривать его содержимое, потешаясь тому, как он готовился к отъезду в Москву, что приготовил себе в дорогу. Среди прочих ненужных вещей в дипломате лежал кипятильник, пачка чая и банка с кусковым сахаром, половина сухой колбасы, вспотевшая в кульке, начавшая подсыхать четверть буханки хлеба.