Джунгли мегаполиса
Шрифт:
Ему захотелось выкинуть всё это разом, но он пожалел, не решился и ещё долго лежал так у края дивана, перебирая бесполезные вещи и продукты.
«Ты, наверное, ехал в Москву, точно готовился к подполью, – с издёвкой подумал про себя Дима, а затем произнёс вслух, чтобы казалось обиднее. – Ну и дурак же ты!» «И вообще, какой болван! – думал он про себя. – Болван, каких мало. Если бы не был болваном, то не позволил бы распоряжаться собой, как пешкой, не дал везти себя в Москву. Да кто тебя вообще трогал? Кто тебя заставлял ехать? Ну и что, что позвонил Бегемот? Мало ли что он сказал! А если бы ему захотелось, чтобы ты сиганул с обрыва или прыгнул в костёр – тогда
Он вынул из дипломата все вещи. На дне лежала папка с его незаконченной рукописью, над которой он собирался работать в Москве, – теперь он мог только посмеяться над теми дурацкими планами, которые он строил себе на ближайшее будущее, надеясь, что в Москве у него будет столько же свободного времени, сколько и дома.
Дима взял папку в руки. Из неё выпорхнуло что-то белое, закружилось, словно падающий лист растения и опустилось на пол, залетев под софу.
Дима дотянулся до белоснежного лепестка пальцами, ухватил его и поднёс к глазам. Это была визитная карточка издательства.
Как он мог забыть?! У него же в Москве такое важное дело, которое, быть может, перевернёт всю его судьбу.
Димак стремительно вскочил и радостном возбуждении запрыгал по комнате. Потом бросился, схватив в охапку одежду, к зеркалу и спешно принялся одеваться.
«Как хорошо, что я с ней так вовремя поссорился, – радостно думал он про себя. – Нет, кончено же, я не хотел, быть может, только подсознательно, чтобы мы поссорились. Но это, всё же, как нельзя кстати! Мне так нужна теперь свобода!»
Он принарядился как на свидание, ещё раз почистил свой костюм, самые грязные места даже замочил, потерев мокрой щёткой, и, не дожидаясь, пока одежда высохнет, накинул сверху свою болоньевую курточку и выскочил из номера, стремительно помчавшись к лифту.
Лицо его сияло, окрылённое надеждой.
Глава 6. (01) (3 or 5)
Всякому мужчине дан инструмент, которым, согласно Писанию, предписывается пользоваться как можно воздержаннее и реже. И всякой женщине дано то, к чему этот инструмент предназначается и тоже, если обратиться опять же к Писанию, в единственном числе.
Однако зачастую мужчины и женщины Писания не знают или стараются не припоминать в самый необходимый момент, позволяя себе слабость и выявляя неспособность сопротивляться греху, напирающему сладостной похотью, и, хотя инструмент и то, к чему он предназначается, даны исключительно для продолжения рода, а удовольствие, испытываемое в процессе их соединения, является лишь приложением, призванным стимулировать этот богоугодный процесс, зачастую всё ставится с ног на голову. Желание испытать наслаждение, да ещё и уклонившись от своих обязанностей родителей, выходит у большинства людей на первое и единственное место, рождая тем самым множество пороков. Дети же всё чаще появляются, как случайное, да к тому же ещё и нежелательное последствие.
Человек разучился творить самое главное чудо – давать жизнь другому человеку, разменяв его на меркантильный интерес к тому, что считает Творец, не должно занимать его внимание и быть предметом его вожделения, переходящего в страсть.
И есть тот, кто заинтересован в этом самоуничижении человеков, ослеплённых плотской похотью, страстями и разнузданностью, которые
Бегемот мучился. Лёжа рядом с холодной, бесстрастной женой, он не знал, что делать, не мог заснуть, потому что вовсе не хотел спать, и был к тому же сильно возбуждён как событиями прошедшего дня, так и недавней, только что произошедшей ссорой с Вероникой, которая теперь, как ему казалось, спала, отвернувшись к стене. Кроме того, несмотря ни на что, ему хотелось женщины, но вот уже сколько времени он не мог добиться близости от Вероники, с которой после свадьбы и медового месяца, проведенного на черноморском побережье, случилась разительная перемена: она охладела к нему весьма быстро и совсем неожиданно. Ему была непонятна причина такого разлада между ними, и потому он пугал его своей неопределённостью.
С одной стороны, Вероника, как рассуждал Жора, действительно могла скурвиться и, пока его отвлекали дела, ходила куда-то на сторону и находила там удовлетворение своей страсти.
Но ему очень хотелось верить, что, полагая так, он совершенно заблуждается.
И всё-таки, едва эта мысль овладевала его сознанием, всё его существо наполнялось клокочущим бешенством, растляющим его изнутри словно расплавленным свинцом, и тогда он чувствовал, что задыхается.
С другой стороны, женская психология, не имеющая никакой логики, вполне допускала такие неожиданные повороты от необузданного желания до полного затворничества, сменяющие друг друга как ясная и пасмурная погода. К тому же, Вероника могла забеременеть, хотя они предприняли все меры предосторожности, какие только были возможны и целесообразны, чтобы этого не случилось: ни он, ни она не горели желанием обзавестись чадами. Однако, Бегемот знал, что забеременевшая женщина теряет всяческий интерес к мужчине, и редко с какой это не случается. Характер же собственной жены оставался для него всё ещё полнейшей загадкой, что было вполне естественно, потому как и люди, прожившие вместе намного дольше, так мало продвигаются вглубь в познании друг друга.
И всё-таки, не смотря на обиду, которая засела нарывающей занозой в его душе, ему хотелось, чтобы с Вероникой произошло второе, и очень надеялся, что не ошибается.
Впрочем, могло быть вовсе не то и не другое. Возможно, что причина заключалась вовсе не в ней, а в нём. Может быть, запутавшись со своим рискованным делом, сулящим вернуть ему утраченное состояние, без которого Бегемот становился никем, он стал менее внимателен и ласков с ней.
Понимая это, Бегемот как бы торопил время, хотя оно от этого шло ещё медленнее, и мысленно уносился в неведомое будущее, где, как ему хотелось верить, возможно будет очень скоро выкроить с полмесяца на передышку, отойдёт от своих дел и забот и посвятит всего себя без остатка только лишь жене.
«А вдруг у неё и тогда не появится страсти? – испугался он совершенно неожиданно для себя. – Может быть ей вовсе и не нужно. Может быть у неё наступила фригидность? Может быть, что-то случилось с её темпераментом? Или она на самом деле беременна? Тогда почему молчит?»
Он повернулся к Веронике, лежавшей к нему спиной, прильнул к её телу, с вожделением и восхищением перед крутыми, переливающимися из малого в большее округлыми формами её великолепной фигуры, поласкал ладонью её гладкую, как шёлк, приятную на ощупь, упругую, ароматную кожу.