Единая-неделимая
Шрифт:
Маланья Петровна в светло-лиловом шелковом платье, в чепце на густых, светлых, цвета спелой ржи волосах, полная, красивая, с круглым лицом, румяными щеками и маленькими пухлыми губами сидела у двери, ожидая гостей. Муся, одетая театральной субреткой, — она сама придумала себе этот костюм, — в белых чулках и черных башмачках, в платье немного ниже колен, в белом, расшитом кружевами и плойками переднике с карманами, причесанная и завитая, прелестная своими семнадцатью годами, тонким профилем, золотом приглаженных волос и большими синими, наивными глазами, стояла у окна, любовалась птицами и слушала их пение.
— Папина радость, — сказала
— Что, Муся? — спросила Маланья Петровна.
— Говорю, мама, птицы-то — папина радость.
— А… да… Ему они большая радость. Нелегко ему, отцу-то. Солдаты вон его наемной Шкурой зовут, так и норовят изобидеть. Озорной народ, Муся, пошел. Сколько горя отцу с «отвинтистом» этим самым было. Теперь солдата и толконуть не смей, он сам так и целит на ногу наступить, да побольней. С пяти часов утра отец на ногах. До ночи его и дома не увидишь. И все люди с претензиями лезут. Даве, в пятом году, заявили, зачем, мол, двойная ему порция. Завидливы люди стали, Муся, ох, как завидливы. Все в чужом кармане считать им надобно. До своего дела нет, а что у другого, это им интересно. Хорошо, Петренко давно отца знает, виду не подает на доносы эти самые, да на подметные письма, а та бы со свету сжили. Придет отец-то после обеденной уборки домой отдохнуть, да так и спать не может. Сядет в кресло подле птичек и сидит. Скажет: одна они у меня, мать, отрада. Снегиря вот сигналы свистать научил. Умный снегирь-то оказался. Одна, говорит, отрада. Он да еще Муська моя… Теперь людям-то праздник, а ему — одна забота. Не напились бы, не изувечили бы друг друга. Лошадей бы вовремя напоили… Да… А кто видит это? Кто ценит?
— Государь, — тихо сказала Муся.
Из эскадрона через кухню и площадку лестницы неслось стройное пение. Пели молебен. Слышались шаги и голоса певчих: «Спаси, Господи». Эскадрон окропляли святою водою.
Потом донеслись громовые ответы, перемежаемые тишиною:
— Здравия желаем, ваше превосходительство…
— Покорнейше благодарим, ваше превосходительство…
— Рады стараться, ваше превосходительство…
— Должно слово какое ребятам командир говорит, — вздохнула Маланья Петровна. — Зайдет али нет? Он, командир-то, нас не знает. Вот полковник Работников, он твоего отца еще новобранцем помнит. Посаженым отцом у нас на свадьбе был. То-то танцевали мы тогда с ним. И все русскую, — усмехнулась Маланья Петровна.
На площадке за дверью показался Певчук, мелькнул красным лицом и крикнул:
— Идут!
— Наливай, Муся, рюмки… давай блюдо с пирогом, — засуетилась Маланья Петровна. — Встречать дорогих гостей будем.
Через площадку, в столовой, люди эскадрона дружно, спевшимся хором, пели «Очи всех на Тя, Господи, уповают». Слышен был стук сапог, звон шпор, грохот отодвигаемых скамей, потом доносились слова приветственных, коротких речей и тостов, дружные ответы и крики «ура». Там шла «ектенья», как называли это офицеры. Командир полка сказал тост «За здравие Державного Вождя Российской Армии, ее первого солдата и обожаемого шефа нашего полка, Его Императорского Величества Государя Императора!» Трижды пропели гимн. Потом был тост за Государынь Императриц и Августейшую Семью, тоже покрытый «ура». После пили за здравие главнокомандующего, командира корпуса, начальника дивизии и командира бригады.
Тосты провозглашались, а здравие не пили, только провозглашавший тост пригубливал из большой серебряной эскадронной чарки с эмблемами полка. Эскадронный говорил тосты
— За ваше здоровье, братцы! Солдаты дружно ответили:
— Покорно благодарим, ваше превосходительство, — и вахмистр, в парадной форме, красный, сияющий медалями и цепочкой с ружьями, выдвинулся вперед, из большой полведерной бутыли плеснул водки в стаканчик и Неторопливо начал говорить давно приготовленную речь.
Маланья Петровна и Муся, поставив подносы с рюмками и пирогом, бросились через площадку к дверям и, затаив дыхание, слушали, что говорит Семен Андреевич:
— Дозвольте, ваше превосходительство, от имени лихого третьего, сказать вашему превосходительству, как вы нам есть отец, как мы понимаем нашу священную обязанность, и в этот день праздника Благовещения, нашего эскадронного праздника, мы просим верить, что все мы готовы по первому вашему знаку, по команде нашего Доблестного командира эскадрона, его высокоблагородия ротмистра Петренко, броситься и разбить отеческих Врагов. Наши стальные пики, наши вострые сабли, наши меткие винтовки страшны неприятелю. А мы своему Государю Императору и совместно с господами офицерами единою дружною семьею слуги верные! Ваше здоровье, ваше превосходительство!
— Спасибо, Солдатов, на добром слове. Порадовал меня, старика. — И командир полка обнял и крепко поцеловал вахмистра.
— Садитесь, братцы… До свиданья, — сказал командир полка, обращаясь к эскадрону.
— Счастливого пути, ваше превосходительство, — дружно ответили солдаты.
Командир полка, сопровождаемый до дверей эскадрона офицерами, ушел из помещения. Первая, официальная часть праздника была кончена, — начинался семейный, свой праздник.
Эскадронный каптенармус, бравый подпрапорщик, подошел к бутылям и крикнул:
— Подходи, ребята, к чарке.
Один за другим потянулись к нему солдаты, брали большую оловянную чарку, иные крестились, иные с лукавой усмешкой, подмигивая, опрокидывали чарку в глотку, крякали, утирались рукавом мундира и возвращались к столам.
На столах взводными раздатчиками были расставлены большие медные миски с дымящимися щами, пироги с мясом и стояли кувшины с мутно-желтым пенящимся квасом. С легким гомоном праздничных приветствий, пожеланий и шуток солдаты садились за столы.
— Ваше высокоблагородие, — обратился вахмистр к полковнику Работникову, — дозвольте просить вас и господ офицеров ко мне, эскадронную хлеб-соль откушать.
Офицеры, а за ними взводные и вахмистры других эскадронов, теснясь в дверях и на площадке лестницы, пошли в помещение вахмистра.
Маланья Петровна и Муся их ожидали.
— Ну, как, кума, — сказал Петренко, принимая из рук Маланьи Петровны большую хрустальную рюмку мадеры, — живем понемногу?
— Вашими молитвами, ваше высокоблагородие.
— А крестница-то моя все хорошеет. В этом году, Муся, кончаете школу?.. Что же, «у воды» будете?
— Надеюсь в корифейки выбиться, Алексей Степанович.
— Ишь, какая прыткая! Сразу и в корифейки.
— Она, ваше высокоблагородие, — вступился за раскрасневшуюся Мусю отец, — талантливая очень и усердная до науки, страсть.
— По талантам в мать, по усердию в отца, — сказал полковник Работников. — Помните, Маланья Петровна, как мы русскую с вами танцевали?
— Только вот сейчас Мусеньке об этом поминала. Молодая я была!