Единственная из чужой Вселенной
Шрифт:
А сейчас, после рассказанного Путником, рассказанного без скидки на сегодняшние беды, нервы, на наше с Изелейной горе, между нами с зелеными разверзлась пропасть.
Непреодолимой я бы нее не назвала. Но один взгляд на носорога — и у меня в груди колотилось, смущение заливало щеки жаром, в ушах тюкали молоточки, а желание провалиться сквозь землю перебивало все другие.
Я потеряла дар речи. Хотя… к чему он мне сейчас?
Что я ему скажу? Даже с лингви-диском? Как вообще решусь на беседу? В голове так и кружили мысли про взросление,
Но хуже всего не это. Хуже всего — отлично уловимый, хоть и не высказанный прямым текстом приказ куратора заняться с верианцами сексом — укрепить связь.
Я не рисковала долго смотреть носорогу в глаза. Украдкой пересекалась с ним взглядами, смущаясь, оценивала.
Теперь я отлично знала — зеленый не просто «громоздок». Он ловок как кошка и силен, как медведь.
Я видела его в драке и восхищалась скоростью, верткостью — невероятными для такого крепко сбитого существа.
Спаситель сражался ему под стать. Но мои переживания, опасения, внимание сосредоточились на носороге. Почему? Я и сама затруднялась ответить.
Сумбурные эмоции владели мной. Изелейна метала в спасителя молниеносные взгляды и тут же прятала глаза за сенью длинных, темных ресниц.
Зеленые застыли в тех позах, в которых оставил их Путник.
Почти не шевелясь, словно статуи из благородного нефрита.
Очень некстати пришло в голову выражение «нефритовый корень». Я смутилась так, будто носорог разделся и показал акт взросления на личном примере. Взгляд блуждал по полу, руки и ноги увлажнились.
Сердце отстукивало странный, сложный ритм.
Время текло неспешно, лениво, как смола по сосне.
Не зная, куда деть глаза, я оглядела комнату.
Не меньше прежней.
Кровать на четверых зеленых, как минимум, тумбочка у изголовья, стена шкафов для разных нужд, на противоположной — окошко монитора. Словно встроенный аквариум. Только вместо рыбок, улиток и растений по розовому фону плыли разноцветные шарики, с грецкий орех величиной.
Мебель из светлого, почти белого дерева выглядела совсем «нулячей». Густо-голубые стены и пол немного успокаивали, мерцали, заливая помещение приглушенным светом.
По полупрозрачной двери в ванную, если я не ошиблась, змеился сложный узор из крошечных капелек. Казалось, дверь запотела, и мелкая морось разрисовала ее снежинками.
За закрытым окном синели сумерки. Золотистый диск светила сиял на фоне темного неба, как медаль на форме звездного капитана.
Сколько тут часов в сутках? Явно больше чем на Земле!
В комнате воцарилась такая тишина, что легкий свист ветра за окном звучал призывом горна к наступлению.
Не электрическая тишина, когда, чудится — чихни и череда молний пройдется по воздуху. Не напряженная, когда, кажется, еще немного, и он взорвется от невысказанных переживаний.
Опустошенная тишина. Прогреми над нашими ушами гонг — никто бы не заметил.
Обстановка расслабляла.
А,
Изелейна все еще стояла рядом, гордо подняв голову, но понуро опустив плечи.
Ее взгляд, как и мой, блуждал по комнате, изредка возвращаясь к зеленым.
Они догадались без слов.
Поклонились, приложили руки к груди и вышли, не произнеся ни звука.
Когда за верианцами захлопнулась входная дверь, коготки совести заскребли на душе.
Парни ни в чем не провинились. Защищали нас, помогали, спасали от неминуемой смерти от истощения. А мы… мы повели себя как последние грубиянки.
Я плюхнулась на кровать, в бессилии закрыла лицо руками… и залилась слезами.
Я слышала, как рядом присела Изелейна, ее теплые руки обняли за плечи. Подруга положила мою голову себе на плечо, и тяжелый вздох вырвался из ее груди.
— Ну почему все та-ак? — тускло промямлила я, не ожидая ответа.
— Давай спать. Утро вечера мудренее, — не в тему пробормотала Изелейна.
И я, в который уже раз, поразилась силе ее духа, выдержке.
(Мей)
Подавленные и расстроенные ушли мы с Сэлом от единственных. Казалось, сердца остановились и лишь время от времени напоминают о себе тупой болью в груди. В голове была пустота. Я вспоминал взгляд Изелейны, тогда, до просветительской речи Путника. Она смотрела почти ласково, тепло… я нежился в лучах этого взгляда, как турист на миориллевском солнце…
После монолога куратора, а я мог лишь догадываться, что он рассказал о верианцах и взрослении, Изелейна не рисковала подолгу смотреть на меня. Бросала редкие взгляды, с оторопью, хмурила носик.
Вся ее поза кричала о напряжении — руки «по швам», поднятая голова, выпрямленная спина, словно к ней привязали доску.
Даритта растерялась еще больше.
Без лингви-дисков мы ничего не могли объяснить девушкам. Не поняли бы их слов. Никогда еще языковой барьер так не добивал меня.
Мне доводилось попадать впросак с наречьем еще в далекие посольские дни. Все языки содружества не вызубрит ни один полиглот. Делегации рассчитывали на лингви-диски как на руки или ноги… и порой горько ошибались.
На некоторых планетах устройства предательски переставали работать. Сбивались из-за мощных потоков силовых полей, близости магнитных хребтов, влияния атмосферы.
Рэм изъяснялся жестами на Птикаполи — планете растений-негуманоидов. Мы только диву давались, как он изловчился договориться о торговле ценными ископаемыми.
В коридоре Сэл окликнул меня.
— Мей? Ты ведь останешься? Не уйдешь в свой шар-мобиль?
Я взглянул на Нонкса и оторопел, застопорился. Глаза потухли, брови сошлись на переносице, лицо потемнело, щеки впали — он словно бы резко постарел и погруснел. Руки безвольными плетьми болтались вдоль тела, пальцы же, напротив, нервно шевелились, будто теребили невидимую материю.