Единственная призрака. По праву рождения
Шрифт:
Бодренько пересказав версию, наскоро состряпанную Араном, я обвожу взглядом присутствующих, которые уже окончили свой тщательный осмотр. Поверили или нет?
— Раны одного из нападавших нанесены катаной, — Аэрт смотрит на меня так пристально, будто бы хочет проникнуть в черепную коробку и прочесть мои мысли. — Оружие древних воинов.
Ловлю на себе внимательные взгляды. И откуда же ты, кадет, знаешь об оружии древних воинов столько, что можешь узнать его по характеру ранения? С этим я разберусь позднее, а сейчас я иду в атаку. Как известно,
— Аэрт, я похожа на древнего воина? — я поднимаюсь с пола, машинально зацепившись за руку куратора, и двигаюсь к желтоглазому брюнету. — Или ты видишь здесь катану? На меня напали в собственной комнате после того, как ты унизил меня при всей Крепости! Я дралась за свою жизнь, как могла! И никто не пришёл ко мне на помощь! Никто из вас не пошёл следом, чтобы узнать, как я вообще! И теперь ты приходишь и говоришь, что вместо меня в моей комнате какой-то древний воин уложил пятерых нападающих? Серьёзно? Или так ты пытаешься оправдать то, что сам не сделал, хотя должен был — не прикрыл мне спину? Не только я совершаю ошибки в нашем отряде, не так ли?
Перед глазами вдруг возникает яркое воспоминание шестилетней давности.
Я прижата спиной к стене. Мерир держит тонкую наградную шпагу прямо под моим подбородком.
— Давай посмотрим, хорошо ли натренированы твои ноги, — приговаривает он, с каждым словом приподнимая шпагу всё выше и выше, так что мне приходится становиться на носочки, чтобы не порезаться.
— Мерир, у неё ноги дрожат, — смеётся рядом Морей.
Я стою уже на самых пальчиках, и, если бы не стена, я давно бы свалилась.
Парни веселятся, но шпага не опускается и на мгновение — у брата сильные руки, он может стоять так бесконечно. Главное — не заплакать и не сдаться. Страшно становится, когда Морей подаёт Мериру вторую шпагу. Я вижу тот самый блеск в его глазах и только тогда пугаюсь по-настоящему. Остриё скользит по моему телу, продолжая взгляд сумасшедшего брата. Я чувствую, как соскальзывают вниз куски моей одежды.
Сердце делает радостный кульбит, когда я замечаю стоящего в дверях отца. Он смотрит своим долгим взглядом, по которому никогда не догадаешься, о чём он думает.
— Мы просто общаемся, отец, — говорит Мерир, тоже обращая внимание на родителя, но шпагу не опускает.
Я шепчу губами лишь одно: «Помоги!»
— Я рад, что вы дружите, — говорит он и выходит в коридор.
Я одна. Как и всегда. На что я только надеялась?
Смотрю Мериру прямо в глаза. Они голубые, с красивыми тёмно-серыми крапинками. С таким же разрезом, как у меня. Острое лезвие скользит по моему животу, поднимаясь всё выше. Нет! Моя ладонь врезается в металл, мягкая кожа лопается, шпага режет почти до костей. Кровь течёт слишком алая, слишком жидкая. Братья всегда говорили, что у меня водица вместо крови. Я ухожу, и Мерир меня не останавливает.
Прохожу мимо отца, который замер в коридоре, будто бы рассматривая картины, и даже не смотрю в его сторону. Главное — не расплакаться.
Смотрю
Ребята виновато отводят глаза, и только тот, кому сия тирада адресовалась, смотрит на меня с долей любопытства. Будто ему интересно, что произойдёт дальше.
— Успокойся, Мариис, — рука Хагана Ирэ касается моего локтя, но я выворачиваюсь. Не хочу, чтобы меня трогали.
Аэрт смотрит так, словно не верит ни единому моему слову. Пальцы куратора сдавливают все же моё предплечье. Больно на допрос похоже. Интересно, а если б наёмникам удалось задуманное, они бы столь же ретиво искали правды? Или постарались все списать на мой дурной характер, который спровоцировал моих врагов? Как там они говорили? «Что должна сделать двадцатилетняя девушка, чтобы её захотели убить»… «Пока ты не осознаёшь, где твоё место…» «В каждой команде есть слабое звено»… Острые фразы звучат в голове так громко, что заглушают уже мои собственные мысли. Затмевают все, кроме голубых радужек, которые до сих пор стоят перед глазами.
— Эй, принцесска, — шепчет единственный голос, который я хочу сейчас слышать. — Всё хорошо, помнишь? Я здесь.
Только сейчас я не могу сосредоточиться на этом голосе и на том, что он говорит.
Я снова и снова рвусь из рук полковника. Не надо меня теперь трогать! Уходите все! Уходите! Пелена, застилающая глаза, не даёт сфокусироваться. Всё расплывается, а синие глаза сменяются золотыми, и только их всё ещё можно разглядеть в этом помутневшем мире. Я не плачу. Слёз нет совсем. Есть только неконтролируемая ярость, которая рвётся наружу сдавленными хрипами и рваным дыханием.
Меня обнимают сильные руки, прижимают к мускулистой груди так крепко, что мои пятки отрываются от пола. Я кашляю, словно из меня пытаются выбраться, цепляясь когтистыми лапами за горло, все не выплеснутые эмоции, которые накопились за последние несколько часов, а их немало. Вина, злость, непонимание, стыд, унижение, изумление, страх, — всего этого во мне в избытке и теперь просыпается в судорожных вздохах и сцепленных на пиджаке куратора пальцах. Но, кажется, все думают, что я просто перепугалась. Хотя разве мне не плевать, что они там думают?
Дышу ртом, пытаюсь взять под контроль сердцебиение. Аран молчит, и я ему за это благодарна.
— Мари, прости нас, — я слышу голос Лео, но только сильнее утыкаюсь лбом в грудь куратора.
Мне не интересно. И слушать оправдания я не хочу. Уверена, никто и слова Аэрту не сказал за то, что он так со мной поступил. Может, я и не подарок, но даже я не заслуживаю такого унижения. Или заслуживаю? Мерир считает, что да. Сжимаю преподавательскую форму в кулаке ещё сильнее. Наверняка останутся заломы. Я хотела истерику со слезами, такую, какой могу легко управлять, а получила что-то гораздо глубже.