Её легионер
Шрифт:
– Нет, полный порядок, сегодня днем консьержка должна была убирать. Так что, если вы настаиваете...
– Чарли Боксон, я настаиваю!
Они вышли из ресторана и тотчас же сверкнули огни фотовспышек. Репортеры пытались выкрикивать вопросы, но охрана, усиленная по распоряжению Кемпбелла, сумела оттеснить их от "шевроле-корвета". Боксон усадил Катрин в машину, потом подошел к старшему из охраны:
– Я помотаюсь по городу, затем мы уедем ко мне. Вот адрес.
– Хорошо, сейчас репортеры повезут пленки к себе в редакцию, за вами если кто и поедет, то мы сумеем их оттеснить.
– Спасибо, ребята, удачи вам!
–
Начальник охраны знал свое дело - его "мерседес" задержал пытавшегося увязаться за "корветом" мотоциклиста, и машина Боксона ловко скрылась в переулках Латинского квартала.
9
Боксон не установил на то утро будильник, но все равно проснулся, как только солнце поднялось достаточно высоко и сумерки в квартире сменились обычным дневным светом.
Он решил сразу не вставать, и, повернув голову, смотрел на спящую рядом Катрин. Сейчас, когда её темные глаза были закрыты, лицо выглядело каким-то новым, непривычным. И Боксону нравилось то, что он видел. Обманывать самого себя бессмысленно - все-таки он любил эту женщину.
Вчера вечером швейцар изо всех сил старался сохранять невозмутимость, увидев рядом с Боксоном саму Катрин Кольери. Консьержка в тот час уже ушла к себе, и потому обошлось без лишних восторгов. Впрочем, в этом доме видеть знаменитость было в порядке вещей.
– А я не сплю, - сказала вдруг Катрин, не открывая глаза.
– А как ты догадалась, что я тоже не сплю?
– удивился Боксон.
– Ты слишком старательно сохраняешь неподвижность, и твое дыхание стало тише. Я чувствую.
– А ещё что ты чувствуешь?
– Я чувствую, что мне с тобой спокойно, - она по-прежнему не открывала глаза.
– Не знаю, почему. От тебя идет какая-то волна силы и уверенности. Мне с тобой хорошо и спокойно.
– Персиковый сок будешь пить?
– У тебя потрясающая манера менять тему разговора. Да, буду. Мне рассказывали, что ты не пьешь кофе по утрам.
Он принес из холодильника персиковый сок, и только тогда она открыла глаза, чтобы взять стакан. Катрин села на кровати и Боксон заметил:
– Мне нравятся веснушки на твоей груди...
– Ага, вчера вечером ты мне об этом уже говорил.
– Если тебе это неприятно, я могу об этом не упоминать...
– Глупый Чарли! Женщине не может не нравиться, когда мужчина восхищается её телом.
– Помнится, кто-то мне об этом рассказывал...
– Да ну?!
– Чтоб мне провалиться! Но это было так давно, что я уже не помню подробностей.
– Придется мне освежить твою память.
– Тогда миллионы мужчин с острой памятью сдохнут от зависти!
– Мне наплевать на миллионы других мужчин! Хотя без них было бы невыносимо скучно.
– Ты умеешь быть женщиной, - сказал Боксон, когда Катрин обняла его. Я говорю не о сексе, его техника - ещё не самое главное. Нет, ты просто знаешь, как и что нужно мужчине. Вот ты сейчас всего лишь обняла меня - а ведь именно это мне и было нужно...
– Ты очень хороший, Чарли...
– Просто я люблю тебя, темноглазая женщина...
...В полдень Боксон вышел на улицу к газетному киоску. На первой странице скандального таблоида "Молва" выделялся огромный заголовок: "Наша Катрин и палач Анголы". На развороте - несколько фотографий: Катрин Кольери на сцене Карнеги-холла, Боксон с бутылкой виски на фоне горящего грузовика, перебинтованный чернокожий мальчик, которому
Менее скандальные газеты тоже вынесли событие на первую полосу, но заголовки были более сдержанны. Боксону больше всего понравился заголовок из "Либерасьон": "Её легионер", с намеком на известную песню Эдит Пиаф. Он купил и другие газеты.
– У тебя убийственный вид из окна и почему-то нет африканских сувениров, - такими словами встретила его Катрин, глядя на глухую кирпичную стену дома напротив.
– Здесь раньше была комната горничной, да?
– В моей пещере нет окон, - ответил Боксон.
– У меня только запасные выходы. А африканские сувениры крайне опасны для белых - сенегальцы однажды мне рассказали, что в маски и статуэтки местные колдуны вселяют злых духов, и купивший сувениры турист, вернувшись домой, болеет и умирает от малопонятной и неизлечимой болезни. Я поверил сенегальцам. Кстати, представь себе, Кемпбелл не ошибся - мы с тобой в газетах!
Она полистала страницы, задержав внимание на военных фотографиях Боксона.
– А ты не лишен позёрства!
– Это не позерство, это жизнь на сто десять процентов. Я не виноват, что обыватели не могут мне простить серость своего существования.
Катрин остановилась на статье про палача Анголы.
– Это тоже жизнь на сто десять процентов?
– Это больше, чем просто жизнь. Это - её изнанка.
– Ты ставил мины в Анголе?
– Я не только ставил мины в Анголе, я там воевал.
– На твоих минах могла взорваться дети?
– Ещё как могли. На войне как на войне.
– Я понимаю, что на войне, как на войне, но... Этот ребенок мог взорваться на твоей мине?
– Мог.
– Ты понимаешь, насколько это страшно?
– Страдания детей - это самое страшное, что может быть в жизни, Катрин. Я могу привести сотню аргументов в свое оправдание, доказывать тебе, что я ничуть не виноват, но я никогда не вру сам себе - и за свои грехи я отвечу сам. Я, конечно, могу попросить тебя никогда не касаться этой темы - и ты, возможно, выполнишь мою просьбу, но мой грех от этого не будет легче, да и не хочу я, чтобы между нами была хоть какая-то зона молчания. Когда я выбрал свою дорогу, я знал, на что шел. "Палач Анголы" это, пожалуй, слишком громко, но на войне как на войне, прости за повторение. Я ставил мины, я стрелял в людей, я резал их ножом, я воевал. И я знаю, насколько это страшно. И осознание этого греха - плата за ту свободу, которую я имею, это цена тех денег, которые мне платят. Кто-то назовет эти деньги грязными, но мне нравится моя жизнь - даже если я ей иногда безумно рискую. Что, разумеется, не является для меня оправданием. Кстати, моя рубашка тебе очень к лицу.
– Намек сменить тему?
– Тему солдатского греха и покаяния можно продолжать бесконечно. Если это тебе доставит удовольствие, я готов говорить о псах войны часами - все это было продумано и передумано за долгие годы тысячу раз. И вывод я сделал такой: нам нет никаких оправданий, кроме одного - за свои грехи мы платим своими жизнями, что весьма немало. Будем рассуждать дальше?
– Не нужно, я все понимаю, Чарли. Франция содержит Иностранный легион - и потому во Франции к наемникам относятся с пониманием. А понять - значит простить.