Эхо забытых стен
Шрифт:
Лес был его единственным союзником и его единственным убежищем. И он должен был довериться ему полностью. Потому что за его пределами ждали те, кто хотел лишить его не только свободы, но и самой жизни. А жизнь Алексея Аккермана, как он теперь понимал, была не только его личным делом. Она была связана с судьбой этого обреченного мира невидимыми нитями его знаний.
Чернила ночи еще не выцвели полностью, когда Алексей углубился в самые недра Медвежьего Угла. Лес принял его, как старого, хмурого друга, скрыв своей многовековой тенью. Морось превратилась в мелкий, противный дождь, который висел в воздухе густой пеленой, делая дальние предметы размытыми и искаженными. Свет изливался из-за горизонта не полосой рассвета, а скорее постепенным
Под ногами был влажный ковер из опавшей хвои, еловых шишек, перегнивших веток. Земля здесь была упругой, болотистой местами, дышащей сыростью и холодным прелью. Воздух пах так, как может пахнуть только старый, дикий лес: влажной землей, мхом, горьковатой смолой, едва уловимыми запахами зверей, их следов, их невидимого присутствия. Алексей вдыхал этот запах полной грудью, чувствуя, как обостряются его чувства, как каждый нерв напряжен в ожидании.
Он двигался не по тропам – троп здесь, в этой глуши, практически не было, только звериные лазы да редкие, почти невидимые пути охотников. Он шел по наименее проходимым для других участкам, по гребням пологих холмов, чтобы видеть местность хотя бы на несколько десятков метров вперед, по вязким низинам, через которые, как он знал, шли мелкие, поросшие осокой и мхом ручейки.
Эвазионные маневры стали автоматическими, слившись в единый инстинктивный поток действий. Он ступал на камни, там, где это было возможно, перепрыгивал через поваленные, покрытые мхом стволы деревьев, старался наступать на плотную растительность – папоротники, черничник, мох – которая не так сильно деформировалась под весом. Там, где приходилось идти по голой земле или хвое, он ступал легким шагом, перекатом с пятки на носок, стараясь не оставлять глубоких, четких отпечатков. Время от времени он делал несколько шагов назад по собственным следам, а затем резко сворачивал в сторону, используя для прикрытия густые заросли кустарника или куртины молодых елочек. Дед учил его этому: «Запутай зверя, внучек. Заставь его сомневаться. В природе только хитрые и внимательные выживают». Теперь эти уроки применялись не против лесных обитателей, а против самых опасных хищников – людей.
Каждые несколько сотен метров, или по ощущениям, когда окружающий шум дождя или ветра давал такую возможность, Алексей останавливался, замирая посреди деревьев. Он закрывал глаза на несколько секунд, не для отдыха, а для того, чтобы полностью сосредоточить свое Аккерманское обостренное восприятие на звуках окружающего мира, отфильтровывая естественные шумы. Прислушивался к малейшему подозрительному звуку – шороху там, где не должен быть ветер, приглушенному скрипу кожи, фырканью животного, не похожего на местных обитателей. Затем он медленно поворачивал голову, осматривая окружающее пространство. Его глаза впитывали малейшие изменения в привычной картине – примятую ветку, нехарактерное движение, след, который мог оставить не лесной обитатель.
Пока ничего. Лес молчал, дыша лишь своей обычной жизнью. Но эта тишина не успокаивала, а скорее напрягала. Зная своих потенциальных преследователей, пусть лишь по их описанию, Алексей понимал – они профессионалы. Если это те самые «ищейки», о которых говорил дед, то они терпеливы, умны и чрезвычайно опасны. Они не будут трубить на каждом шагу. Они будут двигаться тихо, методично прочесывая местность.
Одежда, промокшая насквозь, тяжело висела на теле. Холод пробирал до костей, особенно когда он проходил через участки с густой влагой, вроде низин или бродов. Мускулы, напряженные от долгого быстрого шага и необходимости постоянно сохранять равновесие на скользкой, неровной поверхности, начали ныть. В голове за пульсировал слабый, назойливый стук – признак начинающейся усталости. Но останавливаться было нельзя.
Он вспомнил карту, вернее, то ее представление, которое сохранила его память из другого мира – стилизованное изображение острова
Чувство одиночества давило. Он один против всей системы, против всего мира, который жил в блаженном, или ужасающем, неведении. Его знание было стеной, отделяющей его от этих людей. Его Аккерманская кровь была печатью, обрекающей на одиночество и преследование. И этот мокрый, холодный лес теперь был его единственным домом.
Пройдя еще час или около того, он услышал это. Сначала еле слышно, как часть шума леса. Тонкий, протяжный звук, который в первую секунду можно было принять за крик дикой птицы. Но его тренированный слух Аккермана, его обостренные инстинкты тут же распознали – это был не птичий крик. Это был звук рога. Сигнал. Приглушенный расстоянием, заглушенный лесом и моросью, но это был он. Не сигнал бедствия – те были другими, прерывистыми. Этот был каким-то иным, официальным, тревожным.
В направлении звука – на юг, юго-восток, откуда он ушел – на горизонте, скрытом деревьями, появилось и начало медленно расти бледное пятно, предвестник наступающего дня. Рассвет. Их поиск начался. Они обнаружили, что он исчез. Или, может быть, рог означал что-то другое? Сбор группы? Вызов? Нет, слишком далеко и приглушенно для обращения к кому-то в деревне. Скорее всего, это был сигнал для группы преследования, рассеявшейся в радиусе деревни.
Алексей замер под раскидистой сосной. Он чувствовал, как адреналин снова приливает к конечностям. Время паниковать прошло еще вчера. Сейчас время действовать. Его преимущество было в том, что он ушел ночью и в дождь. Их преимущество – лошади (пусть и непригодные для глубокого леса), количество, возможно, лучшее снаряжение и опыт преследования людей.
Он возобновил движение, теперь еще осторожнее. Влага впиталась в мех его дохи, оставленной в хижине, но мешок за спиной тоже пропитался и казался тяжелее. Ему нужно было не просто уйти – ему нужно было оставить их с носом, убедиться, что они потеряют его след. А это требовало максимальной концентрации и хитрости.
Он вышел к небольшому озеру, окруженному камышами и высокой осокой. Дед когда-то охотился здесь на уток. Озеро было мелким у берегов, дно илистое. Идеальное место, чтобы сбить след. Алексей зашел в воду, побрел вдоль берега, держась за ветки деревьев, растущих прямо над водой. Он прошел так метров сто, стараясь поднимать как можно меньше брызг, затем вышел на берег далеко в стороне от того места, где вошел в воду, и тут же забрался в густой, колючий кустарник можжевельника. Колючки цеплялись за одежду, царапали лицо, но это было хорошее укрытие и очередное препятствие для тех, кто пойдет по его следам.
Его дыхание участилось, не только от усилия, но и от напряжения. Эта постоянная борьба, постоянная необходимость думать на два шага вперед, чувство незримого присутствия тех, кто мог идти за ним, изматывало. Он не был воином в привычном понимании, не сражался на полях битв с титанами, как герои из его прошлой жизни, как те Аккерманы, о которых рассказывал дед. Его борьба пока была более древней, более первобытной – борьбой беглеца за свою жизнь в диком, равнодушном мире.
Несмотря на усталость, его движения оставались точными, а разум ясным. Аккерманская физиология была даром и проклятием одновременно. Она давала ему силы выжить, но из-за нее же его и преследовали. И теперь эти силы, эти обостренные инстинкты, должны были спасти его.