Екатерина II, Германия и немцы
Шрифт:
Сегодня историки в основном единодушны в том, что Российская империя за время правления Екатерины II отстроила свои отношения со странами Западной и Центральной Европы почти во всех областях, получив, благодаря абсолютизму и Просвещению, второй, причем весьма существенный, импульс для проведения доиндустриальной модернизации [10] . Признав это, следует тем не менее заметить, что императрица не внесла принципиальных изменений в заданное Петром I направление российской истории.
10
В качестве примера труда, в котором «синтезирована» предшествующая историография, см.: Madariaga I. de. Russia in the Age of Catherine the Great. London; Oxford, 1981 (см. в переводе на рус. яз.: Мадариага И. де. Россия в эпоху Екатерины Великой. М., 2002. – Примеч. науч. ред.). См. также: Scharf С. Innere Politik und staatliche Reformen seit 1762 // Zernack K. (Hrsg.) Handbuch der Geschichte Russlands. Bd. 2: 1613–1856, Halbbd. 2. Stuttgart, 1988. S. 676–806. Западные исследователи, занимающиеся историей России XVI–XIX веков, с 1950-х годов ориентируются на парадигму модернизации. Однако ее критерии были разработаны и убедительно включены в контекст всего XVIII века лишь в нескольких исследованиях последних лет. См. среди них: Dixon S. The Modernisation of Russia, 1676–1825. Cambridge, 1999; Каменский A.Б. От Петра І до Павла І: Реформы в России XVIII столетия. Опыт целостного анализа. М., 2001. Основные тенденции в истории Европы от раннего Средневековья до XVIII века проанализированы в очерке Готтфрида Шрамма: Schramm G. Europas vorindustrielle Modernisierung // Melville R., Scharf C., Vogt M., Wengenroth U. (Hrsg.) Deutschland und Europa in der Neuzeit. Festschrift f"ur Karl Otmar Freiherr von Aretin zum 65. Geburtstag. 2 Bde. Stuttgart, 1988. Bd. 1. S. 205–222.
Этой преемственностью в немалой степени объясняется и тот факт, что вокруг личности Екатерины, а заодно целей, методов и результатов ее правления не возникло устойчивого политического мифа, который просвещенным историкам наших дней пришлось бы преодолевать, подобно тому как это произошло с исторической фигурой царя-реформатора. Если бы и возникли желающие использовать
Уже в 1797 году некий анонимный «филантроп» объявил, что деятельность императрицы «большей частью принадлежит истории», однако его аргументация и обвинительный пафос высказываний – «перед судом человечества» – свидетельствуют скорее о том, что политические вопросы, обсуждавшиеся непосредственно по окончании ее долгого царствования, сохраняли свою остроту и актуальность и дальше [11] . Василий Осипович Ключевский имел значительно больше оснований отнести екатерининское правление к объектам исключительно исторического познания, когда заявлял в связи со 100-летней годовщиной смерти императрицы в 1896 году: «Наши текущие интересы не имеют прямой связи с екатерининским временем» [12] . Однако контекст высказывания и труды, написанные историком в течение его жизни, свидетельствуют о том, что такой скупой приговор не мог бы возникнуть, не будь здесь определенной политической заинтересованности, и ни в коем случае он не мог бы стать результатом неприязни великого историка к самой исторической фигуре Екатерины. Во-первых, Ключевский, еще в юности снискавший себе научный авторитет работами по русской истории до XVII века, два последних десятилетия своей жизни интенсивно изучал историю западных влияний в Российской империи в послепетровскую эпоху. Хотя с точки зрения исторических последствий для России он оценивал результаты правления Екатерины скорее критически, на него производила впечатление личность императрицы как узурпатора, который, взойдя на престол благодаря исторической случайности, обладал при этом исключительными способностями к управлению государством [13] . Во-вторых, аполитичный, казалось бы, историзм Ключевского оказывается сродни выступлению за независимость исторической науки и свободу прессы, поскольку вплоть до последних дней существования монархии публикации о предках императорского дома подвергались строгому контролю со стороны цензуры – с точки зрения как политики, так и морали. Может также показаться, что суждение Ключевского решительно игнорирует, например, польскую историографию, которая, борясь за восстановление независимости своего государства, упорно клеймила Екатерину II и Фридриха II как главных виновников раздела Речи Посполитой [14] . Однако, даже объявив эпоху правления Екатерины «давно прошедшим временем», а проблемы ее правления – «простыми» историческими фактами, великий ученый был далек от того, чтобы недооценивать влияние политики Екатерины на современную ему эпоху: «Вопросы того времени для нас простые факты: мы считаемся уже с их следствиями и думаем не о том, что из них выйдет, а о том, как быть с тем, что уже вышло» [15] .
11
Katharine II. vor dem Richterstuhle der Menschheit. Gr"osstentheils Geschichte. St. Petersburg, 1797. На титульном листе указано фиктивное место издания. Скорее всего, этот труд был напечатан в Лейпциге, см.: СК II. Т. 3. С. 258 (приложение IV, № 20).
12
Ключевский В.О. Императрица Екатерина II (1796–1896) // РМ. 1896. № 11. Отд. II. С. 130–177; здесь цит. по: Он же. Соч.: В 8 т. М., 1956–1959. Т. 5. М., 1958. С. 309–371, цит. с. 310.
13
Самая ранняя работа Ключевского по истории России XVIII века – цикл из десяти лекций, прочитанных им в 1890 году, – была опубликована относительно недавно. См.: Ключевский В.О. Западное влияние в России после Петра // Он же. Неопубликованные произведения. М., 1983. С. 11–112, особенно см. о Екатерине II с. 41–83. См. также: Нечкина М.В. Василий Осипович Ключевский. История жизни и творчества. М., 1974. С. 297–304. Цикл лекций 1890 года лег в основу упомянутого сочинения (см. выше, примеч. 5), написанного к 100-летней годовщине смерти Екатерины, и описания ее правления в части 5-й Курса русской истории, над которым историк работал в последние годы своей жизни: Ключевский В.О. Курс русской истории. Ч. 5 // Он же. Соч. Т. 5. С. 5–185.
14
См., например: Adamus J. Monarchizm i republikanizm w syntezie dziej'ow Polski. L'od'z, 1961; Serejski M.H. Europa a rozbiory Polski. Studium historiograficzne. Warszawa, 1970; Grabski A.F. Orientacje polskiej my'sli historycznej. Studia i rozwazania. Warszawa, 1972; M"uller M.G. Die Teilungen Polens 1772–1793–1795. M"unchen, 1984, особенно см.: S. 69–80.
15
Ключевский В.О. Императрица Екатерина II. С. 311.
Даже сегодня, еще один век спустя, можно без особого труда обнаружить во второй половине XVIII столетия предысторию событий и процессов, происходящих в наши дни в Восточной Европе, будь то появление новых исторических аргументов в пользу «законных» границ Польши на востоке, или споры государств-наследников Советского Союза о праве распоряжаться Черноморским флотом, или возвращение прежних названий основанным Екатериной городам, или поиски территории на Волге, где можно было бы организовать поселения для российских немцев, или обращение к тем временам, когда российско-германские отношения были скорее хорошими, чем плохими. И тем не менее утверждение Ключевского справедливо и сегодня: каждое из упомянутых выше явлений есть лишь то, что на протяжении нескольких поколений складывалось из событий, случившихся в XVIII веке. Во всяком случае, вокруг эпохи Екатерины II, в отличие от многих других эпох российской истории, не ведется никаких политических и мировоззренческих дискуссий. Она превратилась – и таков первый вывод из историографии – в «нормальную» сферу исследования, нагруженную обычными проблемами [16] , и даже когда-то продолжительные или вновь разгорающиеся научные споры давно утратили полемическую остроту.
16
Специализированную библиографию, очень полезную, но все же требующую дополнений, можно найти у следующих современных исследователей: Clendenning Ph., Bartlett R. Eighteenth Century Russia: A Select Bibliography of Works Published since 1955. Newtonville (Mass.), 1981; кроме того см.: Scharf C. Das Zeitalter Katharinas II. Traditionen und Probleme der Forschung // Handbuch der Geschichte Russlands. Bd. 2. Halbbd. 2. S. 527–567.
Сегодня у Екатерины, как было и при ее жизни, есть почитатели и критики – как внутри России, так и за ее пределами: их отношение к личности императрицы всегда неуязвимо для выводов исторической науки. Будучи единомышленниками, они, тем не менее, не объединяются в политические общества, партии и союзы: речь идет о читателях биографической литературы, среди авторов которой большинство – женщины, о зрителях, которые смотрят фильмы об эротических приключениях в придворном обществе [17] , или группах экскурсантов, посещающих дворцы и музеи Санкт-Петербурга и его окрестностей. В этой традиции поистине мифических масштабов достигли скандальные легенды о сексуальности Екатерины, которые были подхвачены и развиты писателями, не имеющими никакого отношения к научным институтам и сферам научной коммуникации. Их порнографические версии основаны на преданиях, едва ли поддающихся реконструкции [18] . Тот факт, что академическая историография Екатерины дистанцировалась от этих эротических легенд, причем молча, а не негодуя открыто, можно считать вторым выводом из ее истории.
17
К вопросу о «второй жизни» Екатерины – на сцене и на экране – см. великолепную научную биографию: Alexander J.T. Catherine the Great. Life and Legend. N.Y.; Oxford, 1989. P. 335–340. В высшей степени критично высказался об этой книге немецкий историк Манфред Хильдермайер в своей рецензии, опубликованной в: HZ. Bd. 254. 1992. S. 471–472. Поскольку ученые-историки в течение двух столетий пренебрежительно высказывались по поводу романной литературы о Екатерине, не отваживаясь при этом на собственные биографические изыскания, а Джон Александер, выступая преимущественно как социальный историк, подошел к этой проблеме с явным научным интересом и однозначно научными методами, я полагаю, что нетерпимость, проявившаяся в критических замечаниях М. Хильдермайера, не соответствует случаю. Заостренное внимание Дж. Александера к вопросам сексуальности императрицы подвергается критике в другой рецензии на эту книгу: Cracraft J. Great Catherine // SR. Vol. 52. 1993. P. 107–115.
18
По поводу эротических легенд, связанных с Екатериной, см.: Alexander J. Catherine the Great. P. 329–335; Cross A.G. Catherine the Great: Views from the Distaff Side // Bartlett R.P., Hartley J.M. (Ed.) Russia in the Age of the Enlightenment. Essays for Isabel de Madariaga. London, 1990. P. 203–221. Из недавних работ, посвященных важным аспектам проблемы фаворитизма при дворе Екатерины II, следует указать на следующие: Meehan-Waters B. Catherine the Great and the Problem of Female Rule // RR. Vol. 34. 1975. P. 293–307; Madariaga I. de. Russia in the Age of Catherine the Great. P. 343–358; Alexander J.T. Politics, Passions, Patronage: Catherine II and Peter Zavadovskii // Bartlett R., Cross A., Rasmussen K. (Ed.) Russia and the World of the Eighteenth Century. Columbus (Ohio), 1988. P. 616–633; Idem. Favourites, Favouritism and Female Rule in Russia, 1725–1796 // Bartlett R.P., Hartley J.M. (Ed.) Russia in the Age of the Enlightenment. P. 106–124.
Третье умозаключение вытекает непосредственно из второго: несмотря на живой и по сей день интерес широкой общественности к жизни императрицы, лишь единицы профессиональных историков обращались к ее биографии. Что касается российской до– и послереволюционной исторической науки, то тому можно найти по меньшей мере две причины. С одной стороны, и в самодержавной России, и в Советском Союзе цензура затрудняла доступ в архивы, препятствовала публикации важных источников, переводу опубликованных за рубежом трудов, научной работе над целым рядом проблем и, кроме того, открытому обсуждению подробностей, считавшихся щекотливыми в политическом или моральном смысле [19] .
19
Многочисленные намеки на давление со стороны цензуры в России на изучение Екатерининской эпохи начиная с правления Павла I вплоть до Николая II см. в комментированной библиографии В.А. Бильбасова: Bilbassoff B. von. Katharina II., Kaiserin von Russland, im Urtheile der Weltliteratur. 2 Bde. Berlin, 1897. Bd. 2. S. 4, 7, 164, 170, 214–217, 363–364, 366, 378, 614, 618–621, 669. См. также обзор этой проблемы в работе: Kaiser F.B. Zensur in Russland von Katharina II. bis zum Ende des 19. Jahrhunderts // FOG. Bd. 25. 1978. S. 146–155.
По мере того как качество историографии приближалось к научным стандартам, созданный самой Екатериной образ императрицы-просветительницы перестал быть объектом некритического восприятия [20] . С постепенным открытием архивов в 1860-е годы принадлежавшие преимущественно к либеральному лагерю русские историки, обратившись к многочисленным документальным материалам для исследований по истории государственной власти, общественного устройства и права, взяли за ориентир парадигму, согласно которой самодержавие развивалось постепенно в конституционное государство. Тем самым они идентифицировали, или сравнивали, программу просвещенного абсолютизма со своими собственными буржуазно-освободительными идеями – в целях как апологетических, так и критических. Для представителей апологетического направления внутри конституционалистского спектра именно правление Екатерины ознаменовало начало разделения властей и возникновение современной государственности, основанной на праве. Изучая созванную императрицей и работавшую под ее руководством Комиссию по сочинению проекта нового Уложения, либеральные историки, называвшие ее хотя и неточно, но характерно для их собственных представлений Законодательной комиссией, концентрировались на представительских сторонах этого собрания, упуская из виду то функциональное значение, которое Комиссия имела для абсолютистской политики Екатерины [21] . По мнению многих либеральных историков, в том числе и В.О. Ключевского [22] , Екатерина II, наделив привилегиями дворянство и горожан, положила успешное начало освобождению «сословий» от государства, несмотря на то что социальную иерархию она не ликвидировала, а всего лишь «спрятала» в новых общественных корпорациях. Причины краха дальнейших реформ, проводившихся в соответствии с постулатами западноевропейского Просвещения, лежали, как полагали эти историки, лишь в отсталости экономики, общества и системы образования, а в отдельные периоды – и в чрезмерной вовлеченности императрицы во внешнюю политику и войны. Б'oльшая часть дворянства, полагали историки-«апологеты», настаивала на сохранении крепостничества, и императрица под давлением Пугачевского восстания, но прежде всего – Французской революции, в конце концов оставила свои просвещенческие амбиции 60-х годов. Однако ее имя по-прежнему осталось тесно связанным с огромной важности культурным, научным и просветительским подъемом второй половины XVIII века.
20
См. здесь и далее: Scharf С. Das Zeitalter Katharinas II. S. 528–532.
21
См. критику российской либеральной историографии в работе: Sacke G. Zur Charakteristik der gesetzgebenden Kommission Katharinas II. von Russland // AKG. Bd. 21. 1931. S. 166–191; здесь S. 166–170; Idem. Die Gesetzgebende Kommission Katharinas II. Ein Beitrag zur Geschichte des Absolutismus in Russland. Breslau, 1940. S. 10–34.
22
См.: Ключевский В.О. Курс русской истории. Ч. 5. С. 126–129.
В противоположность историкам первой группы, противники самодержавия из числа либералов и социалистов-революционеров рубежа XIX–XX столетий считали себя духовными наследниками критиков придворного общества XVIII века, «упадка нравов» и социальной несправедливости. По мнению представителей этой традиции, Екатерина с самого начала всего лишь кокетничала с Просвещением и просветителями, стремясь скрыть за ширмой реформаторских убеждений нелегитимность своего правления. В действительности же она якобы цинично пользовалась своей властью, обращаясь к государственно-правовой и камералистской литературе своей эпохи лишь в целях трансформации традиционной самодержавной власти в бюрократическую монархию Нового времени [23] . Критикуя Екатерину, эта часть историков утверждала, что, благоприятствуя дворянству, государство шло против принципа «общего блага», возведенного им же самим в ранг своей главной цели, при этом вовсе не закладывая основ для освобождения всех подданных от государственной зависимости, а напротив, обостряя политические и социальные противоречия.
23
На современные исследования все еще оказывает серьезное воздействие написанная с позиций критики идеологии работа историка-правоведа Тарановского: Тарановский Ф.В. Политическая доктрина в Наказе императрицы Екатерины II // Сборник статей по истории права, посвященный М.Ф. Владимирскому-Буданову. Киев, 1904. С. 44–86.
И сегодня сохраняют свое значение опубликованные впервые за пределами России, в обход цензуры, труды лучших в то время знатоков екатерининского царствования и его исторических источников – профессора Дерптского университета Александра Густавовича Брикнера (1834–1896) и Василия Алексеевича Бильбасова (1838–1904) – ученика немецкого историка Генриха фон Зибеля. Еще в 1871 году, оставив профессуру в Киевском университете, Бильбасов посвятил себя свободным писательским занятиям. Однако ни он, ни Брикнер не создали законченной биографии императрицы: обширная панорама екатерининской России, представленная у последнего, содержит немало информации о личности императрицы, однако сама по себе является составной частью многотомной Всеобщей истории, изданной Вильгельмом Онкеном в виде исторических очерков об отдельных государствах [24] . Бильбасовское же жизнеописание императрицы, в основе которого лежит широкий пласт источников и которое, по замыслу историка, должно было состоять из двенадцати томов, обрывается на 1764 годе [25] . За исключением этих известных имен, остальных историков – как конформистов, так и критиков политической системы – привлекали главным образом история территориальной экспансии России и складывания ее доминирующих позиций в Европе и Азии, история внутреннего устройства и социальной структуры империи, причины ее экономической отсталости и вновь – возможности реализации альтернативных моделей политического и социального развития. Кем бы ни был автор, судивший об исторических шансах реформ, – их сторонником или противником, – он был сосредоточен, как правило, на целях правительства, истории законодательства и противоречиях между общественными силами, однако ни один не прибегнул к биографии как форме повествования.
24
Br"uckner A. Katharina die Zweite. Berlin, 1883. (Allgemeine Geschichte in Einzeldarstellungen / Hrsg. W. Oncken. 3. Hauptabteilung. Tl. 10). (Рус. пер. см.: Брикнер А.Г. История Екатерины Второй. СПб., 1885 (репринт: М., 1998). – Примеч. науч. ред.)
25
Э.В. Борнтрэгер заблуждался, утверждая в своей диссертации, что труд В.А. Бильбасова мог быть издан лишь за границей: Borntr"ager E.W. Katharina II. Die „Selbstherrscherin aller Reussen“. Das Bild der Zarin und ihrer Aussenpolitik in der westlichen Geschichtsschreibung. Fribourg, 1991. S. 2 (см. мою рецензию на эту работу: HZ. Bd. 256. 1993. S. 498–499). Бесспорно, однако, что в России он подлежал контролю со стороны цензуры: Бильбасов В.А. История Екатерины II (1729–1764). Т. 1–2/2. СПб., 1890–1891. 3-е издание этого труда вышло в Берлине, избежав цензуры (Берлин, 1900); пер. на немецкий язык см.: Bilbassoff B. von. Geschichte Katharina II. Bde. 1–2/2. Berlin, 1891–1893. Отдельные работы Бильбасова, написанные на основе богатого источникового материала, представлены в пятитомном собрании его избранных трудов. См.: Бильбасов В.А. Исторические монографии. Т. 1–5. СПб., 1901. Кроме того, большую ценность имеет упомянутая выше библиография публикаций на иностранных языках: Bilbassoff B. von. Katharina II., Kaiserin von Russland, im Urtheile der Weltliteratur. Bde. 1–2.
Тем более не отвечало описание жизни Екатерины II потребностям советской историографии, познавательные интересы которой определяла коммунистическая партия. Несмотря на временный перевес той или иной конкурирующей модели в рамках марксистской интерпретации, в историографии преобладающей парадигмой для описания XVIII века оставался переход от феодальной общественной формации к капиталистической. Этой проблематике были подчинены и открытые дебаты об историческом месте абсолютизма в России и Европе, в период обострения политической ситуации переключавшиеся на идеологию и создававшие в то же время пространство для применения различных исследовательских подходов [26] . Главным предметом изучения были крестьянские и городские восстания, критическая – прежде всего антикрепостническая – публицистика, а также рост производительных сил в ремесле и торговле, чему уделялось определенно больше внимания, чем аграрной истории. С середины 1930-х годов, и особенно с началом Великой Отечественной войны, историческая наука оказалась на службе у внешней политики и военной стратегии. Она должна была легитимировать создание и территориальную экспансию многонациональной Российской империи в эпоху екатерининского царствования, в том числе и разделы Польши [27] . Однако если политическая педагогика, историография и искусство сталинской эпохи с конца 1930-х годов сумели включить в советскую патриотическую традицию царей Ивана IV, Петра I и екатерининских полководцев Петра Александровича Румянцева и Александра Васильевича Суворова [28] , то исторический образ самой императрицы от культа личности нисколько не выиграл.
26
В отличие от многочисленных западных критиков, автор и ранее подчеркивал, что такие дискуссии о периодизации и о возможности сравнительных исследований абсолютизма могут оказаться плодотворными и для западной науки: Scharf C. Strategien marxistischer Absolutismusforschung. Der Absolutismus in Russland und die sowjetischen Historiker // Annali dell’Istituto storico italo-germanico in Trento. T. 5. 1979. S. 457–506. Специально по поводу советской историографии Екатерининской эпохи 1917–1956 годов см.: Idem. Das Zeitalter Katharinas II. S. 532–537.
27
Отдельные исследования, написанные в сталинскую эпоху, безусловно заслуживают научного признания, поскольку опираются на обширный источниковый материал. См., например: Зутис Я. Остзейский вопрос в XVIII веке. Рига, 1946; Дружинина Е.И. Кючук-Кайнарджийский мир 1774 года (его подготовка и заключение). М., 1955.
28
Весьма информативными интерпретациями советских патриотических представлений об истории в сталинскую эпоху можно назвать следующие работы западных историков: Black C.E. (Ed.) Rewriting Russian History. Soviet Interpretations of Russia’s Past. N.Y., 1956; Oberl"ander E. Sowjetpatriotismus und Geschichte. Dokumentation. K"oln, 1967.