Екатерина II, Германия и немцы
Шрифт:
После 1871 года лишь немногие историки и писатели кайзеровской Германии сумели принять эти факты интеллектуально-политической биографии Екатерины и воздержаться от злобных националистических комментариев, и среди них – Карл Хиллебранд, служивший личным секретарем Генриха Гейне в 1849–1850 годах, во время парижского изгнания поэта [103] , а поколение спустя – и Отто Хётцш. Правда, для последнего – консерватора-реформиста, называвшего Екатерину «российской императрицей с немецкой кровью и французской культурой», – национальные категории все же имели значение [104] . Тем не менее в его оценке – положительной, за исключением некоторых критических оговорок, – преобладают универсальные категории: «Во всемирно-историческом процессе “европеизации” России, начатом в полной мере Петром I, ее 34-летнее правление стало вторым решающим этапом». И еще: «Будучи европейским человеком по происхождению и образованию, [она была] всецело связана с великим интеллектуальным движением своего времени» [105] .
103
Hillebrand K. Katharina II. und Grimm // Deutsche Rundschau. Bd. 25. 1880. S. 377–405.
104
Hoetzsch O. Catharine II. P. 698. Эту мысль он уточнил в издании на немецком языке 1940 года: «По крови она была и продолжала быть немкой. Однако она вполне осознанно старалась стать и быть русской в национальном и политическом смысле и француженкой по духу» (см.: Idem. Katharina II. von Russland. S. 18).
105
Hoetzsch O. Catharine II. P. 700; Idem. Katharina II. S. 9–10. Кстати, в немецкоязычном издании Хётцш с большим одобрением отзывается о работах Ключевского, опубликованных до 1940 года: Ibid. S. 120.
Написанная перед началом Первой мировой войны, работа Хётцша была опубликована лишь в составе обзорного труда на английском языке, поскольку на тот момент в Германии духу времени больше соответствовали
106
Schiemann Th. Geschichte Russlands unter Kaiser Nikolaus I. Bd. 1. S. 4–5; Idem. Katharina II. und Potemkin. S. 98, 100–101. О топосе «русское притворство» (russisches Scheinwesen), которое употреблял этот историк – прибалтийский немец, см.: Meyer K. Theodor Schiemann als politischer Publizist. Frankfurt a.M.; Hamburg, 1956. S. 100–102, 112–115; Borntr"ager E.W. Katharina II. S. 80–82.
С сегодняшней точки зрения тот факт, что единственное произведение, посвященное «немецкому» в императрице, было шовинистическим памфлетом времен Первой мировой войны, не лишен иронии: в 1916 году Вильгельм Рат, автор заслуженно забытой в наши дни биографии Екатерины, опубликовал в приложении к ней статью под заголовком Немецкая царица. В том же году она вышла под другим названием в декабрьском номере ежемесячного журнала Konservative Monatsschrift [107] . В своей публикации, выдержанной скорее в националистическом, чем консервативном ключе, Рат утверждал, что Екатерина перенесла на российский престол дух Фридриха. Эти размышления лишь на первый взгляд были составной частью патриотического дискурса рубежа XVIII–XIX веков. Рат вовсе не был сторонником прогресса просвещения и гуманизма: «Это был триумф немецкого духа и прусской идеи, пусть даже и не во благо Германии» [108] . Если Шиманн утверждал, что императрице не удалось обрусеть, то Рат, ловко жонглируя интерпретациями, сетовал на то, «что немцы способны отлично адаптироваться в чужой стране»: «Екатерина была немкой, потому она и смогла обрусеть настолько основательно» [109] . Менее чем 20 годами позднее было уже недостаточно просто привести в согласие «прусскую идею» и «немецкий дух», то есть предоставить прусскому королю почетное место в историографии национал-социализма лишь за его заслуги перед историей. Более востребованным оказалось исследование «расового происхождения 4096 предков Фридриха Великого» [110] .
107
Rath W. (Hrsg.) Die deutsche Zarin. S. 288–306; Idem. Das Deutsche in Katharina II. // Konservative Monatsschrift. Jg. 74. 1916/17. Dezemberheft. S. 210–217.
108
Ibid. S. 213.
109
Ibid. S. 210, 212.
110
См.: Hohlfeld J. Die 4096 Ahnen Friedrichs des Grossen nach ihrer rassischen Herkunft (=Ahnentafeln ber"uhmter Deutscher N.F. 2). Leipzig, 1934. См. еще семь подобного рода «доказательств арийского происхождения», опубликованных в 1933–1939 годах, см.: Henning E., Henning H. Bibliographie Friedrich der Grosse. S. 99.
3. Об интерпретационных рамках данного исследования
Принимая во внимание специфику историографической традиции, автор хотел бы обезопасить себя от вполне возможных, но неверных предположений о том, что могло бы стать в дальнейшем предметом рассмотрения. Во-первых, целью автора не является ревизия национальных представлений в век абсолютизма и Просвещения на основании, скажем, «доказательств происхождения». Если, будучи императрицей, Екатерина проводила политику, отвечавшую, по ее представлениям, интересам ее – Российской – империи, то это еще не дает повода объявить ее «плохой» немкой. Автор, во-вторых, не собирается искать в ее немецком происхождении причины политических решений, даже если они и заслуживают критики в силу того, что могли не учитывать интересов России. В-третьих, он не претендует на то, чтобы выставлять Екатерину олицетворением той или иной национальной идеи – прусской или русской, обе из которых с момента изобретения в середине XIX века и вплоть до наших дней больше служат инструментами актуальной политики или ориентирами будущей, но никак не способствуют пониманию прошлого [111] . И, в-четвертых, автор не собирается навязывать обойденную вниманием немецкой историографии российскую императрицу в духовные дочери воссоединившейся Германии.
111
С «крахом либеральной концепции формирования нации в 1848 году» связывает возникновение «прусской легенды» Ульрих Шойнер: Scheuner U. Der Staatsgedanke Preussens. K"oln; Graz, 1965; здесь цит. по сокр. изд.: B"usch O., Neugebauer W. (Hrsg.) Moderne preussische Geschichte 1648–1947. Eine Anthologie. Bde. 1–3. Berlin; N.Y., 1981. Bd. 1. S. 26–73, особенно S. 62–63. Об идеологической функции «прусской идеи» в консервативной публицистике ФРГ см.: Blasius D. Einleitung: Preussen in der deutschen Geschichte // Idem. (Hrsg.) Preussen in der deutschen Geschichte. K"onigstein (T.), 1980. S. 9–46; здесь S. 13–19.
Оставаясь в рамках исторического контекста, то есть прежде всего отказываясь от стремления излечить Россию привитием ей немецких нравов, следует ограничиться более конкретными проблемами. Стержневой интерес исследователя, его главный ориентир в этой работе – биография Екатерины. В первую очередь усилия автора направлены на то, чтобы установить, какой именно опыт детских и юношеских лет, проведенных великой княгиней и российской императрицей в Германии, вошел составной частью в ее картину мира, повлиял на формирование у нее образа Германии и представления о немцах и о людях в целом. Влияние на формирование личности Екатерины, не обязательно ею самой осознанное, мог оказать и опыт раннего периода ее жизни, причем воздействие его могло быть таково, что сама императрица вовсе не всегда его ожидала. Интерпретируя биографию Екатерины, прежде всего необходимо отделить этот ранний жизненный опыт, накопившийся до 1744 года, от приобретенных ею впоследствии, уже в России, знаний и представлений о Германии и немцах, не говоря уже о целях и методах ее «германской» политики. Тем не менее прояснить возможную связь между немецким происхождением императрицы и ее политикой по отношению к миру немецких государств вплоть до эпохи Французской революции будет впоследствии необходимо. Насколько позволяют опубликованные источники, мы будем обращать внимание на происхождение имевшихся у Екатерины знаний, способ усвоения и форму их передачи, хотя, разумеется, коммуникация и рецепция как предмет исследования потребовали бы интенсивной архивной работы.
Конечно, в этой работе мы только подойдем к пониманию того, какой Екатерина видела Германию и кого она причисляла к немцам. Так или иначе, исходить придется из того факта, что со времен Тридцатилетней войны немецкая история неотделима от общеевропейской [112] . Итак, пока что политическим пространством немецкой истории в XVIII веке будем считать Священную Римскую империю германской нации. Помимо этого, с точки зрения нашей проблематики большое значение имеет тот факт, что начиная со Средних веков империя была родиной не одних только немцев, как показывает пример екатерининских учителей-гугенотов; однако еще более важно то, что многие представители немецкой культуры проживали за границами империи, будучи подданными как германских, так и иных государств, и не в последнюю очередь – самой российской императрицы [113] . Особого внимания заслуживают герцогство Курляндское, находившееся под российским протекторатом, и остзейские провинции Российской империи, сохранившие сословную структуру, которая обеспечивала уникальные привилегии – прежде всего немецкому рыцарству и городской знати – даже в условиях самодержавного государства [114] . Однако эти провинции выполняли и важную посредническую функцию, связывая между собой, с одной стороны, западноевропейское и немецкое Просвещение, а с другой – российское [115] . Кроме того, в XVIII веке усилился приток в Россию немецких поселенцев, купцов, промышленников и ремесленников, ученых, учителей и художников [116] .
112
См. об этом: Schilling H. H"ofe und Allianzen. Deutschland 1648–1763. Berlin, 1989. S. 43–44. См. также: Aretin K.O., Freiherr von. Das Reich. Friedensgarantie und europ"aisches Gleichgewicht 1648–1806. Stuttgart, 1986.
113
Здесь мы следуем интерпретации Р. Фирхауса. См.: Vierhaus R. Deutschland im Zeitalter des Absolutismus. S. 9–10.
114
См.: Sacke G. Livl"andische Politik Katharinas II. // Quellen und Forschungen zur baltischen Geschichte: H. 5. Riga; Posen, 1944. S. 26–72; Зутис Я. Остзейский вопрос; Neusch"affer H. Katharina II. und die baltischen Provinzen. Hannover, 1975; Elias O. – H. Reval in der Reformpolitik Katharinas II. (1783–1796). Bonn – Bad Godesberg, 1978; Madariaga I. de. Russia in the Age of Catherine the Great. P. 61–66 (см. в переводе на рус. яз.: Мадариага И. де. Россия в эпоху Екатерины
115
Обобщающего труда по этой теме пока нет, однако можно указать работы по отдельным вопросам, принадлежащие Э. Амбургеру, Р. Бартлетту, Э. Доннерту, Х. Ишрайту, И. Йюрио, Г. Мюльпфордту, Х. Нойшэфферу и Г. фон Рауху (см. в указателе литературы: Amburger E., Donnert E., Bartlett R., Ischreyt H., J"urjo I., M"uhlpfordt G., Neusch"affer H., Rauch G. von).
116
См.: Stumpp K. Die Auswanderung aus Deutschland nach Russland in den Jahren 1763 bis 1862. T"ubingen, [1972]; Bartlett R.P. Human Capital. The Settlement of Foreigners in Russia, 1762–1804. Cambridge, 1979; Brаndes D. Die Ansiedelung von Ausl"andern im Zarenreich unter Katharina II., Paul I. und Alexander I. // JGO. N.F. Bd. 34. 1986. S. 161–187; Кабузан В.М. Немецкое население в России в XVIII – начале XX века // ВИ. 1989. № 12. С. 18–29.
Политическая ситуация в Германской империи XVIII столетия определялась соперничеством двух абсолютистских держав – Австрии и Пруссии. В силу этого важным представляется вопрос о том, как Екатерина судила о каждой из них и прежде всего – о монархах лично и их политике, какие выводы она делала из своих оценок применительно к российской политике. Однако теперь, когда новейшие исследования признали непреходящее воздействие на историю Германии и Европы традиционного территориального членения, сословной структуры «старого рейха», его органов власти и учреждений с их клиентелой, его системы судопроизводства и практики институционализированного разрешения конфессиональных проблем [117] , приобрел особое значение и вопрос о том, замечала ли российская императрица за рамками австро-прусского дуализма существование других государств в составе Священной Римской империи, какую роль она отводила последней в системе европейских государств, с помощью какого понятийного аппарата выражала сделанные ею наблюдения и, наконец, существовала ли как таковая российская политика по отношению к империи. Кроме того, необходимо понять взгляды Екатерины на имперские штаты (Reichsst"ande), начав с ее детских воспоминаний и заканчивая годами Французской революции, установить и то, какими политическими целями руководствовалось екатерининское правительство в своих отношениях с суверенными немецкими княжествами и каковы были формы реализации этих целей и ответные реакции немецкой стороны, в конце концов – какие результаты имела эта политика.
117
См. в указателе литературы работы Карла Отмара, барона фон Аретина (Aretin K.O., Freiherr von), Фолькера Пресса (Press V.) и Рудольфа Фирхауса (Vierhaus R.).
Собственная история была предметом размышлений Екатерины в ее автобиографических записках, бесед с высокообразованными корреспондентами, повседневного общения, связанного с заботами правителя, начиная с самого детства и вплоть до ее смерти в революционное десятилетие. Следуя за рассуждениями Екатерины, книга отражает ее эпоху, помещая жизнь императрицы в контекст XVIII столетия – событий русской, немецкой, русско-немецкой и европейской истории «екатерининского века». Для «оживления» колорита эпохи и решительного опровержения некоторых сомнительных трактовок достаточно порой одной цитаты, указания на источники. Однако от простого пересказа источников историка удерживает, с одной стороны, временная дистанция, преодолеть которую можно лишь с помощью интерпретации, а с другой – историографическая традиция, накладывающая свою систему понятий на каждый период прошлого, использующая специальную терминологию в научной коммуникации и четко определяющая свои познавательные интересы. Несмотря на то что некоторые употребительные в XVIII веке исторические концепты сами стали частью истории – например, «деспотизм», обозначавший в немецком языке форму государственного устройства, или причисление Московского государства и Российской империи к «державам» [118] «Севера» [119] , – в нашем распоряжении есть целый арсенал терминов: «абсолютизм», «Просвещение» и «просвещенный абсолютизм», «феодальное общество», «сословное общество» и «придворное общество», «буржуазное общество», «публичная сфера» и «эмансипация», «секуляризация», «европеизация» и «вестернизация», «мировая капиталистическая система», «отсталость» и «модернизация», «Восток» и «Запад», «европейское равновесие» и «гегемония», «ancien r'egime» и «революция». Хотя автор не собирается подвергать критическому пересмотру сами эти понятия, ставшие устойчивыми терминами в современной исторической науке, или заниматься внешним исследованием обозначаемых ими исторических структур и процессов, он, тем не менее, считает их использование в качестве инструмента интерпретации необходимым ради соблюдения требований научного дискурса. В дальнейшем мы будем обращаться к этому дискурсу, если это представится целесообразным, пусть даже лишь для того, чтобы проверить, насколько устойчивые термины, возникшие из европейской истории Нового времени, применимы в современной историографии России XVIII века. Такого рода отрефлексированное использование универсально-исторических понятий содействует рассмотрению темы не в национальной, а в европейской перспективе.
118
О возникшем в XVIII веке обозначении для могущественных государств – слове «держава» (нем. Macht) – см. обзорный труд: Klueting H. Die Lehre von der Macht der Staaten. Das aussenpolitische Machtproblem in der «politischen Wissenschaft» und in der praktischen Politik im 18. Jahrhundert. Berlin, 1986. S. 31–38.
119
См.: Lemberg H. Zur Entstehung des Osteuropabegriffs im 19. Jahrhundert. Vom „Norden” zum „Osten” Europas // JGO. N.F. Bd. 35. 1985. S. 48–91; Bassin M. Russia between Europe and Asia: The Ideological Construction of Geographical Space // SR. Vol. 50. 1991. P. 1–17.
Обзор интерпретационных рамок предлагаемого исследования был бы неполным без типологии понятийного аппарата. Это относится как к предварительным соображениям, исходя из которых автор анализирует российскую историю XVIII века, так и к намеченной здесь парадигме европейской системы просвещенного абсолютизма.
Идя в ногу с новейшими работами, за предпосылку своего исследования автор взял изменчивую, но нерасторжимую взаимосвязь между внутренними и внешними факторами российской политики XVIII столетия, которые в процессе научного поиска могут все же рассматриваться изолированно друг от друга [120] . Сводя это утверждение к общей формуле, можно сказать, что доиндустриальная модернизация России, начавшаяся во времена Петра Великого, была направлена на утверждение государственного суверенитета и превращение империи в конкурентоспособное государство в системе европейских государств. Российская политика как целое в течение продолжительного времени – отчасти завуалированно, отчасти открыто – неизбежно ориентировалась на достижение этой цели, черпая из нее новые и новые импульсы. С одной стороны, она боролась за свои интересы сначала в Восточной Европе, позже, разрастаясь, – и в Центральной, прибегая время от времени к военной силе, а иногда и к дипломатическим средствам, ссылаясь на принцип равновесия между европейскими державами [121] . С другой стороны, как подчеркивалось в начале [122] , процесс внутреннего реформирования еще при Петре обрел необратимую собственную динамику, получив всемирно-историческое значение.
120
См.: Zernack K. Zum Epochencharakter der Peterzeit // Idem. Handbuch der Geschichte Russlands. Bd. 2, Halbbd. 1. S. 214–224.
121
См.: Wittram R. Peter I., Czar und Kaiser. Bd. 1. S. 327–328; Zernack K. Der grosse Nordische Krieg // Idem. Handbuch der Geschichte Russlands. Bd. 2, Halbbd. 1. S. 327–328; Fenster A. Russland im System der europ"aischen M"achte 1721–1725 // Ibid. S. 349–362; M"uller M.G. Das „petrinische Erbe“: Russische Grossmachtpolitik bis 1762 // Ibid. S. 402–444; Idem. Nordisches System – Teilungen Polens – Griechisches Projekt. Russische Aussenpolitik 1762–1796 // Ibid. Bd. 2, Halbbd. 2. S. 567–623.
122
См. выше, с. 10–12.
Не отказываясь формально от своей традиционной легитимации, самодержавие постепенно стало все больше и больше походить на современные ему абсолютистские монархии Запада – как с точки зрения теоретического обоснования, так и с точки зрения образа государства. Еще Петр I, царь и император, возвел всеобщее благо в ранг ведущего принципа своей реформаторской деятельности, приравняв обязанности правителя к служению государству. А Екатерина II прямо рассчитывала на то, что ее правление войдет в историю как эпоха просвещения. Однако и в ее царствование самодержавие не сумело последовательно секуляризоваться, хотя императрица и передала церковное имущество в собственность государства, а в законодательной деятельности стремилась заново мотивировать, в духе своего времени, традиционную толерантность по отношению к неправославным подданным [123] . Начиная с Петра I все правители пытались изменить устройство армии, административной и финансовой систем, ориентируясь на западный, более рациональный образец, а Екатерина еще и предприняла попытку выстроить традиционную верхушку дворянства и городских жителей как привилегированные корпорации, ожидая от них результатов, соответствующих их возросшему статусу в государстве [124] . И в целом, следует сказать, российский абсолютизм, подобно другим крупным европейским монархиям, в интересах поддержания и расширения своей власти активно мобилизовал собственные экономические и общественные ресурсы, а также осваивал дополнительные источники мощи, используя для этого внешнюю политику и ведя войны; при этом основная нагрузка постоянно возраставших издержек на содержание войска, флота и двора, совершенствование государственного аппарата и процессы культурной и цивилизационной вестернизации ложилась на категории населения, несшие налоговое бремя и обязанные рекрутской повинностью.
123
К вопросу о cекуляризации церковных имений см.: Scharf С. Innere Politik und staatliche Reformen seit 1762. S. 687, 691; о периодизации политики по отношению к неправославным вероучениям см.: Idem. Konfessionelle Vielfalt und orthodoxe Autokratie im fr"uhneuzeitlichen Russland // Melville R., Scharf C., Vogt M., Wengenroth U. (Hrsg.) Deutschland und Europa. Bd. 1. S. 179–192.
124
Geyer D. «Gesellschaft» als staatliche Veranstaltung. Sozialgeschichtliche Aspekte des Beh"ordenstaates im 18. Jahrhundert // Idem. Wirtschaft und Gesellschaft im vorrevolution"aren Russland / Hrsg. D. Geyer. K"oln, 1975. S. 20–52; Scharf C. Innere Politik und staatliche Reformen seit 1762. S. 709–751, 788–806.