Екатерина II, Германия и немцы

Шарф Клаус

Глава VIII. Политический курс Екатерины II в отношении Германии в период от семилетней войны до французской революции

1. Внешнеполитическая переориентация России в 1762 году: гегемония в Восточной Европе – равновесие сил в Германии

С ранней юности Екатерина привыкла видеть в Священной Римской империи германской нации, с одной стороны, конгломерат бесчисленных княжеств разного значения, конкурирующих правовых притязаний и сложнейших родственных связей, а с другой – арену конфликта между Австрией и Пруссией. Уже в зрелом возрасте она вспоминала, как во время Первой Силезской войны [969] в Штеттин привозили пленных австрийских офицеров и как ее не успевшему оправиться от удара отцу пришлось выступить со своим полком в поход, хотя и не на линию фронта [970] .

969

Первая Силезская война – война 1740–1742 годов между Пруссией и Австрией. – Примеч. науч. ред.

970

[Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 22–23. См. рус. пер.: [Она же.] Записки императрицы. С. 20.

Важнейший опыт, необходимый для формирования принципов ее собственной политической линии в отношении Германии, дала Екатерине Семилетняя война. Всю жизнь она считала, что Россия, присоединившись к странной коалиции Бурбонов и Габсбургов, служила чужим интересам. Она даже упрекала ведущих русских сановников, принадлежавших к придворным партиям Воронцовых и Шуваловых, в получении взяток из Франции, заступаясь за канцлера Бестужева, чья коррумпированность была притчей во языцех [971] . В глазах Екатерины он был убежденным патриотом, управлять

которым было не так уж легко. В автобиографических записках она, разумеется, не упомянула о том, что одно время и сама принимала значительные суммы от британского посланника [972] . Однако не только великий князь Петр Федорович поплатился за свою нескрываемую любовь к Фридриху II, подвергнувшись изоляции при дворе императрицы Елизаветы Петровны во время Семилетней войны. Одно время великую княгиню тоже подозревали в симпатиях к Пруссии и Англии и даже в предательских связях с ними. Тем не менее выход России из антипрусской коалиции, осуществленный императором Петром III, не потребовавшим никаких выгод для своей империи после пяти лет довольно удачных военных действий, Екатерина расценила как нарушение интересов России. Кроме того, в глазах Екатерины он потерял свою политическую состоятельность, поскольку делами своего голштинского наследства он был озабочен больше, чем благом своей империи. Тот факт, что сразу же после заключения мира с Пруссией Петр стал искать ее поддержки для войны с Данией за свое наследство в Шлезвиге, не просто послужил Екатерине поводом для его свержения, но был воспринят ею как свойственное дилетанту смешивание великодержавных интересов Российской империи с семейными интересами голштинского герцога и наглость по отношению к уставшим от войны подданным [973] .

971

[Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 371, 405. О мнимом безденежье Бестужева и вполне реальном взяточничестве см.: Карнович Е.П. Замечательные богатства частных лиц в России. Экономическо-историческое исследование. СПб., 1874 (репринт: The Hague, 1965). С. 232–241; Mediger W. Moskaus Weg nach Europa. Der Aufstieg Russlands zum europ"aischen Machtstaat im Zeitalter Friedrichs des Grossen. Braunschweig, 1952. S. 582–597.

972

См. об этом выше, с. 80.

973

Для характеристики позиции Екатерины и петербургского правительства здесь не обязательно останавливаться на вопросе о том, была ли приверженность Петра Федоровича его наследным правам мотивирована прежде всего рационально с политической точки зрения. См. об этом: H"ubner E. Staatspolitik und Familieninteresse. Die gottorfische Frage in der russischen Aussenpolitik 1741–1773. Neum"unster, 1984.

В записях Екатерины, в которых она подводит некоторые итоги своей деятельности как правительницы, не нашлось места, в отличие от завещаний Фридриха II, каким бы то ни было соображениям по внешнеполитическим вопросам. В своих записках, впечатляющих свойственной отчетам сухостью стиля, Екатерина не отстаивает ретроспективно правоту своей дипломатии и не навязывает своим преемникам союза с определенными державами в будущем. Даже подтверждение выхода России из Семилетней войны непосредственно после своего прихода к власти она объясняет исключительно финансовыми издержками империи и необходимостью обратиться к внутренним реформам [974] . В этих обращенных в прошлое записях, созданных с промежутками в пять, двадцать и тридцать лет, отчетливо просматриваются аргументы заговорщиков 1762 года. Учитывая царившие в стране настроения, такие политические авторитеты, как Никита Иванович Панин – выразитель мнения верхушки государственного аппарата – и Григорий Николаевич Теплов, секретарь и ghost-writer [975] Екатерины в 1760-е годы, видели свою задачу в поддержании мира, модернизации администрации и общества, увеличении населения страны и разработке ее внутренних ресурсов [976] .

974

[Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 567 (1767–1768 гг.), 517–525 (не ранее 1779 г.), 575 (1790-е годы).

975

Фактический автор, работающий на другое лицо (англ.). – Примеч. науч. ред.

976

См.: Krummel W. Nikita Ivanovic Panins aussenpolitische T"atigkeit 1747–1758 // JGO. Bd. 5. 1940. S. 76–141, здесь S. 137–138; Ransel D.L. The Politics of Catherinian Russia. The Panin Party. P. 70–72; Jones R.E. Opposition to War and Expansion in Late Eighteenth Century Russia // JGO. N.F. Bd. 32. 1984. S. 34–51, здесь S. 39–40; Daniel W.L. Grigorii Teplov: A Statesman at the Court of Catherine the Great. Newtonville (Mass.), 1991, особенно p. 22–25.

Однако обе возможные интерпретации этих фрагментов екатерининского текста – отдающие предпочтение внутри– или внешнеполитическим интересам – были бы слишком простыми. Во-первых, императрица не прятала свою с самого начала наступательную внешнюю политику за потребностью в реформах, так необходимых империи, но действительно с самого своего прихода к власти целенаправленно и обдуманно возглавила процесс обновления, который должен был дать возможность самодержавному государству составить достойную конкуренцию другим крупным монархиям [977] . Во-вторых, сосредоточившись на просветительской внутренней политике и экономическом росте, Екатерина не забывала и о чреватых конфликтами внешних интересах. Из других документов становится понятно, как она планировала обеспечивать мир и безопасность своей империи: путем установления гармонии между утверждением неформального авторитета России за ее западными границами и укреплением власти внутри государства.

977

Обзорную работу о реформах 1762–1765 годов см.: Scharf C. Innere Politik und staatliche Reformen seit 1762 // Zernack K. (Hrsg.) Handbuch der Geschichte Russlands. Bd. 2: 1613–1856, Hbd. 2. S. 676–708.

Уже в последние годы жизни императрицы Елизаветы Петровны Екатерина подвергала прямой критике тогдашнюю внешнюю политику России и из этой критики впервые вывела некоторые принципы будущей политической переориентации по окончании войны. В своих тайных Аpercus, перекликающихся со взглядами Панина [978] , – в этих несистематизированных, отчасти афористичных высказываниях, обстоятельства возникновения, а также назначение и адресат которых до сих пор остаются неизвестными, Екатерина в самый разгар войны говорила о необходимости мира для обширной империи. Контекст, однако, не оставляет сомнений в том, что под миром она подразумевала лишь уклонение от новых войн с другими державами европейской пентархии, а вовсе не принципиальный отказ от экспансионистских целей. Она даже упрекала правящую государыню в ослаблении протектората Российской империи над ее западным предпольем в результате вступления на курляндский трон в 1759 году принца Карла Саксонского, сына польского короля Августа III. Возвращение власти в Митаве в руки семейства Бирон великая княгиня объявила делом «справедливости», аргументируя, однако, свое требование исключительно гегемонистскими интересами России: она считала, что не следует оказывать поддержку королю, чья политика в Польше направлена на подрыв «свободы в республике» – читай: аристократической конституции. Екатерина считала, что для России гораздо полезнее не деспотический сосед, а «счастливая анархия», в которой пребывала Польша и которой «мы», как писала супруга престолонаследника во множественном числе вместо единственного (pluralis pro singulari), если даже не в числе «множественного величия» (pluralis maiestatis), «распоряжаемся по нашему усмотрению». Одновременно Екатерина лелеяла мечты о превращении Российской империи в самую могущественную торговую державу Евразии в случае, если удастся укрепить ее позиции на Черном и Каспийском морях и изменить в пользу России направление торговых путей между европейскими странами и Китаем и Индией [979] .

978

Krummel W. Nikita Ivanovic Panins aussenpolitische T"atigkeit. S. 134.

979

[Екатерина II.] Собственноручные заметки великой княгини Екатерины Алексеевны // Сб. РИО. Т. 7. С. 82–101, здесь с. 85, 91–92, 99–100 (пп. 9, 28, 36). См. то же: [Она же.] [Мысли, замечания, имп. Екатерины. Анекдоты] // Она же. Автобиографические записки. С. 613–627, здесь с. 615, 620, 626. См. на рус. яз.: [Она же.] То же // [Екатерина II.] Записки Записки императрицы. С. 625–640, здесь с. 627, 632–633, 639.

Это откровенное признание собственных политических интересов за пределами России не выдает уникальную для XVIII века безнравственность, свойственную правителю, и в то же время дальновидность их автора не заслуживает восхищения потомков, если иметь в виду двухсотлетний опыт российской и советской имперской истории. Оригинальностью этот перечень совсем не блещет. «Екатерина не была гением в иностранной политике, не внесла

в нее новой, творческой идеи», как верно заметил Александр Семенович Трачевский, наиболее компетентный из дореволюционных историков – специалистов по германской политике императрицы [980] . Однако все дело именно в отсутствии творческого подхода: великая княгиня вовсе не желала разрабатывать принципиально новую концепцию внешней политики. В ее записях нет ссылок на источники, нет патетических заявлений о преемственности курса на укрепление могущества Российского государства, и, тем не менее, ее взгляды и намерения совпадают с традиционными целями, которые преследовала российская внешняя политика со времен Петра I. Для упрочения позиций великой державы и развития экономических и культурных связей с Западом следовало, прежде всего, воспрепятствовать Франции, стремившейся объединить Швецию, Польшу и Османскую империю – «трех возможных противников» – в союз для создания барьера против России, угрожавшего безопасности империи и способного изолировать ее от Центральной Европы [981] . Согласно принципу, определявшему представление о безопасных границах, – принципу, который, несомненно, не был свойством лишь российской внешней политики, но происходил из глубоко укорененного опыта многолетней истории экспансии в полиэтническом ареале Восточной Европы и Северной Азии, – они считались таковыми лишь в том случае, если у соседей не было ни желания, ни возможности проявлять враждебность. Убежденная в необходимости целенаправленного расширения влияния России за пределами ее западных границ, великая княгиня обвиняла ведущих петербургских политиков в вовлечении Российской империи в бесполезную войну мирового масштаба – в ошибочном решении, за которым последовало пренебрежение проверенными средствами доктрины безопасности.

980

Трачевский А.С. Союз князей и немецкая политика Екатерины II, Фридриха II, Иосифа II. 1780–1790 гг. СПб., 1877. С. 45.

981

См.: Dehio L. Gleichgewicht oder Hegemonie. Betrachtungen "uber ein Grundproblem der neueren Staatengeschichte. Krefeld, 1948. S. 92–93; M"uller M.G. Russland und der Siebenj"ahrige Krieg. Beitrag zu einer Kontroverse // JGO. N.F. Bd. 28. 1980. S. 198–219, здесь S. 203–208. О возникновении этого соотношения сил см.: Idem. Das „petrinische Erbe“: Russische Grossmachtpolitik bis 1762 // Zernack K. (Hrsg.) Handbuch der Geschichte Russlands. Bd. 2, Hbd. 1. Stuttgart, 1986. S. 402–444, здесь S. 414–421; Bagger H. The Role of the Baltic in Russian Foreign Policy, 1721–1773 // Ragsdale H., Ponomarev V.N. (Ed.) Imperial Russian Foreign Policy. Cambridge; N.Y., 1993. P. 36–72, здесь p. 49–57.

После прихода к власти Екатерине пришлось принять «безрезультатный», по вине Петра III, исход войны как предпосылку своей внешней политики [982] . Однако тем большей была решимость императрицы повернуть эту политику в русло не столь уж устаревших, однако порой оспаривавшихся традиций. В самом деле, совершенный Екатериной государственный переворот стал во внешней политике России таким же поворотным пунктом, как и переход престола от Елизаветы к Петру III в конце 1761 календарного года. Только на сей раз этот поворот с самого начала был задуман как поворот вспять. Первоочередной задачей самозваная императрица считала восстановление «антибарьера» у западных границ России. Поэтому вовсе не случайно, что документы не донесли до нас никаких сведений о том, что, ввиду неопределенного исхода войны, она рассматривала развитие отношений России с Англией и Францией или с Центральной Европой как первоочередную политическую задачу.

982

Amburger E. Russland und Schweden 1762–1772. Katharina II., die schwedische Verfassung und die Ruhe des Nordens. Berlin, 1934. S. 21; M"uller M.G. Das „petrinische Erbe“. S. 443–444; Idem. Nordisches System – Teilungen Polens – Griechisches Projekt. Russische Aussenpolitik 1762–1796 // Zernack K. (Hrsg.) Handbuch der Geschichte Russlands. Bd. 2, Hbd. 2. S. 567–623, здесь S. 567.

У заговорщиков 1762 года вообще не было законченной программы политического курса в отношении Германии, которая бы компетентно и дифференцированно взвешивала проблемы Священной Римской империи, как они представлялись на взгляд из Петербурга, и служила бы руководством к действию русским дипломатическим представителям. Над горизонтом российской внешней политики выделялись Австрия, Пруссия и Саксония, укрепившие свою значимость вследствие Семилетней войны, северогерманские княжества, связанные с правящей в России династией семейными узами, и ганзейские города, игравшие важную роль во внешней торговле и переселенческой политике России [983] . Кроме того, было известно о влиянии Франции на отдельные дворы Германии. Однако Священной Римской империи, собственная армия которой участвовала в войне против Пруссии, вообще не уделялось никакого внимания как целому не только в политических расчетах русского правительства: по вине венской дипломатии тормозилось участие России в предварительных двусторонних переговорах о мире между Австрией и Пруссией, начавшихся зимой 1762–1763 года [984] .

983

См.: Menke C.F. Die wirtschaftlichen und politischen Beziehungen der Hansest"adte zu Russland im 18. und fr"uhen 19. Jahrhundert: Phil. Diss. G"ottingen, 1959; Idem. Die politischen und diplomatischen Beziehungen zwischen Russland und den Hansest"adten im 18. und fr"uhen 19. Jahrhundert // Hansische Geschichtsbl"atter. Bd. 81. 1963. S. 39–108.

984

См. об этом обобщающую работу: Duchhardt H. Gleichgewicht der Kr"afte, Convenance, europ"aisches Konzert. Friedenskongresse und Friedensschl"usse vom Zeitalter Ludwigs XIV. bis zum Wiener Kongress. Darmstadt, 1976. S. 98–101.

Отсутствие летом 1762 года самостоятельного интереса к Германской империи, если речь не шла об укреплении российского протектората над Польшей, не было специфическим упущением новой петербургской власти – напротив, оно полностью соответствовало вновь взятым на вооружение принципам внешней политики послепетровской России [985] . Однако если в российской имперской и советской патриотической, в прусской и немецкой националистической историографических традициях эта международная ситуация, остававшаяся источником русско-германских отношений в Новое время, постоянно использовалась для легитимации актуальной политики в отношении Восточной и Центральной Европы, а в историческом сознании польского народа запечатлелась как предыстория национальной катастрофы – раздела Речи Посполитой, то в Германии за последние четыре десятилетия, в первую очередь благодаря работам Клауса Цернака и Михаэля Г. Мюллера, к ней выработался новый подход. Отталкиваясь от последних научных исследований, названные выше ученые подчеркнули теоретико-познавательное значение этой ситуации для истории Пруссии, Польши и России, а также системы европейских государств в целом и предложили новую интерпретацию этой проблемы [986] .

985

Cegielski T. Das Alte Reich und die erste Teilung Polens 1768–1774. Stuttgart; Warszawa, 1988. S. 58.

986

Zernack K. Das Zeitalter der nordischen Kriege von 1558 bis 1809 als fr"uhneuzeitliche Geschichtsepoche // ZHF. Bd. 1. 1974. S. 55–79; Idem. Negative Polenpolitik als Grundlage deutsch-russischer Diplomatie in der M"achtepolitik des 18. Jahrhunderts // Liszkowski U. (Hrsg.) Russland und Deutschland. Stuttgart, 1974. S. 144–159 [reprint: Idem. Preussen – Deutschland – Polen. Aufs"atze zur Geschichte der deutsch-polnischen Beziehungen // Fischer W., M"uller M.G. (Hrsg.) Berlin, 1991. S. 225–242]; M"uller M.G. Russland und der Siebenj"ahrige Krieg; Idem. Das „petrinische Erbe“; Idem. Nordisches System. Об этом же см. также переведенную на немецкий язык диссертацию варшавского историка: Cegielski Т. Das Alte Reich.

В эту интерпретационную схему логично встраивается тот факт, что поначалу Екатерина не считала проблемы Германии первоочередными или заслуживающими отдельного внимания, поскольку ее ближайшие цели заключались в восстановлении российского влияния на политику и государственное устройство Курляндии, Польши и Швеции [987] . И если основные черты германского курса новой императрицы все же определились уже в первые недели ее правления, то это легко объяснить, вспомнив обо всех взаимосвязях и противоречиях, сложившихся к концу Семилетней войны внутри системы европейских государств и существовавших помимо политических намерений Екатерины, ограничивая свободу ее политических действий [988] . Именно поэтому даже готовность Екатерины к пересмотру политических приоритетов не могла повлиять на соотношение сил, возникшее после выхода России из войны. Даже при отсутствии проекта политического действия в отношении Центральной Европы императрице не оставалось ничего иного, как шаг за шагом выстраивать на практике российскую политику по отношению к Германии, следуя ею же самой расставленным приоритетам в Курляндии, Польше и Швеции.

987

О Швеции в особенности см.: Amburger E. Russland und Schweden. S. 61–118.

988

См. об этой проблеме в целом: Vierhaus R. Handlungsspielr"aume zur Rekonstruktion historischer Prozesse // HZ. Bd. 237. 1983. S. 289–309.