Экс на миллион
Шрифт:
— Можно и поговорить. Только изъясняйся понятно, Пузан. Мне ваш воровской жаргон не понятен от слова «вообще». Что за красный галстух, львенок и прочие несуразности?
Оттолкнув громилу, я на виду у всех вытащил ножны, медленно вставил в них свой Боуи, выложил его на стол, устроившись снова на табурете. Пальцы лежали на рукояти, а так я был сама любезность и паинька. Точно таким же снова стал Пузан. Душка, а не человек, когда захочет. Он вернулся за стол и более чем доброжелательно пояснил:
— Ну коль желаешь и дальше поиграть в свою игру,
Оба-на! Выходит, Бодрый — обычный наводчик, втиравшийся в доверие к Робкому. Ничего не скажешь: шустрый вьюнош! Какие еще сюрпризы от вас ждать, господин Беленцов?
— Чем же я вам помешал? Наоборот, помог.
— Поясни.
— Проще пареной репы. Отправляйтесь на квартиру к Мудрову под видом мебельных грузчиков. Скажите, что вас прислали неоплаченную мебель забрать. И выносите все в чистую. Хозяин и не трехнется, — выдал я как на духу, нисколько не наступая на горло своей совести. Мудров только рад будет, если его от мебелей избавят. Еще что прихватят? Ну-так усушку-утруску еще никто не отменял.
— Прокатит? — уточнил Пузан у Беленцова.
— Запросто! — восторженно воскликнул Бодрый. — Говорил же я вам, товарищ Пузан, что Командор — отчаянный человек и с головой дружит. Очень полезный…
— Ты свои эсеровские штучки про товарищей оставь для ваших явок, — одернул его главвор. — А на хазе изволь выражаться по-человечески.
Оба-на второй раз! Выходит, Беленцов не просто запутавшийся юноша, а из этих — из революционеров? Чего тогда позабыл среди воров? Или, как говорят умные люди, не спрашивайте женщину, сколько ей лет, а юношу — на какие живет доходы?
— А говоришь, что не вор, — упрекнул меня Пузан. — Раз украл — навек вором стал.
— Я не вор. Я солдат.
— Митрич? — удивился Пузан и, заметив мое удивление, поправился. — Дезертир?
— Вроде того.
— Хорош солдат, да плащ хапун; шинель — постель, шинель и кошель, а руки — крюки: что зацeпил, то и потащил; с постоя хоть ложку, а стянет за ножку, — выдал скороговоркой легкий на язык Пузан. — Темная ты лошадка, солдат. Темная, темная… Сделаем так. Пока мы дельце не провернем, поживешь тут, в Зарядье. Тут тебя никто не тронет.
— Да я и не против, — кивнул ему в ответ. — Могу и на подольше задержаться. Мне без документов и податься некуда. Долго ждать-то придется?
— Кого? Паспортов? Поддельный сварганят быстро. В Каменщиках бланков полно, и мастеров, умеющих из медного пятака печать соорудить, хватает. Закинем маляву — за три дня управимся. А вот с линкой все не быстро. Есть прикормленные писари в управах и правлениях из соседней губернии,
— Каменщики — это что?
— Губернская тюрьма.
— Что, прямо в тюрьме виды на жительство мастрячат?
— В ней, в родимой. Гостиница, — хмыкнул Пузан. — Не желаешь туда заселиться?
Я грозно нахмурился.
— Шучу, шучу, солдатик. И не шучу. Тебя нужно клифту сменить. Наряд твой. Очень ты в своей шляпе будешь тут выделяться. И в городе тебя шпики на раз срисуют. Долго пробегал на свободе-то по Москве?
— Недели не прошло, как прибыл.
— Странно, — искренне удивился Пузан. — У легавых глаз наметанный. Войлошников, начальник сыскной полиции, своих-то людишек научил, на чем таких, как ты, гастролеров прихватывать. Приняли бы тебя на улице, свезли на вокзал, да и посадили бы на поезд.
— Бог миловал. И я, повторяю, не гастролер. Просто беспаспортный.
— Ну вот и сиди в Китай-городе как мышка.
… Решить вопрос с моим благоустройством воры поручили Изе. Молодой чернявый парень, еще и двадцати годочков не стукнуло, он терся среди блатных, наметив себе уголовную стезю. Был пока на подхвате, входя в так называемую шпану.[2] Как и его лепший кореш-однолетка, коренной русак Изосим, откликавшийся на Осю и чем-то неуловимо похожий на своего дружка, хоть был шатеном и в плечах покрепче. К нему-то на квартиру и повел меня худой шустрый еврейчик. Осина родня промышляла тем, что держала «заводиловку» для беспаспортных воров и сдавала комнату с шикарным видом и богатыми возможностями.
— Окно прямо на боевой ход Китайгородской стены выходит. Если облава, уйти можно влёгкую, — нахваливал мне фатеру Изя, как заправский квартирный маклер.
— Стреммар в день! — объявил Ося цену за «козырную» комнату, сквозь заплеванные окна которой с трудом угадывался крепостной путь на свободу.
(На всякий случай уточню: это не уровень земли, а боевой ход того самого фрагмента Китай-городской стены, которая уцелела до нашего времени. Послереволюционное фото)
Хата как хата, нора в человейнике. Узкий пенал со скрипучей расшатанной койкой. Стол небольшой. Вешалка к стене прибита. Рукомойник деревенского типа. Жить можно. Я и не к такому привык за годы солдатчины. Может, и дорого, но цен я, один черт, не знаю.
— Он по фене не курсает, — извиняющимся тоном пояснил Изя. — Но дядя серьезный. От него сам Пузан маленько струхнул. Он же и поручил нам присмотреть за гостем.
— 30 копеек, — почтительно разъяснил мне Ося. — За эти деньги вам и постирают, и белье поменяют, и в лавку сбегают. Осилите?