Экс на миллион
Шрифт:
… К вечеру я вымотался до предела. Набегался с этажа на этаж. То водицы принеси. То «утку». То повернуть больного, чтобы в блевотине не захлебнулся. То помочь устроить нового пострадавшего на полу в когда-то изысканном будуаре Антонины Никитичны. Так устал, что даже позабыл о своем обещании Анне вернуться и про трупы, которые стоило бы прибрать. Только сейчас вспомнил, когда спустился в помещение аптеки и привалился к стене, найдя свободное местечко.
Ося остался наверху ухаживать за перебинтованным и загипсованным Изей. Состояние нашего друга было тяжелым, но и надежда появилась на благоприятный исход.
—
Народу в просторном темном помещении хватало. Остерегаясь повредить стеклянные лекарственные шкафы под потолок, люди жались больше к стене с окнами. Чекушкин не стал их заколачивать, и отблески городских пожаров, проникая сквозь заиндевелые окна и отражаясь от зеркальных дверец шкафов, играли тенями на измученных потрясенных лицах. Я грыз надыбанный на кухне сухарь и активно грел уши.
Троица легкораненых — чернорабочий из металлических мастерских, арбатский обыватель и студент-технолог — делились впечатлениями о прошедших днях. Всех их уровняла московская беда. Вымотанный до предела чернорабочий тихо рассказывал, как их баррикаду на Арбате обстреляли из пушек:
— Пошли катать. Шрапнель так и свистела. Народ валился снопами — все больше зеваки.
Ротозеи — извечная московская головная боль. Чуть что случись, тут же толпа. Будто город не работал, а только ждал случая подивиться на что угодно — на пожар, обрушение дома, сцепившиеся телеги… Восстание — это столько всего полюбопытствовать. Почему-то многие считали, что стрельба в городе — это какая-то игра, к которой они не причастны, и, стало быть, минует их и пуля, и осколки. Ну и поглазели — со смертельным исходом.
— Уж мы их гнали-гнали, — делился рабочий. — Кутерьма кругом. Над головой бабахнет — барышни в обморок. Да и у меня с непривычки чуть все кости в штаны не ссыпались.
Обыватель также поделился наболевшим. По его словам, солдаты ошалели и принялись палить в случайных прохожих. Даже по окнам, по мелькавшим за ними лицам. Поползли слухи, что дворники по приказу своих хозяев-миллионщиков растаскивают баррикады на дрова. Что артиллеристы отчего-то стреляют по домам непричастных обывателей, словно наказывают сам город за восстание. Не людей — здания.
— Каменный дом-то не высечешь. Так его — из пушки!
— Хоронят свободу под развалинами, — не выдержал студент, повысив голос.
— Тише, тише, не мешайте людям отдыхать. Я вам так доложу: рядить нужно не по политике, а по совести…
— А стрелять из пушек в живых людей? Погибла вера в царя в Кровавое воскресенье.
— Это, да. Тут не поспоришь. Но скажите на милость, что вы и ваши товарищи собрались защищать в Москве? Триумфальную арку?
— Вы не понимаете…
— Все очень хорошо понимаю. Как в октябре с резьбы сорвались, так обратно и не завинтились. Говорят, Шмит, владелец фабрики, чуть ли не главный зачинщик бунта. Вот зачем ему власть в Москве брать и солдат сюда приманивать? Зачем ножами истыкали швейцара на Тверской, который вашего брата в ресторан не пускал? Зачем Войлошникова расстреляли, начальника сыскной полиции? Какое он имел отношение к политическим? Сперва расстреляли во дворе, а потом дом ограбили. Революционеры…
Я навострил уши. Пустой треп неожиданно подарил важную информацию. Неужели социалисты? Могли и воры. Тот же Пузан захотел рассчитаться. Хотя…
Пора! Отдохнул. Хватит уши греть. Обещал вернуться — так тому и быть. Я пошел прощаться с хозяевами и ребятами.
… Снова непроглядная тьма укрыла своим крылом истерзанный боями город. Тишины не было. Все так же где-то в районе Пресни жахали пушки. Все так же разливалась ружейно-пистолетная трескотня. Только патрулей на улицах прибавилось — не прежних расхлябанных ночных сторожей, а злых солдат, готовых стрелять во все, что шевелится. Спрятался закон государственный. Расправы без суда и следствия стали нормой жизни. Наслушался я в аптечном зале про творящиеся безобразия. Нынче на московских улицах правило простое: сиди дома, не гуляй. Высунул нос за дверь, жди пули у каменной стенки. Разбираться никто не будет. Нож или револьвер на кармане — читай отходную. Или просто попался под горячую руку. Ссылки на деток, на Христа, хоть на черта лысого — ничто тебе не поможет.
Я прежним путем проскочил до Лопухинского. Только дернулся в направлении Остоженки, расслышал цокот подкованных копыт. Конный патруль! То ли казаки, то ли сумские драгуны из Хамовнических казарм. От таких однова не уйдешь. Вмиг догонят. И шашками, шашками…
Напротив известного мне отсутствующего звена в ограде виднелся точно такой же забор, только целый. Деревянный, украшенный фигурной раскладкой и столбиками с шарами наверху. Два метра для меня не препятствие. Разбежался, прыгнул и легко перенес тело через плотно подогнанные друг к другу доски. Соскочил вниз на подпружиненные ноги. Огляделся. Никто меня не окликнул, не заорал «Держи вора!». Ну и ладушки, двигаем дальше.
Кое-как, тыкаясь в стены сараев, выбрался к следующему переулку. Теперь меня ждал забор каменный, с калиткой, утопленной в землю и со столь низкой притолокой, что, не склонив головы, не выйдешь. Я парень не гордый. Могу и шею согнуть и «русскую» сплясать, коли попросят.
Прикрыв за собой дверцу, извинившись про себя перед хозяевами за незакрытый засов, вышел в переулок. В самом его начале что-то чернело на снегу. Наверное, чье-то тело, уже немного запорошенное снегом.
Покрутил головой, надеясь найти внутренний проезд. Тщетно. Плотненько так застроен доходными домами Дурнов переулок вопреки названью. К ним во двор хрен попадешь. Въездные арки плотно закрыты высокими крепчайшими двустворчатыми воротами. Дворники тут — чистые звери. Умоляй не умоляй — пальцем не пошевелят, чтобы калиточку открыть. Плехов предупредил.
Делать нечего, двинулся к Остоженке.
И тут же развернул лапти, прижавшись плотнее к темному забору. Слух меня не подвел. Около проезда к Зачатьевскому монастырю стоял конный патруль. Не казаки, а уланы в узнаваемых четырёхугольных киверах-конфедератках. Разглядел их неясные силуэты, рельефно вычерченные в свете луны.
Снова пришлось лезть через забор и шариться в потемках в поисках прохода через внутренние строения старых дворянских усадьб. Разок чуть не провалился в выгребную яму. Характерный запах подсказал, что дело не чисто в полном смысле этого слова.