Экспедиція въ Западную Европу Сатириконцевъ: Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова
Шрифт:
Милый, веселый, неприхотливый Крысаковъ… Ты заслуживаешь пера не скромнаго юмориста съ однотонными красками на палитр, а, по крайней мр, могучаго орлинаго пера Виктора Гюго или героическаго размаха автора «Трехъ мушкетеровъ».
Постараюсь быть просто протокольнымъ; иногда протоколъ дйствуетъ сильне всего.
Было раннее утро. Крысаковъ наканун вечеромъ сговорился съ нами идти въ Центральный Рынокъ поглазть на «чрево Парижа», но, конечно, каждый изъ насъ придерживался совершенно новой оригинальной пословицы: «вечеръ утра мудрене». Вечеромъ можно было строить какіе угодно мудрые,
Предмстье за парком Montsouri.
Крысаковъ собрался одинъ. Жилъ онъ въ другомъ «пансіон» съ женой, пріхавшей изъ Ниццы; съ утра, обыкновенно заходилъ къ намъ и не разставался до вечера.
Въ шесть ча совъ утра хозяйка пансіона видла жильца, который на цыпочкахъ, стараясь не шумть, пробирался къ выходу съ вещами (ящикъ для красокъ и этюдникъ); въ девять часовъ утра та-же хозяйка замтила жену жильца, выходившую изъ своей комнаты съ картонкой въ рукахъ.
Хозяйка преградила ей путь и сказала:
— Прежде чмъ тайкомъ съзжать, милые мои — надо бы уплатить денежки.
— Съ чего вы взяли, что мы съзжаемъ? — удивилась жена Крысакова. — Я поду къ модистк, а мужъ похалъ на этюды, на рынокъ.
— На этюды? Вс вы, русскіе, мошенники. И вашъ мужъ мошенникъ.
— Не больше, чмъ вашъ мужъ, — вжливо отвтила жена нашего друга.
Затмъ произошло вотъ что: хозяйка раскричалась, толкнула квартирантку въ грудь, отобрала ключъ отъ комнаты, несмотря на увренія, что деньги лежать въ комнат и могутъ быть заплачены сейчасъ, а потомъ квартирантка была изгнана изъ корридора и поселилась она въ помщеніи гораздо меньшемъ, чмъ раньше — именно на уличной тумбочк у парадныхъ дверей, гд она, плача, просидла до двухъ часовъ дня.
Она не знала, гд найти мужа, который въ это время, ничего не подозрвая, весело завтракалъ съ нами на полученные изъ ліонскаго кредита денежки.
Позавтракавъ, онъ вспомнилъ о семейномъ очаг, похалъ домой — и наткнулся на плачущую жену на тумбочк.
Наскоро распросивъ ее, вошелъ поблднвшій Крысаковъ въ залъ пансіона, гд за общимъ табль д'отел сидло около двадцати человкъ французовъ.
Мирно завтракали ветчиной и какой-то зеленью.
— Гд хозяинъ? — спросилъ Крысаковъ.
— Я.
— Почему ваша жена безо всякаго повода поз-зволила себ толкнуть въ грудь мою жену?
— О, — возразилъ хозяинъ пренебрежительно махнувъ рукой. — Вы русскіе?
— Да.
— Такъ вдь русскихъ всегда бьютъ. Русскіе привыкли, чтобы ихъ били.
Привычному человку, конечно, не особенно больно, когда его бьютъ. Но непривычный французъ, получи въ ударъ кулакомъ въ животъ, заревлъ, какъ быкъ, и обрушился на маленькій столикъ съ цвгочнымъ горшкомъ.
Нсколько французовъ вскочили и бросились на славнаго, веселаго, кроткаго Крысакова.
Крысаковъ повелъ могучими плечами, ударилъ ногой громадный столъ, и все слилось въ одну ужасающую симфонію звона
Вотъ подите-жъ: глупые, закупленные деньгами русскаго правительства разные «Земщины» и «Колоколы» съ истинно-дурацкимъ постоянствомъ изъ номера въ номеръ увряютъ десятокъ своихъ читателей, что сатириконцы — это жиды безъ всякаго національнаго чувства и достоинства.
А Крысаковъ безразсудно, безъ всякаго колебанія, ползъ одинъ на двадцать человкъ именно за одну нотку въ голос хозяина, которая показалась ему безмрно горькой и обидной.
Да! Въ Россіи насъ жмутъ и намъ живется плохо; у насъ нтъ ни ясныхъ законовъ, ни уваженія къ личности.
Но когда зажирвшій въ свободахъ французъ поднялъ, по примру всероссійскаго городового, руку на русскаго — въ голов должно помутиться и разсудокъ долженъ отойти въ сторону…
— Мерзавцы, — гремлъ голосъ нашего товарища. — Русскихъ всюду бьютъ? Не такъ ли вотъ? Или, можетъ быть, этакъ?
Двое пытались уползти отъ него въ дверь, одинъ выскочилъ въ раскрытое окно; какой то глупецъ схватилъ палку, взбжалъ по винтовой лстниц въ углу комнаты и пытался поразить оттуда всесокрушающаго Крысакова; но тотъ схватилъ палку, стащилъ, вмст съ французомъ, съ лстницы и, задавъ ему солидную трепку, бросилъ палку подъ ноги двумъ послднимъ удиравшимъ противникамъ.
Поломанные стулья, разбитая посуда, хрустящимъ ковромъ покрывавшая полъ, и посредин Крысаковъ съ мужественно поднятыми руками и ногой на живот лежащаго безъ чувствъ хозяина…
Моментъ — и онъ забился въ шести дюжихъ рукахъ… Три полисмэна схватили его, приглашенные расторопной хозяйкой пансіона.
— Полиція? — сказалъ Крысаковъ. — Сдаюсь. Это уже законъ!
Но когда его привели въ участокъ и комиссаръ предложилъ въ рзкой форм снять шляпу, Крысаковъ съ любопыствомъ спросилъ!
— А почему вы въ шляп?
Полисменъ сзади ударомъ ладони сбилъ съ Крысакова шляпу («русскихъ всегда бьютъ»), но Крысаковъ повернулся и въ одинъ моментъ посбивалъ съ кэпи полисміновъ (по своей теоріи «иногда и русскіе бьютъ»).
Нужно-ли говорить еще что нибудь?
Pion-Pion.
Личное задержаніе, штрафъ, убытки за поломанную посуду и поврежденныхъ французовъ — однимъ словомъ мы ухали вдвоемъ съ Сандерсомъ, оставивъ Крысакову для подкрпленія Мифасова.
Потомъ они передавали намъ, что русскій консулъ, къ которому Крысаковъ обратился за заступничествомъ, сказалъ:
— Знаете, что? Не стоитъ поднимать исторіи… Заплатите имъ штрафъ и убытки. Правда, они первые оскорбили вашу жену… Но если бы недалеко были наши броненосцы — я бы говорилъ съ ними. А такъ, что я могу сказать?!. Что мы, русскіе, можемъ сказать?
Жалкое, забитое существо этотъ консулъ.
Намъ говорили опытные люди, что если русскій человкъ хочетъ найти серьезное заступничество — онъ долженъ обратиться къ англійскому консулу.