Экспедиція въ Западную Европу Сатириконцевъ: Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова
Шрифт:
Кто былъ виноватъ въ этомъ? Что было причиной этому: склонность-ли Мифасова къ фенешебельнымъ ресторанамъ, къ «обдамъ подъ гонгъ», страсть-ли Сандерса къ эффектнымъ одеждамъ, покупка-ли массы оружія, которое всякій изъ насъ пріобрлъ для защиты жизни отъ могущихъ посягнуть на нее враговъ? Вроятно, все вмст повредило намъ.
Правда, мы ждали солиднаго перевода на Ліонскій кредитъ и переводъ этотъ долженъ былъ получиться въ Париж 12 іюля. Но 12 іюля банки были закрыты потому, что черезъ два дня предстояло огромное празднованіе 14 іюля — день взятія Бастиліи; 13 іюля банки не открывались потому, что оставался всего одинъ
Грозный призракъ голода протянулъ къ намъ свои костлявыя, когтистыя лапы.
Первые признаки бдствія выяснились неожиданно: 11-го, іюля, посл роскошнаго завтрака въ ресторан на Итальянскомъ бульвар, мы взяли моторъ и полетли въ Булонскій лсъ.
Сандерсъ былъ задумчивъ. Вдругъ на полдорог онъ хлопнулъ ладонью по доск мотора и съ не свойственной ему энергіей воскликнулъ:
— Стойте! Сколько показываетъ таксометръ?
— 6 франковъ 50.
— Моторъ! Назадъ!
— Что случилось?
И, какь гробовой молотокъ, прозвучали слова Сандерса:
— У насъ всего, 8 франковъ… (общественными суммами завдывалъ Сандерсъ).
Раздались крики ужаса; моторъ повернули и онъ, какъ встникъ бдствія, полетлъ со страшнымъ ревомъ и плачемъ въ городъ!
— Стойте! до дому версты полторы. Дойдемъ пшкомъ, — предложилъ благоразумный Крысаковъ. — Шофферу нужно, конечно, заплатить полнымъ рублемъ, но на чай, въ виду исключительности положенія, не давать; пусть каждый пожметъ ему руку; это все, чмъ мы можемъ располагать.
Вс съ чувствомъ пожали шофферу руку и поплелись домой.
Вечеромъ прибгли къ паштету съ пивомъ, а утромъ, на другой день, Мифасовъ заслъ за большую композицію «Голодающіе въ Индіи».
— Какъ жаль, что нтъ съ нами Мити, — замтилъ Крысаковъ. — Его можно бы послать собирать милостыню. Самимъ намъ неудобно, а онъ могъ бы поработать на бдныхъ хозяевъ.
— Бдный Митя! — вздохнулъ Мифасовъ. — Онъ, вроятно, умираетъ отъ голоду въ Берлин, мы — въ Париж. О, жизнь! Ты шутишь иногда жестоко, и твоя улыбка напоминаетъ часто гримасу смерти.
Сандерсъ обошелъ кругомъ Крысакова и, щелкнувъ зубами, сказалъ:
— Думалъ-ли я, что рагу изъ Крысакова будетъ казаться мн такимъ заманчивымъ?!
Крысаковъ, взволнованный, всталъ, поцловалъ Сандерса въ темя и выбжалъ изъ нашей комнаты въ свою.
Потомъ вернулся, положилъ на столъ золотой и сурово сказалъ:
— Послдній! Пряталъ на похороны. Берите!
Радостный крикъ сотрясъ наши груди:
— Беру въ кассу — сказалъ Сандерсъ. — Что мы сдлаемъ на эти деньги?
— Тутъ я на углу видлъ одинъ ресторанчикъ… — несмло замтилъ Мифасовъ.
«Голодающіе» на его рисунк сразу пополнли. Онъ придлалъ имъ животы, округлилъ щеки, при бавилъ мяса на рукахъ и ногахъ и сказалъ:
— Произведенія художника есть продуктъ его настроенія. Налво за угломъ, входъ съ бульвара. Обдъ два франка съ виномъ!
— Браво, Мифасовъ! Онъ заслуживаетъ качанья. Въ первую же хорошую качку на мор вы будете вознаграждены! За уголъ, господа, за уголъ!
Ночная
Было 13-е число. Весь Парижъ наряжался, украшался, обвшивался разноцвтными лампочками; на улицахъ строили эстрады для музыкантовъ, драппируя ихъ матеріей національнаго цвта. Уже приближался вечеръ, и пылкіе французы не могдли дождаться завтрашняго дня, зажгли кое гд иллюминацію и плясали на улиц подъ теплымъ небомъ, подъ звуки скрипокъ и флейтъ.
Bal Bulier.
А мы сидли въ комнат Мифасова, безъ лампы, озаренные свтомъ луны, и тоска — этотъ спутникъ сирыхъ и голодныхъ — сжимала ниши сердца, которыя теперь перемстились внизъ и свили себ гнздо въ желудк.
Недоконченный этюдъ «Голодающіе въ Индіи», снова реставрированный въ сторону худобы и нищенства — смутно бллъ на стол своими страшными скелетообразными фигурами.
— Мама, мама, — прошепталъ я. — Знаешь-ли ты, что испытываетъ твой сынъ, твой милый первенецъ.
— Постойте, сказалъ — Мифасовъ, очевидно, посл долгой борьбы съ собой. — У меня есть тоже мать и я не хочу, чтобы ея сынъ терплъ какія нибудь лишенія. Въ тотъ день, когда голодъ подкрадывался къ намъ — у меня были запрятанные 50 франковъ. Я спряталъ ихъ на крайній случай… на самый крайній случай, когда мы начнемъ питаться кожей чемодановъ и безвредными сортами масляныхъ красокъ!.. Но больше я мучиться не въ силахъ. Музыка играетъ такъ хорошо и улицы оживлены, наполнены веселыми лицами… сотни прекрасныхъ дочерей Франціи освщаютъ площади свтомъ своихъ глазъ, ихъ мелодичный смхъ заставляетъ сжиматься сердца сладко и мучи…
— По 12 съ половиной франковъ, — сказалъ Сандерсъ. — Господа! Умываться, бриться! Чортъ возьми! Да здраствуетъ Бастилія!
И мы, какъ подтаявшая льдина съ горы, низринулись съ лстницы на улицу.
Какое то безуміе охватило Парижъ. Вс улицы были наполнены народомъ, звуки трубъ и барабановъ прорзали волны человческаго смха, тысячи цвтныхъ фонариковъ кокетливо прятались въ темной зелени деревьевъ и теплое лтнее небо разукрасилось на этотъ разъ особенно роскошными блистающими звздами, которыя весело перемигивались, глядя на темные силуэты пляшущихъ, пьющихъ и поющихъ людей.
Бшенное веселье сатириконцев вкуп съ парижанами — 14 Iюля.
Милый, прекрасный Парижъ!.. Русская полиція впала-бы въ острое помшательство, увидвъ такую анархію и безпорядокъ:
— Какъ, танцуютъ на улиц? Играютъ оркестры?! Нарушеніе тишины! Незаконное сборище! 128 статья! 359 параграфъ! До трехъ мсяцевъ безъ замны штрафомъ. Казаковъ! Разогнать!
Невроятнымъ кажется такое веселье русскому человку, ротъ котораго заткнуть дюжимъ кулакомъ будочника, а ноги связаны тысячью обязательныхъ постановленій.