Экспедиція въ Западную Европу Сатириконцевъ: Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова
Шрифт:
Опять свтло… Вс сидять на своихъ мстахъ, подозрительно поглядывая другъ на друга.
— Кто это дерется? Что за свинство, — спросилъ сонный Сандерсъ.
— Дйствигельно, — подхватилъ я, — безобразіе! Вести себя не умють.
Тьма хлынула въ окна. И опять поднялась въ вагон неимоврная возня, ревъ, крики и протесты.
— Стойте! — раздался могучій голосъ Крысакова. — Я поймалъ того, который насъ бьетъ. Держу его за руку… Нтъ, голубчикъ, не вырвешься!
Засіялъ свтъ и — мы увидли, бьющагося въ Крысаковскихъ рукахъ Сандерса.
Вс набросились на него съ упреками, но я замтилъ, какъ змилась хитрая улыбочка на губахъ Мифасова.
Отъ Монте-Карло
Одна изъ нихъ обвела насъ веселымъ взглядомъ, и вдругъ нахлобучила Крысакову на носъ его шляпу.
— Ура! — гаркнулъ Крысаковъ изъ подъ шляпы. — Отсел, значитъ, начинается прекрасная Франція!
НИЦЦА
Ницца — небольшой городокъ, утыканный пальмами.
Мы попали въ него въ такое время, когда все прізжее народонаселеніе состояло изъ шести человкъ: насъ четырехъ и тхъ двухъ француженокъ, которыхъ мы встртили въ вагон.
У бдняжекъ, очевидно, въ сезон были такія плохія дла, что ухать было не на что и, поэтому, он влачили вдвоемъ жалкое существованіе, надясь на случай.
Но случай не подвертывался, потому что, кром насъ никого не было, а наши принципы удерживали насъ, отъ легкомысленныхъ поступковъ и преступнаго общенія съ женщинами.
Намъ не нужно было тратить много времени, чтобы замтить, что вся Ницца живетъ только нами и для насъ; вс гостинницы были закрыты, кром одной, въ которой жили мы; вс извозчики бездельничали, кром двухъ, которые возили насъ, магазины отпирались для насъ, музыка по праздникамъ на площади гремла для насъ, и только легкомысленныя бабочки, кружившіяся около насъ, были вн этого распорядка — спросъ на женскую привязанность стоялъ до смшного низко.
Когда мы узжали, было такое впечатлніе, что душа Ниццы отлетаетъ и тло сейчасъ замретъ въ послдней агоніи.
Въ Парижъ! Въ Парижъ!
ПАРИЖЪ
Тоска по родин. — Мы четверо. — Призракъ голода. — Муки. — 14 іюля. — Лирическое отступленіе. — Деньги отыскиваются. — Послднія усилія. — Драка. — Побда. — Въ Россіи! — Послднее mercі…
Налиболе остро это началось съ Парижа.
Первымъ былъ пойманъ Мифасовъ; пойманъ на мст преступленія, въ то время, когда, сидя въ маленькомъ кафе на бульвар Мишель, и увидя насъ, пытался со сконфуженнымъ видомъ спрятать въ карманъ клочекъ бумаги.
— Погодите! — строго сказалъ Крысаковъ. — Дайте-ка сюда. Ну, конечно, я такъ и подозрвалъ…
Это былъ обрывокъ русской газеты.
— А наше слово? Наше слово — не читать русскихъ газетъ, не вспоминать о Россіи, не пить русской водки?..
Опустивъ голову, смущенно шаркалъ ногой по цементному полу Мифасовъ.
Вторымъ попался Сандерсъ.
Однажды, идя по улиц впереди него, и неожиданно оглянувшись мы, замтили, что онъ, отмахнулся два раза отъ какого-то попрошайки, а потомъ вдругъ остановился, прислушался къ его словамъ, и лицо его, какъ будто очарованное сладкой музыкой, распустилось въ блаженную улыбку.
— О! — сказалъ Сандерсъ, — вы говорите — вы русскій! Неужели? Не обманываете-ли вы меня?
— Русскій! Ей Богу! Поврьте третій день уже хожу — ни шиша…
— Какъ? Какъ вы сказали? «Ни шиша?» О, это очень мило! Какое образное русское слово! Это очень
— Обносился, оборвался я, какъ босявка…
Склонивъ голову на бокъ, Сандерсъ сладко слушалъ…
— О, что за языкъ! «Босявка», оборвался… Почему никто изъ товарищей моихъ не говоритъ такъ по русски? Давно я не слыхалъ отъ нихъ русскаго слова. Вс стараются французить… Русскій! Я желаю васъ выручить, русскій… Вотъ вамъ пять франковъ.
Большіе бульвары.
Крысакова однажды поймали ночью уже на лестнице, въ то время, когда онъ, крадучись, со своимъ распухшимъ, больнымъ чемоданомъ пробирался къ выходу…
— Неужели, господа, вы не можете потерпеть несколькихъ дней? — возмущался я, — до нашего срока отпуска — двухъ месяцевъ — осталось всего шесть сутокъ.
Но въ тотъ же вечеръ, я самъ, подойдя къ открытому окну, увиделъ на небе нашу русскую добродушную луну. И мне захотелось, какъ собаке, положить лапы на подоконникъ, вытянуть кверху голову, да какъ завыть!.. Завыть отъ тоски по нашей несчастной, милой родине…
Въ предыдущихъ очеркахъ я уделялъ наибольшее вниманіе этнографическимъ описаніямъ; Парижъ настолько всемъ известенъ, что я считаю себя вправе заняться, главнымъ образомъ, путешественниками — Мифасовымъ, Крысаковымъ, Сандерсомъ и мною.
Всякій, конечно, былъ веренъ себе: Сандерсъ однажды задремалъ съ булкой въ рукахъ, остановившись на полпути между прилавкомъ и нашимъ столикомъ; онъ-же, заспоривъ какъ-то о томъ: какой изъ двухъ путей, ведущихъ къ Лувру, ближе, — всталъ въ шесть часовъ утра и пошелъ проверять тотъ и другой путь; среди сна все трое были разбужены и оповщены о томъ, какой хорошій, умный человкъ Сандерсъ и какъ онъ всегда бываетъ правъ.
Всякій, конечно, былъ вренъ себ: Мифасовъ посл обда потащилъ насъ въ кафе-шантанъ Марини; онъ же возмутился бшенными цнами на мста въ этомъ учрежденіи; онъ же предложилъ похать въ какой нибудь изъ маленькихъ шантанчиковъ на Севастопольскомъ бульвар, утверждая, что хотя это далеко, но за то дешевизна тамошнихъ кабачковъ баснословная; онъ же, въ отвтъ на наши сомннія, сказалъ, что ему приходилось бывать тамъ и что спорить съ нимъ, опытнымъ кутилой, глупо. «За свои слова я ручаюсь головой». По прізд на мсто выяснилось, что цны въ кафэ-концерт на Севастопольскомъ бульвар, выше цнъ Марини на 40 %.
Всякій, конечно, былъ вренъ себ: шокируя Мифасова и Сандерса, мы съ Крысаковымъ присаживались за столикомъ въ третьеклассномъ кафе, требовали пива, а потомъ Крысаковъ мчался въ телжк, развозившей всякую сндь, покупалъ на 10 су паштета изъ телячьей печенки, на 3 су хлба, и мы устраивали такой пиръ, что вс съ восхищеніемъ глядли на насъ, кром Мифасова и Сандерса.
— Кушайте, — добродушно угощалъ Крысаковъ, похлопывая ладонью по своему паштету. — Битте-дритте.
Долженъ замтить, что паштетомъ питались и наши антагонисты — Мифасовъ и Сандерсъ. Долженъ замтить что и насыщеніе паштетами за 10 су и хлбъ за 3 су и возмущеніе цнами шантана — все это имло подъ собой основательную почву: дло въ томъ, что мы раззорились.