Электрический остров

Асанов Николай Александрович

Подсев к столу, он налил себе чаю. В сущности, ему хотелось плотно поужинать, но нельзя же мешать жене изображать хозяйку салона и нарушать чинную беседу прозаическим напоминанием о еде, особенно если жена забыла, что муж не был дома с утра. А идти на кухню и снова оставлять Нину наедине с Улыбышевым ему почему-то не хотелось. Борис Михайлович, как видно, сидит тут уже давно. Он весьма удобно расположился в любимом кресле Андрея и чувствовал себя дома, пожалуй, больше, чем хозяин!

Андрей невольно подумал о том, как родилось у него враждебное чувство к Улыбышеву? Он считал себя справедливым человеком, тем более хотелось по­нять все до конца. Может

быть, он не прав в своей не­приязни? Может быть, и в самом деле надо отделить Улыбышева-конструктора, Улыбышева-ученого от того человека, что сидит здесь и изрекает малознача­щие фразы с таким апломбом, будто открывает вели­кие истины. Но ведь Андрей знал, что Улыбышев умен, талантлив, образован, разносторонен — от этих качеств он не отказался бы и сам, — так почему с не­давнего времени ему все чаще кажется, что многие из достоинств Улыбышева являются казовыми, ну, как если бы тщедушный человек, надев наваченный ко­стюм с большими плечами, изображал из себя си­лача. Неужели ревность заставляет его превращать достоинства Улыбышева в недостатки?

Когда Андрей простился с Мариной, ему хотелось вихрем ворваться в дом, обнять жену, закричать: «Эврика!» — или что-нибудь в этом роде, одним сло­вом, показать ей, что он нашел! Нашел решение во­проса, пусть не самостоятельно, но нашел! Вовремя подсказанное соображение равноценно присоедине­нию союзника в битве. Ему хотелось аплодисментов, вздохов, ахов, восторженных слов, и он ничего не пожалел бы, чтобы Нина сказала их. Но вид мирной беседы у чайного стола, окрашенное румянцем воодушевления лицо жены, глаза, равнодушно ответившие на его приветствие и вновь обратившиеся на собесед­ника,— все вызывало раздражение, и радость откры­тия погасла, не успев разгореться тем пламенем, ко­торому не страшны ни дождь, ни ветер.

— Как работается, Андрей Игнатьевич? — лю­безно спросил Улыбышев.

— Нормально, — ответил Андрей.

— Не узнаю русского языка! — засмеялся Улы­бышев. — В наши дни в него привнесли столько неяс­ностей, что скоро трудно будет понимать собеседника. Иной диалог весь состоит из таких нелепых словечек: точно, нормально, сногсшибательно…

— Но, надеюсь, вы не ждете от меня отчета за про­деланные работы здесь, за чаем? — спросил Андрей.

— Избави боже! Я не хочу, чтобы Нина Сергеевна скучала.

Андрею хотелось возразить, сказать, что раньше Нина Сергеевна не скучала, слушая его соображения, например, о диссертации. Только теперь ей стало скучно слушать его рассказы. С того дня, как Андрей занялся своим прибором, они ни разу не говорили о будущем, как будто жили на таком расстоянии друг от друга, когда не слышно голоса. Может быть, как раз Борис Михайлович с его эпикурейским отноше­нием к жизни и к работе и виноват в этом?

А все-таки Марина здорово помогла! Без нее он еще долго бы возился с предохранителями. Конечно, не пятьсот лет, как сказал он от избытка благодар­ности, но сколько-то дней, наверно, пропало бы даром. Как жаль, что нельзя пересаживать качества одного человека другому. Он бы непременно позаимствовал кое-какие достоинства у Марины и передал их жене, хотя бы вот интерес к его делам.

Он все ждал, когда же Улыбышев напомнит об их последней схватке, но тот болтал с Ниной о каких-то пустяках. Может быть, у него прояснилось в голове? Время еще не упущено. При помощи Пустошки можно так переконструировать трактор, что он не будет вызывать никаких возражений. Орленов успеет даже поставить свой прибор…

Задумавшись, Андрей перестал слышать голоса бе­седовавших и

снова пересматривал весь процесс из­готовления прибора. Конечно, это еще не шедевр, но кое-что в нем теперь ценно по-настоящему!

— А как ваша новая помощница? — вдруг спро­сил Улыбышев.

Орленов в это время был далеко, он снова слышал жужжание токов в лаборатории, которое покрывало все остальные звуки мира. Поэтому он взглянул на Улыбышева несколько бессмысленно, как человек, ко­торый вынырнул на мгновение, чтобы снова пойти на дно. Нина тронула его за руку:

— Борис Михайлович спрашивает тебя о Чередни­ченко. Доволен ли ты своим выбором?

— Выбором? Но я ничего не выбирал…

— Значит, это она вас выбрала! — засмеялся Улы­бышев.— И право, Нина Сергеевна, трудно решить, что опаснее…

Говорить в таком тоне невозможно. Андрей вовсе не хотел обижать Марину. К счастью, Улыбышев на­конец поднялся, чтобы уйти.

— Я все забываю, что Андрей Игнатьевич рабо­тает над прибором к моему трактору. Что делать, одинокие люди завистливы к чужому счастью. Однако надо дать покой и счастливцам!

— Куда же вы, Борис Михайлович, — попыталась остановить его Нина, но Андрей различил нотку не­искренности в ее голосе и обрадовался. Значит, Улы­бышев надоел и ей.

Теперь ему не хотелось, чтобы Улыбышев так и ушел, ничего не сказав о главном. Он отодвинул ста­кан и спросил:

— Куда это вы отправили Маркова, Борис Михай­лович?

Нина вздернула голову и сердито взглянула на мужа. Борис Михайлович ласково улыбнулся:

— А я и не знал, что административные дела вас тоже занимают. Марков поехал проверить, как идет установка силовых линий для наших тракторов.

— А вы уверены, что сможете отправить в дли­тельную командировку каждого, кто выскажется про­тив трактора? Боюсь, что филиал тогда постепенно превратится в пустыню… — бес раздражения толкал Андрея на открытую ссору. Нина поняла это, и глаза ее стали злыми. Улыбышев, взглянув на нее, сообра­зил, что имеет в ней союзницу, и более сухо ответил:

— Я никому не запрещаю высказывать свою точку зрения. Вы, например, высказываете ее довольно от­кровенно, однако я не пытаюсь избавиться от вас. Признаться, я надеюсь, что машина сама оправдает себя… — он отыскал свою шляпу, поклонился и уже с порога оглядел Нину. Нина стояла в лучах тор­шера, маленькая, стройная, зеленовато-жемчужная от платья и света. Улыбышев помахал на прощанье ру­кой и воскликнул:

— Признаюсь и еще в одном грехе: восхищение Ниной Сергеевной помогает мне прощать ваши недостатки! — и медленно удалился, выразив и преклонение перед женой и неуважение к мужу. И на этот раз он оказался победителем.

— Как тебе не стыдно, Андрей! — чуть не плача, сказала Нина. — Борис Михайлович делает все для того, чтобы помочь тебе стать таким же видным уче­ным, а ты…

Он изумленно посмотрел на жену. Нина кружи­лась по террасе. Только платье шумело на поворотах. Он не выдержал нападения, таившего новую, совсем неожиданную опасность, и более резко, чем хотел, спросил:

— Для этого он и ходит сюда каждый вечер? Нина, не желая замечать его раздражения, продол­жала:

— Он удивлен тем, что ты, который должен был бы благодарить его за приглашение сюда, на само­стоятельную работу, организуешь комплот против него. Начал блокироваться с каким-то Пустышкой или Пустяшкой, подговариваешь Горностаева. Разве это порядочно? А Борис Михайлович ждет только твоего прибора, чтобы включить тебя в список соавторов по трактору и затем представить к премии!