Элемента.L

Лабрус Елена

И тут подошла главврач. Да, женщины определенно наблюдательнее мужчин! Наверно, из окна падал достаточно яркий свет, раз она спросила про Евины глаза. Да, папины синие глаза. Инопланетянин? В детстве она представляла себе отца, которого не знала, именно так. Даже забавно! Но надо было идти!

Он шел рядом. И чтобы не думать об этом, Ева решила сосредоточиться на простых вещах, например, как переставлять ноги вниз по лестнице, чтобы не упасть, или как не удариться об косяк, проходя в дверь. Оказалось, это было совершенно ни к чему. Оттого что он просто был рядом, мир неожиданно перестал для нее делиться на части. Не было прошлого или будущего, не было других мест. Было только здесь и сейчас! И здесь, и сейчас мир был полным, настоящим и удивительно прекрасным. Он просто был рядом, и это было

так естественно, как дышать. Ей не нужно было думать как дышать, и не нужно было думать как переставлять ноги и как попасть в дверной проем. Ей было уютно, спокойно и радостно, просто потому, что он был рядом.

Она даже не успела толком испугаться, что ее засунут в кузов Скорой помощи, когда Екатерина Петровна уже уступила ей свое место в кабине. Правда, слева от нее был сильно озабоченный ею Роман. Но нельзя же ехать без водителя! Зато справа от нее был Дэн. И это преображало и допотопную машину, и россказни водителя. Ева не прислушивалась к тому, что он говорил. Она чувствовала тепло ноги Дэна, которая плотно прижималась к ней в тесной кабине. Она чувствовала его дыхание и запах кожаной куртки, обтягивающей его плечо, которым он так старательно старался на Еву не давить. Она чувствовала, что живет и была счастлива.

Вот и кладбище! И свежевырытая могила, и суетящиеся с гробом рабочие мгновенно вернули Еву к осознанию того, что это тяжелый день. Она разом вспомнила, как таким же холодным ноябрьским днем хоронили деда. Тогда всю дорогу до кладбища они шли пешком, народа было много, и их процессию сопровождал небольшой оркестр. Время от времени оркестр играл Похоронный марш, и эта музыка раздирала в клочья душу. Ева тогда решила, что никогда и никому не хочет заказывать на похороны музыку. Пока оркестр молчал, родные еще хоть как-то держались, но стоило только услышать первые аккорды этой бессмертной сонаты Шопена, и хотелось выть в голос от горя.

Их хоть их сегодняшняя разношерстная кучка скорбящих была мала, но похороны есть похороны, все переживали, а приехавшие старушки особенно. Ведь каждая из них видела на месте покойницы себя, и это предавало в их глазах происходящему дополнительный драматизм и важность.

«Нет, пожалуйста!» - взмолилась Ева. Она не хочет лезть в гроб! От кого еще здесь она могла ожидать помощи? Она повернулась в поисках Дэна. Оказывается, он стоял совсем рядом. И она видела, что он готов помочь. Но Роман стоял ближе. Что ж, должна же быть и от него какая-нибудь польза! И первый раз за сегодняшний день Ева посмотрела на него с уважением. Ему два раза пришлось лезть под саван, и оба раза он был спокоен, собран, и даже немного циничен.

– Прощайтесь! – сказал мужик с лопатой.

И глядя на этих суетящихся у гроба тепло одетых сгорбленных женщин, Еве стало невыносимо жаль и этих, многое переживших стареньких бабушек, и ее тихо умершую в полном одиночестве тетку. Которую никто из родных, кроме Евы, которая и родственницей-то ей толком не была, не пришел хоронить.

Ева не боялась покойников. Целовать тетку в холодный лоб было не противно. Было никак, словно прикасаешься губами к холодному мрамору. «Спи спокойно!» - сказала она ей тихо. И так хотелось добавить: «Надеюсь, еще увидимся!» Но они уже никогда не увидятся, поэтому она просто молча помахала ей рукой. Это «Никогда!» своей окончательностью резало ей сердце острым ножом, и она больше не могла не плакать. «Прощай, моя милая добрая тетя, сама того не зная, подарившая мне лучшие воспоминания моей жизни! Ставшая ангелом, познакомившим меня с человеком без которого я не знаю, как мне дальше жить!»

И она хотела сделать шаг назад, чтобы пропустить рабочих, но тонкие каблуки завязли в сырой глине, и она потеряла равновесие. Если бы не эти подхватившие ее сильные руки, она упала бы в грязь. Но ей было так плохо, что было все равно, кто ее сейчас поддержал: рабочий с лопатой, или беспокойный Роман. Но ей повезло, и судя по тому, что она чувствовала себя на этой мужской груди как дома - это было то самое, единственное в мире место, где ей хотелось бы плакать. И когда застучали эти безжалостные молотки, заколачивая крышку гроба, она даже не пыталась сдержаться. Наверно, он гладил ее по голове. Она честно не помнила, это было или ей показалось. Она помнила

запах свежести, исходящий от него, но это был не парфюм, нет, скорее стиральный порошок. Она помнила, что свитер был мягкий, а грудь по ним твердая. Она помнила, что подумала, что от ее косметики останутся пятна. Но гладил ли он ее в тот момент, когда она так напряженно обо всем этом думала, она не помнила. Она слышала, что гроб начали опускать, но характерного удара о дно ямы не было. Она облегченно вздохнула. Почему-то все очень переживают, когда гроб ставят неаккуратно. Она видела, как опять по очереди стали подходить к краю могилы старушки. Да, надо бросить горсть земли! Она развернулась. Но он не убрал свою руку. Она нагнулась, чтобы взять землю, он нагнулся вместе с ней, но ее не отпустил. Она бросила липкую землю, он бросил следом. Она посмотрела на свою испачканную руку, достала пропитанный слезами платок, потерла. У нее было две свободных руки, а он одной рукой держал ее за талию. Поэтому она взяла и попыталась вытереть и его руку тоже. Он не возражал. «Неужели он думает, что я могу сигануть в эту могилу, поэтому держит?» - нашла она единственное разумное объяснение его так надолго задержавшейся на ее талии руке. Он стал отходить подальше от могилы и аккуратно потянул ее за собой. Она не сопротивлялась.

Бабки устали и замерзли, она видела, как медленно, убирая носовые платки, и поджидая друг друга, они пошли к машине. Она обратила внимание, что Роман, бросив на нее какой-то нервный взгляд, ушел вслед за бабками. Она все это замечала, но чувствовала только Его тепло за своей спиной. Рабочие слажено махали лопатами. Он нежно прижал ее к себе двумя руками.

Он не просто придерживал ее, или защищал, или грел. Он обнимал ее в самом полном смысле этого слова. Она забыла, что надо дышать. Она боялась пошевелиться. Но он и не думал разжимать свои крепкие руки. Он прижался своей колючей щекой к ее лицу. Она чувствовала его дыханье. Ей нестерпимо захотелось прикоснуться к нему. Она подняла руку, чтобы погладить его по щеке. Он чуть-чуть отвернул голову и, перехватив ее руку, прижал к своим губам.

Рабочие стали ставить крест. Если бы они сейчас воткнули его в свежезасыпанную могилу вверх ногами, Еве было бы все равно. Но рабочим было не всё равно, они никак не могли определиться с этим крестом, и ей пришлось показывать руками как он должен стоять. Дэну пришлось ее отпустить для этой пантомимы. Она смотрела, как по центру холмика поставили ее пушистый венок, как качается на нем траурная лента. «Мир праху твоему!» видела она, но эта надпись сейчас зазвучала для нее как-то по-новому. Рабочие вежливо кланялись ей и Дэну за ее спиной, сделав свою работу, и уходили. Ну, вот и все! Пора! Она повернулась, чтобы посмотреть куда идти, но у Него оказались другие планы. Он мягко, но точно запрокинул ее голову, и уверенно и убедительно ее поцеловал. У нее кружилась голова. Она отвечала, и он не останавливался. Он не прижимал ее к себе слишком близко, поэтому она не могла с полной уверенностью судить о его намерениях. Но она готова была поклясться любым богам, что, если он положит ее сейчас на эту свежую могилу как на постель, она не будет сопротивляться.

Судя по всему, сильно против этого был Роман. Он так нажал на сигнал в машине, что где-то в деревне залаяли собаки. Ева отстранилась. Она боялась посмотреть Дэну в глаза, она боялась того, что может в них увидеть. Но он держал ее голову и ждал. И она решилась. Нет, ни смеха, ни жалости, ни превосходства, ни разочарования. Только вопрос. Нужен ли я тебе так, как нужна мне ты? О, да! Подпись. Печать. И она подтвердила свой ответ еще одним коротким поцелуем. Опустила голову и все так же, не проронив ни одного слова, они пошли к машине.

Роман тоже не стал тратить ни слова, ни взгляды на то, чтобы сказать, как он ее ненавидит, в его руках было нечто более существенное – баранка его автомобиля. Он несся так и крутил баранкой так, словно в его руках был не руль, а Евина шея, которую он хотел непременно свернуть. Бабки в кузове ругались и охали. Дэн сгруппировался так, чтобы Ева, находясь в кольце его рук, ни обо что не ударилась. На единственном ровном отрезке дороги, Дэн приложил свои горячие руки к ее совсем замерзшим ушам. Она хотела погреть их сама, но ее руки были еще холоднее ушей.