Элемента.L

Лабрус Елена

– Давай-давай! – призывала она его долбить еще. Он стал ритмично поднимать и опускать инструмент, и земля крошилась, отмалывалась, но обнажала под пыльно-серым только более темный и влажные слои.

– Отлично, - сказала Ева, - похоже, земля, - и поднялась, отряхивая руки.

– Ты умеешь садить деревья?
– на всякий случай спросил ее Феликс.

– Не особо, - пожала она плечами и улыбнулась, - но я видела, как это делают.

– Отлично, - повторил за ней Феликс, - предлагаю завтра же этим и заняться, - если ты мне, конечно, составишь компанию. Или все же лучше садовника?

– Ну, ты же не собираешься разбивать здесь фруктовый сад? – на всякий случай уточнила Ева, и когда Феликс отрицательно

покачал головой, добавила: - Думаю, хотя бы одно дерево мы точно сумеем посадить сами.

Пока они дошли обратно, пока ставили назад ледоруб, мыли руки, и Ева рассказывала о том, что много времени провела в деревне, пиццу уже привезли. И Клара даже ее нарезала. Сидеть с ними женщина не стала, и, положив себе на тарелку всего один тоненький кусочек, удалилась.

Феликс помнил каждое слово того их застольного разговора, только совсем забыл про то, что должен ее был очаровывать и влюблять. Она говорила о том, что никогда не была за границей. Ему, проводившему в зарубежных поездках большую часть своего рабочего времени это было странно. И еще более странным было то, что она не хотела никуда ехать. Девушки, с которыми он общался, если еще не были где-то за рубежом, то мечтали обязательно побывать, а те, что бывали, мечтали непременно поехать еще, и еще, и еще. И так преданно, так по-собачьи заглядывали ему в глаза и завидовали, что он объездил весь мир. А Ева не заглядывала, не завидовала и вообще считала, что ездить как это делает он – по работе, важному делу, в поисках вдохновения или по еще какой-нибудь причине - правильно, и нужно. А так как она не имела ни одной хоть сколько-нибудь уважительной причины отправиться в путешествие, то и смысла в этом не видела и не хотела.

– А на отдых? Куда-нибудь к морю? – предположил Феликс.

– Знаешь, где бы я действительно отдохнула? – спросила она, - У бабушки в деревне. В том самом старом доме, и в том самом старом саду, где я видела, как сажают деревья.

– Снова перечитывать Чехова? – улыбнулся он.

В парке он еще помнил, что должен ее очаровать, а потому узнав, что она сейчас читает Чехова, умничал и поражал ее своими познаниями его творчества. И она, ни разу не перебила его за время этого многословного монолога. Он же пояснял ей чем отличается раннее творчество Чехова от позднего, что восхищало в нем его современников и почему он был мастером короткого жанра. Потом перестав, наконец, красоваться, он решил узнать зачем она то его сейчас читает.

– Недавно в одной интернет-публикации я прочитала, что, когда Чехов был в Венеции, его встретила там Зинаида Гиппиус, и как все петербургские снобы, посчитала своим долгом поставить провинциала на место и намеренно запутала его в ценах на гостиницу. И написала в своем дневнике что-то типа «нормальный провинциальный доктор…тонкая наблюдательность в своем пределе…грубоватые манеры». И мне так стало обидно за него, что острое чувство несправедливости заставляет меня все перечитывать его рассказы и перечитывать, и перечитывать, и перечитывать. Но оно не отпускает. Чехов плохо видел, плохо знал иностранные языки, поэтому был практически беспомощен за границей, он был болен, четырнадцать лет он мужественно боролся с туберкулезом. И это так чудовищно бесчеловечно, жестоко и подло с ее стороны.

Всю его спесь разом как рукой сняло. Он мучительно рылся в бесконечной памяти Лулу, силясь выудить хоть что-нибудь успокоительное.

 - Знаешь, может это тебя немного утешит, - наконец, сказал он, - но эта Гиппиус, она вообще была сукой по жизни.

– А еще все они умерли, - грустно улыбнулась Ева.

– И давно умерли! И ты перечитываешь Чехова, а не Гиппиус. Ты любишь Чехова и плевать, что кто-то там позволил себе отозваться о нем плохо. Художника каждый может обидеть, - он подал ей руку, чтобы помочь спуститься по высоким ступенькам к самой

воде.

– Откуда ты так много знаешь про Чехова?
– спросила Ева, отправляя в рот кусок еще теплой пиццы, тоже вспомнив недавний разговор.

– Я так много времени провожу в дороге, должен же я себя чем-нибудь при этом занимать, - сказал он с невозмутимым лицом.

Она чуть не подавилась, поперхнулась, пытаясь сказать, что она об этом думает с набитым ртом, но справилась, проглотила и потом только разразилась мучительным кашлем напополам со смехом.

– Только не говори мне, что перечитываешь биографии русских писателей, а не смотришь какие-нибудь Игры престолов, - выдавила она сквозь смех с кашлем.

– Все что успели снять, я уже посмотрел, и я слишком много летаю, - сказал он, легонько похлопав ее по спине, - Думаю, не все из нас доживут до завершения Игр Престолов, и Джордж Мартин будет одним из тех, кто не доживет, - улыбнулся он.

– Неправда, снимают они быстрее, чем он пишет, - все еще прерывающимся сиплым голосом сказала Ева, - Вот с книгами засада, не спорю.

Феликс рад был, что опасную тему про его познания, они миновали. И он злился на себя за то, что умничал там, где не следовало бы. И чувствовал, что эти ненастоящие знания – если и не абсолютное зло, то и не добро, точно.

– Так откуда такие познания о Чехове? – неожиданно вернулась она к теме, когда он уже облегченно выдохнул.

– Как-то видел по телеку передачу, - импровизировал он на ходу, - И все думал при этом - зачем я это смотрю? А видишь, пригодилось.

– Хорошая у тебя память, - искренне позавидовала ему Ева, и он в ответ только скромно улыбнулся.

– Спасибо за ужин, но мне уже пора, - она встала, глядя в темные окна, в которых отражались только их фигуры в нечетком желтом свете от огромной, но тусклой лампы скрытой плотным абажуром.

– Может, такси? – улыбнулся он.

– Только если ты со мной не поедешь, - улыбнулась она в ответ.

– Не поеду, но завтра буду ждать под твоими окнами с деревом в руках, - ответил Феликс.

– Это необязательно - так мучить несчастное дерево, - снова улыбнулась она, - я могу сама приехать к тебе часам к одиннадцати, например.

– На самом деле я надеялся, что ты поможешь мне не только посадить это дерево, но и выбрать, поэтому давай к этому времени все же приеду я и буду ждать в том месте, где прошлый раз тебя высадило такси, если не хочешь говорить мне где ты живешь, - и он сдержанно улыбнулся самыми уголками губ.

– Я живу как раз в том самом доме, где прошлый раз вышла, - улыбнулась она, напротив, широко и беззаботно, - Так что считай, договорились.

– Завтра в одиннадцать, - сказал он, и захлопнул за ней дверцу такси.

Феликс обернулся на звук шагов.

– Садись, - сказал ему отец, и сам сел за заваленный бумагами стол.

Феликс снял пальто, шарф – он же собирался уходить – бросил их на подлокотник дивана, сам присел рядом. Раз отец расположился за своим столом и пытается навести на нем порядок, значит, разговор будет сложный, и возможно, долгий. Отец, не глядя на него перебирал бумаги, Феликс пытался устроиться на мягком диване, то откинувшись на спинку, но наоборот, наклонившись вперед. Как ни сядь – было неудобно. Он исподлобья смотрел на отца. Светловолосый и голубоглазый как все азуры, красиво стареющий как все алисанги, он всегда был спокоен и сдержан на эмоции, и только глубокая морщинка, залегшая между его бровей, говорила о том, что его что-то беспокоит. Благородную внешность отца не портил даже шрам, тонкой полоской пересекающий от виска до подбородка его левую щеку. Каждый раз, когда Феликс спрашивал его об этом шраме, он неизменно отвечал «бандитская пуля» и ни слова больше.