Элемента.L

Лабрус Елена

– А Еву спросили?
– не поднимая глаз от чашки, спросил Дэн.

– И Еву твою спросили, - сказала Екатерина с ударением на слово "твою" и улыбнулась.

Дэн не возражал. Напоминание о девушке заставило его сердце биться чаще.

– Вещи теткины, кстати, если она что будет забирать, в сарай пока снесли. Возьми потом ключ у завхоза, пусть она посмотрит.

– Хорошо. Скажу, - согласился Дэн, вставая, - Спасибо за кофе! Пойду.

– Здрасте! Пойдет он!
– возмутилась Екатерина, - Давай на место все складывай!

– Ой, я и забыл!
– искренне удивился Дэн, глядя на папки и открытый шкаф.

Екатерина только молча улыбнулась на его рассеянность. Явно эта девушка зацепила его не на шутку. Думая далеко не об этих папках, Дэн машинально спихивал всё в шкаф.

– Вот теперь иди, - сказала она, пряча обратно в стол ключи, - Еве привет!

Он только покачал головой в ответ на ее невинную улыбочку и вышел.

К Еве Дэн, конечно, зашел, но она спала, и он не стал ее будить. Возвращаясь из ее палаты, в вестибюле больницы он встретил Волошинскую. Легка на помине! Тепло одетая, с красным носом с мороза, она стряхнула несколько

снежинок с воротника добротного пальто и перехватив поудобнее нетяжелую сумку одновременно с Дэном подошла к дверям на второй этаж. Он открыл для нее дверь.

– Свежим воздухом дышали, Вера Пална?

– Да, прогулялась немного, да в магазин вот зашла на всякий случай. А то если и обед задержат, боюсь, до вечера не доживу. Так хоть сухариков погрызу, - ответила старушка, не преминув напомнить про задержку с завтраком, - Такие вкусные, кстати, сухари! Не брали?

И старушка, начавшая было не торопясь подниматься по лестнице, остановилась и сверху вниз посмотрела на Дэна, еще стоявшего у подножия лестницы.

– Не брал, - честно признался он.

– Зря! Такие вкусные! Сладенькие! Их на нашем хлебозаводе из булочек делают. И с изюмом, и с повидлом попадаются. И стоят недорого! А давайте я Вас угощу, - и старушка полезла было в сумку.

– Вер Пална, спасибо большое, только давайте я к Вам потом зайду и угостите, - отказался Дэн, - Я как раз на обход иду.

– А! Ну, давайте, давайте!
– согласилась она, - Да Вы бегите тогда вперед, а то пока я поднимусь!
– и она посторонилась к перилам, пропуская своего доктора.

– Спасибо!
– сказал Дэн и, перешагивая через две ступеньки, заспешил вперед.

Раньше он не придал бы значения и этому разговору, и ее внешности. Но как это обычно бывает, стоит кому-то заострить твое внимание на чем-то и кажется, что оно так и начинает лезть в глаза. И он почему-то обратил внимание на ее губы, ярко накрашенные, причем помадой явно специально проведено шире естественных контуров. Как у клоуна. А клоунов Дэн с детства не любил. И Дэн попытался припомнить что-нибудь из ее прошлого, известного только ему.

Когда Шейн принял его в свою команду, то первым его заданием было обследовать всех бабушек на предмет их воспоминаний. Дэн взялся за эту работу с энтузиазмом. Как оказалось, задание было не из легких. Прежде всего, потому, что у пожилых людей вся накопленная за жизнь информация и знания, которыми они не пользуются, были словно погребены под толстым-толстым слоем пыли. Отличие было только в том, у кого и что скрывалось под этим слоем пыли. Иногда по ощущениям за запыленными дверями были просто огромные кучи мусора - склоки, обиды, ссоры, выяснения отношений, разных размеров пакости. Хотелось немедленно выскочить оттуда, зажав нос. Иногда это были двери, за которыми открывались помпезно обставленные с претензией на роскошь помещения. Они напоминали Дэну о Помпеях. И хотелось бы узнать больше, но вулканический пепел времени слежался над этими воспоминаниями намертво. Порой лежавшая толстым слоем пыль была даже спасением, принося облегчение, приглушая боль, покрывая забвением лишения и трудности, которые пришлось пережить. Дэн трудился без устали, разгребая этот мусор, пепел и пыль. Но беспощадное время не щадит и память. В те дни ему стало понятно, почему память пожилых людей так странно работает - они помнят, как в босоногом детстве рвали малину в соседском саду, но не помнят, что ели сегодня на обед и обедали ли вообще. В их памяти просто нет больше места для новой информации, ей негде там приютиться, разве что в каком-нибудь пыльном углу. Но пыльные углы не любят даже воспоминания. Это было совершенно антинаучное объяснение, но видя эти захламленные дома памяти каждый день, ничего другого ему на ум не шло.

Правда, больше всего Дэна поражало не это запустение, а то, что воспоминания делились на группы. И самое центральное место всегда занимали не самые красивые двери. Сначала Дэн принял их за ценные для человека воспоминания, пусть и не самые лучшие и красивые, но важные. Но он глубоко ошибался. На самом деле это были незаконченные дела и события, которые уже нельзя было изменить. Какие угодно. Нерешенная задача. Недописанная работа. Неисправленная ошибка. Несказанные слова. Не сданный экзамен. Парень в трамвае, к которому так и не хватило мужества подойти, а ведь он улыбнулся и все смотрел вслед. Сидящий зимой на канализационном люке бомж, провожающий каждый день равнодушных людей таким же равнодушным взглядом. Скулящая на цепи за забором собака. Может, ей нужна была помощь? Все это не забывается, не прощается, не отпускается. Оно остается с нами навсегда и постоянно возвращается, возвращается и возвращается в старости, а порой и намного раньше, превращаясь в наихудший ночной кошмар. Потом Дэн научился отличать эти двери от остальных с первого взгляда. Это было легко. Двери к этим воспоминаниям никогда не светились и не становились прозрачными, но и никогда не запирались. Они были или приоткрыты, или хлопали, словно от сквозняка, или выглядели так, словно совраны с петель. Дэн научился эти сломанные двери находить, а Шейн ремонтировать– лечить. Первое время они с Шейном целыми месяцами работали вместе, порой без отдыха и выходных.

А память человеческая была многолика. Были в ней и Премиум-двери или ВИП-двери по личной классификации Дэна. Те самые пресловутые лучшие моменты в жизни. Личные подвиги и победы. Это были самые нарядные двери, и они тоже многое говорили об их владельце. Признание заслуг. Личное достижение. Заслуженная победа, а порой и нечаянная удача, счастливый случай. Кто-то выжил после страшной аварии, а кто-то справился с болезнью. Кто-то построил дом, а кто-то отсудил квартиру у родственников. Особенно чувствовалось за этими дверями советское прошлое этих многое видавших на своем веку женщин. Вручение медали, победа

в соцсоревнованиях и доска почета хоть за одной из этих дверей, а непременно прятались. У других людей за такими дверями часто были рождения детей и браки. Но категория постоялиц Дома престарелых к таким людям не относилась. Их двери с воспоминаниями о мужьях и детях входили совсем в другую категорию и рядком стояли у условно названной Дэном Стены слез. Ибо воспоминания эти были болезненными, и со слез начиналась и слезами же и заканчивались, хотя и были когда-то счастливыми. По глупости своей и неопытности Дэн поначалу совал свой нос и за эти двери, но плохой аппетит и собственные дурные сны быстро отбили у него интерес к хождению в те закоулки памяти.

 И только у одной старушки из всего его пенсионерского Легиона не было Стены слез, и была идеальная чистота. И это была Волошинская. Если и были у нее муж или дети, то она давно и благополучно о них забыла. И ни о чем она не сожалела, и ни по кому не плакала. Зато у нее была Стена ненависти. И самой популярной в ней была дверь с воспоминаниями о родителях. Нет, в ее памяти родители и детские годы поместились не в Стене Вечной Памяти, а именно там, где другие люди даже кошачьей дверки не оставляют. Она ненавидела своих родителей за то, что они были простыми рабочими людьми. Ненавидела свое детство за то, что оно было таким обычным. "Как вы можете пялиться в этот ящик, - заявила она родителям, когда отец принес в дом предмет самой большой гордости их семьи - ламповый телевизор с небольшим выпуклым экраном, - когда кругом кипит настоящая жизнь!" Она словно утопила их в своей ненависти, похоронила за этой дверью, которую исправно мыла и красила, как оградку кладбища в Родительский день, такой ухоженной она была, и начала жизнь заново. Жизнь чужими заботами чужих людей. Да, Дэн вспомнил, увидев ее накрашенные красной помадой губы, что ее память напомнила ему не комнату, а бесконечный коридор. Коридор Красных Фонарей. Только там не торговали любовью за деньги, как на известной улице. Там предлагали то, что Вере не нужно было в своей идеальной жизни. Краски, эмоции, впечатления, переживания, страдания. Вот она успокаивает плачущую подругу, которую бросил муж. Какая трагедия! Она даже искренне всплакнула вместе с ней, и всю ночь просидела у так и не зазвонившего телефона. А потом ушла в свою уютную квартирку и порадовалась, что не ее это муж, да и нет у нее никакого мужа, и счастливо заснула. Вот она играет с чужим ребенком. И он улыбается и гулит, и она радостно смеется, глядя на него. Но вот он испачкал пеленки, расплакался, и некрасиво скривил личико. И она брезгливо передала его матери и поспешила вымыть руки и проверить все ли в порядке с ее прической и по последней моде скроенном платьем. Неужели это она имела в виду, когда говорила родителям про кипящую настоящую жизнь? Все это было так фальшиво, так наиграно и так предсказуемо, как в плохой пьесе. И Дэну как зрителю было скучно и противно одновременно.

 Эмоциальная депривация - поставил диагноз Шейн. Гипертрофированный эгоизм, ставший принципом жизни - решил для себя Дэн. И ему страшно не хотелось снова ходить по ее чистым коридорам, хотя он понимал, что должен. Он вздохнул, и пошел по палатам.

Еще один дежурный обход. Сегодня позднее, чем обычно. К его удивлению в первых двух палатах оказалось пусто. Хотя, чему удивляться, это у доктора Майера свободное посещение, а у постоялиц весь день идет по жесткому графику, заданному, программой передач: завтрак, обход, потом сериал и/или телевизионный суд, потом обед, сон-час, и снова, то суд, то сериал, ужин, сериал и сон. И между всем этим неизменные выпуски новостей. Не все даже гулять ходят, чтобы что-нибудь не пропустить, хотя он их заставляет, прямо насильно иногда выпроваживает, помогая одеться и спуститься. Но не сегодня. Как он понял, большинство старушек после завтрака, который был поздним, так и остались сидеть в столовой, где на стене был закреплен довольно большой телевизор. Обычно они возвращались сюда после обхода. Даже ужасные табуретки их не пугали. Они составляли их к противоположной от телевизора стене, чтобы можно было опереться о стену. Некоторые для удобства приносили с собой небольшие подушки, а иногда и просто кофты и подкладывали их под спину. Так и сидели, задрав головы к экрану. У многих телевизоры были в комнатах, но вместе смотреть было веселее. Иногда после просмотра играли в домино или карты. Кто-то из посетителей даже принес Монополию, но она как-то не прижилась, так и лежала в новой коробке в шкафу.

"Нет, стулья новые точно нужны! " - подумал Дэн, глядя на неудобно скорчившихся бабулек.

– Дамы, - обратился он к собравшимся в столовой пожилым женщинам, обратив внимание, что зашел он удачно, как раз во время показа рекламы, - Если есть у кого какие жалобы или вопросы, я готов выслушать, - он сделал паузу, давая возможность своим пациенткам высказаться, - Если нет, то не буду вас отвлекать. Не заметив ни единого движения в свою сторону, кроме отрицательного качания головой, и недовольного махания руками, так как сериал уже начался, он вышел. "Отлично! Значит, навещу только лежачих!" - решил он. Но лежачие тоже отказывались от осмотра одна за другой, пока он не дошел до Липовой. Липова никогда не только не отказывалась, но еще и как могла затягивала общение с доктором. А может Дэну так только казалось, но времени всё равно в ее палате он обычно проводил вдвое больше, чем в любой другой. Он зашел, но задав несколько дежурных вопросов и получив на все из них односложные отрицательные ответы, даже присаживаться не стал, понял, что и Липовой он сегодня не нужен. "Что ж это за день то сегодня такой?" - подумал он, выходя. Но еще больше он удивился, когда, закрывая за собой дверь, увидел спину Веры Павловны Волошинской, заходящей в комнату Евдокии Николаевны Купцовой. Инспирация в пустом коридоре заняла у него доли секунды, он вдохнул прямо на ходу, боясь пропустить хоть слово и успев протиснуться в закрывавшуюся дверь.