Елена Белякова. Русский Амаду, или русско-бразильские литературные связи
Шрифт:
Неправда, что мы с бразильцами похожи. Мы отличаемся главным - восприятием мира. Для бразильцев мир полон радости - мы воспринимаем жизнь трагически и устаем от самих себя, от этой ежедневной трагедии. Это и понятно, попробуйте оставаться оптимистом на бескрайних заснеженных просторах, где по полгода не бывает ни одного солнечного дня. Не случайно во все века на Руси больше всего любили скоморохов, юмористов и КВН: они, как и водка, помогают нам забыть о безысходности существования. А бразильцев не нужно веселить: радость живет в них от рождения. В чем похожи наши народы, так это в равнодушном отношении к деньгам. Но причины этого равнодушия прямо противоположные. Мы не стремимся зарабатывать, потому что понимаем, что никакие деньги не сделают нас счастливыми; а бразильцы - потому, что и без денег счастливы.
Расскажу одну быль. В начале 90-х новорусский бизнесмен приехал в Бразилию, чтобы закупить большую (ну очень большую) партию
Этим, кстати, отличаются коммунисты Амаду от русских революционеров. Наш революционер всегда аскет. В его сердце нет иной любви, кроме любви к революции. Ради нее он отказывается от всех земных радостей и сердечных привязанностей (вспомним Рахметова, Нагульнова) и даже такого естественного чувства, как любовь к родителям (Базаров). В общем, в России так: либо ты любишь Лушку, либо мировую революцию. По-другому у нас не бывает. А в Бразилии бывает. Вот, например, Жоаким, сын Раймунды и Антонио Витора, один из главных героев "Города Ильеуса": "Радостное волнение наполняет грудь Жоакима каждый раз, как он думает о своей партии. Жоаким многое любит на свете: любит Раймунду, похожую на старое дерево, день и ночь сгибающуюся над землей, сажая и собирая какао; любит он, несмотря ни на что, и мулата Антонио Витора, который выгнал его из дома и вообще ничего не понимает. Любит Жандиру, судомойку в доме гринго Асфоры, любит гулять с ней по берегу в лунные ночи. Любит море в Ильеусе, вечера на пристани, беседы с докерами на палубах кораблей. Он любит моторы автобусов и грузовиков, любит деревья какао - виденье его детства. Но свою партию он любит по-особому. Партия - его отчий дом, его школа, смысл его жизни" (72, С.165).
Для героев Жоржи Амаду любовь к партии - это неотъемлемая часть любви к жизни, и в этом их притягательность для русского читателя. Мы любим книги Амаду за то, что они дают нам ощущение радости, праздника, гармонии с миром.
В 1972 году отмечается 60-летие писателя, и поклонники Амаду получают великолепный подарок - "Иностранная литература" печатает роман "Лавку чудес", который даже с позиций сегодняшнего дня можно назвать творческой вершиной Жоржи Амаду. Как справедливо отмечает Ю. Покальчук, "Лавка чудес" - "одно из наиболее значительных, по - своему программных произведений" Жоржи Амаду (255, С. 100). Образ главного героя, Педро Арканжо - "олицетворение всей бразильской нации" (там же) и в то же время, он двойник автора. "Конечно, не в биографическом плане... Он двойник автора в самом главном - в отношении к жизни, в жизненной позиции. Ученый по призванию и дарованию, Арканжо делает самую свою жизнь аргументом в научном споре... Так и у самого Жоржи Амаду: его книги вырастают из его жизни, из его бесконечной любви к своим землякам, к их древнему искусству, к их наивному и мудрому быту, в котором писатель участвует как равный... Книги превращаются в убеждение, в позицию в том самом споре, который ведет в романе Педро Арканжо, а в действительности вот уже много десятилетий ведет писатель Жоржи Амаду" (334, С. 20). Позиция Педро Арканжо такова: "бразильский народ создал и ежеминутно создает самобытную культуру... Негры, индейцы и белые привнесли в общий тигель новой нации свои традиции. Переплавившись в этом тигле, они дали начало новой, яркой и необычной культуре. Но тезис Педро Арканжо не только антропологический, но и социальный. Идеал Педро Арканжо, тот идеал, который он отстаивает и своими исследованиями, и своей жизнью, не страшась унижений, нищеты, угроз, - в полном смысле слова демократический идеал. Национальное и классовое в его понимании не противоречат друг другу: именно труженики Бразилии сохраняют и развивают национальную культуру, именно в быту бедняков складываются и проявляются лучшие качества национального характера" (там же, С. 21).
Раскрытие этого национального характера, народного представления о жизни и есть вклад Жоржи Амаду в мировую литературу.
Народная стихия в книгах Амаду одновременно и "утопически идеальна, и национально конкретна". Амаду бесконечно любит своих земляков, любуется их самобытностью - и хочет заразить этой любовью своих читателей. Он еще и потому ищет новые, воздействующие на сегодняшнего читателя средства, чтобы раскрыть самобытность бразильского народа, потому что уверен в ее значении для современного человека. Амаду показывает те свойства национального характера, которые нужно сохранить для создания подлинно человеческого общества. "Объяснимая исторически, национальная самобытность бразильского народа - как тема в общей симфонии человечества, где важно не упустить ни одной ноты. Воплотившись в искусство
И все же надо добавить, что "Лавка чудес" выделяется среди произведений второго байянского цикла, написанных как до, так и после нее. В этом произведении Амаду поднялся на новую поистине шекспировскую высоту обобщения. Главный герой "Лавки чудес", Педро Арканжо, постигший глубины человеческой мудрости, достигший вершин человеческого сознания, - не просто бразилец, он - квинтэссенция Человека с большой буквы, человека будущего, который стоит над национальными границами. Этого, к сожалению, критики не заметили.
В 1973 году "Художественная литература" издает два романа первого байянского цикла: "Жубиаба" и "Мертвое море", написанные в 1935 и 1936 годах соответственно. Советские читатели знали из статей латиноамериканистов, что полюбившиеся им книги второго байянского цикла, от "Габриэлы" до "Лавки чудес", тесно связаны с ранними произведениями Амаду (271, С. 199 - 200), и теперь они имели возможность в этом убедиться.
Как пишет в предисловии Инна Тертерян, книги второго байянского цикла есть продолжение "Жубиабы" и "Мертвого моря". Некоторые персонажи этих книг, такие как шкипер Мануэл и его подруга Мария Клара, даже появляются в книгах 60-х годов. В других случаях герои этих произведений молоды, они могли бы быть детьми Антонио Балдуино, Гумы и Ливии, героев "Жубиабы" и "Мертвого моря" и они являются таковыми, если не по крови, то по духу. Их роднит любовь к свободе, песне и морю, наивная вера и неистребимая жизнерадостность. Далее Инна Тертерян отмечает, что тридцать с лишним лет, прошедшие после написания первого байянкого цикла, не могли не изменить их автора. Он знает теперь, что социальный мир и социальный человек не перерождаются так быстро, как это случилось с героем "Жубиабы" Антонио Балдуино, что старое живуче, а новое очень долго и упорно должно бороться за свою победу.
Несмотря на все изменения, которые прошли за годы, отделяющие первый и второй байянские циклы, мир героев, по сути, остался прежним. Все так же тяжел и опасен труд рыбаков, горька участь вдов и сирот, по-прежнему бедность, неграмотность, страх за будущее угнетает жителей баиянских окраин. Но по-прежнему звучат там смех и песни. А самое главное - "царят в этом мире дружба, человеческая теплота, солидарность" (269, С. 19).
Сравнивая первый и второй байянские циклы, И. Тертерян отмечает, что "книги второго цикла - "Старые моряки", "Дона Флор", "Лавка чудес" - написаны увереннее, сочнее, нежели ранние романы, что вполне естественно: очень молодой в середине 30-х годов, художник достиг теперь в канун своего шестидесятилетия, высокой творческой зрелости" (там же, С. 20). Однако, продолжает Тертерян, у ранних книг есть свое преимущество, которое делает знакомство советского читателя с ними радостным событием: они проникнуты волнением и уверенностью первооткрывателя (там же, С. 20), поскольку уже в своих ранних произведениях Амаду был глубоко оригинальным творцом, а не талантливым реставратором романтической прозы. В этих романах Амаду соединил фольклор и быт, прошлое и настоящее Бразилии. Он перенес легенду на улицу современного города, услышал ее в гуле повседневности, смело использовал фольклор для раскрытия духовных сил современного бразильца. Это стало настоящим художественным открытием молодого писателя (там же, С. 17). По сути дела И. Тертерян утверждает приоритет Амаду в создании "магического реализма", раскрытии латиноамериканского "мифологического сознания".
Еще более определенно высказывается по этому поводу Е. Гаврон в статье, посвященной 75-летию писателя: "Ж. Амаду довольно легко удалось то, что любому европейскому писателю поставило бы психологический и творческий барьер - соединение двух таких разнородных начал, как документальность и мифологичность, мышление индивидуальное и народное. Этот метод затем был освоен и разработан и другими латиноамериканскими писателями, прежде всего, Гарсиа Маркесом, но Жоржи Амаду был, тем не менее, первым" (194, С.68.).
Как уже было сказано, впервые советские читатели столкнулись с "мифологическим сознанием" в книге "Рыцарь надежды", опубликованной на русском языке еще в 1951 году. Как мы видим, советским исследователям понадобилось более 20 лет, чтобы понять значимость феномена.
Остается загадкой, почему тогда же, в 1973 году, не был переведен заключительный роман первого байянского цикла "Капитаны песка", столь любимый бразильцами. Это упущение со всей остротой почувствовала советская публика, когда в 1974 году по нашим экранам с ошеломляющим успехом прошел фильм американского режиссера Холла Бартлета "Генералы песчаных карьеров", поставленный по этому роману. Успех этого фильма всколыхнул новую волну интереса к творчеству Ж. Амаду. Чтобы прочитать его книги, читатели библиотек записывались в очередь, и особой популярностью в тот период пользовалась как раз "Жубиаба" и "Мертвое море", тематически самые близкие к "Капитанам песка", которые в ту пору не были доступны русскоязычным читателям.