Елисейские Поля
Шрифт:
Вера спала. Ей снилось, что она идет одна по незнакомой улице в своем старом коричневом платье. Она садится в автобус и едет куда-то. Потом снова идет мимо магазинов и домов. Дверь в церковь открыта. «Венчаться», – вспоминает Вера и входит в церковь. Пусто и тихо, и нет ни жениха, ни священника. Вера ждет. На аналое лежит икона. Свечи ярко горят перед ней. Вера берет икону, оглядывается и выбегает из церкви. Она бежит по улицам, прижимая икону к груди. За ней погоня. «Держи, держи! Воровка!» Вера бежит все скорее, подбегает к обрыву. Она разобьется! Все
Из кухни несся слабый стук ножа о тарелку, с пустой Люкиной кровати свешивалось на пол одеяло.
Вера заложила руки под голову. «Какой скверный сон. Скверный. Но почему скверный?.. Просто глупый. Нет, скверный». И сейчас же в памяти всплыли когда-то слышанные объяснения снов. В церкви быть – к несчастью, и с горы бежать – плохо. «Глупости, глупости, – успокаивала она себя. – Вздор. Ни в какие сны я не верю. Вот еще».
Она встала с кровати, подошла к окну и открыла ставни. Мелкий косой дождь стучал в стекла. Небо было серое и низкое. «Дождь в день свадьбы – хорошее предзнаменование. И это вздор. Такой же вздор, как и сны».
Вера накинула халатик и прошла в столовую. Все уже было чисто прибрано. Паркет блестел, на столе стояла большая корзина белых цветов. Свадебные цветы. Она села на диван. «Свадьба. Сегодня ее свадьба, а день такой похоронный». Она смотрела на серое небо, на мокрые зонтики прохожих.
«Господи, как грустно. Как больно. Что больно?.. – быстро спросила она себя. – Ничего, ничего, ничего не больно: никакой боли нет и даже грусти нет. Просто скучно. Но так ли еще будет скучно потом. Арсений… Нет, об Арсении думать нельзя».
Из кухни выбежала Люка, вся вымазанная в муке:
– Верочка, встала уже? Мама спрашивает, класть в соус мадеру?
– Что? В соус?
– Ну да, в соус, с мадерой вкусней. Но бутылка двадцать франков стоит.
Вера нетерпеливо повела плечами:
– Ах, делайте как хотите. Почем я знаю.
– Она велела побольше налить, – уже несся Люкин голос из кухни. – Она говорит, ничего, что двадцать франков. Хоть пятьдесят – только бы вкусно было.
Дождь тихо стучал в стекла. Цветы на столе тускло белели. Вера закрыла глаза. Вот так сидеть. И чтобы ничего не надо было. Ничего. Так сидеть и знать, что все уже кончено и больше ничего не будет, кроме этого серого мокрого окна и этих белых ненужных цветов.
– Вера, ты здесь? – озабоченно прокричала из коридора тетя Варя. – Одевайся. Скоро в мэрию.
Снова вбежала Люка:
– Вера, иди на кухню. Там лангуста принесли. Такого симпатичного, черного, и усами двигает. А то его сейчас варить будут. Идем.
Вера слабо отмахнулась:
– Оставь.
– Но он хорошенький. Ты непременно должна посмотреть.
– Оставь, у меня голова болит. Закрой
– Это утка, – радостно объяснила Люка, убегая.
Снова стало тихо и пусто. И дождь по-прежнему стучал в стекло. Так тихо, так грустно. Свадьба. Разве к свадьбе готовятся в этом доме? Не похоже. Скорее к похоронам.
От белых цветов шел слабый сладковатый запах. «Как ладан», – подумала она, и сразу вспомнился сон и церковь и как она бежала с горы, прижимая икону к груди. И почему-то стало страшно.
В комнату вошла Екатерина Львовна.
Вера взяла ее за руку:
– Подожди, мама. Сядь сюда.
Екатерина Львовна торопливо и робко села на диван.
– Мама, – Вера посмотрела прямо в глаза матери, – скажи, теперь уже поздно отказаться?
Веки Екатерины Львовны испуганно заморгали.
– Отказаться?..
– Ну да. От свадьбы.
На щеках Екатерины Львовны выступили красные пятна.
– Я думаю, поздно, – нерешительно начала она. – Как же? Ведь через два часа в мэрию. И шафера…
Вера кивнула.
– Я тоже так думаю, – сказала она серьезно и спокойно. – Поздно. И довольно об этом.
Она тряхнула головой, короткие волосы запрыгали во все стороны.
– Поцелуй меня, мама. И давай одеваться…
Маленькие белые туфли, уверенно стоявшие на коврике, тонкие пальцы, крепко державшие свечу, и улыбка – все говорило: «Не неволей иду. Сама хотела и очень счастлива».
Пламя свечей… Голоса певчих… Высокие окна…
Сквозь белую фату, опускавшуюся на глаза, все казалось каким-то особенным, чуть-чуть волшебным, чуть-чуть смешным.
Шафер плотно надел Владимиру венец на голову, и Владимир похож на султана с табачной коробки. Люка на длинных, худых ногах совсем цапля, а голова с большим бантом в профиль заячья. Цаплезаяц или зайцецапля… Вера тихо засмеялась, закрыв лицо руками.
– Плачет, – удовлетворенно прошептала тетя Варя. – То-то. Даже и ее пробрало.
Вера рассеянно улыбалась из окна вагона, держа в руках подвенечный букет.
– Пиши каждый день, Верочка, – просила Екатерина Львовна.
– Веселись, – кричала Люка. – Пришли фруктов.
Екатерина Львовна тронула Владимира за рукав:
– Берегите ее, пожалуйста. Это смешно. Все матери так говорят – но Вера такая слабенькая.
Владимир поцеловал ее руку:
– Будьте спокойны.
Становилось скучно. Говорить больше было не о чем. Наконец поезд тронулся.
– Ура! – закричали шафера.
– Ура! – нестройно подхватили остальные и замахали платками.
Люка побежала за поездом.
– Люка, сумасшедшая. Под колеса попадешь, – кричала Вера.
Екатерина Львовна крестила уходящий поезд. Вера постояла еще немного у окна, размахивая платком. Но ничего уже не было видно.
– Вот мы и едем, – сказал Владимир.
Вера прошла в купе, сняла новое дорожное пальто, маленькую шляпу и села на диван. Владимир сел напротив нее и улыбнулся.