Елисейские Поля
Шрифт:
– Больше ничего?
– Больше ничего…
И опять тихо…
– Ну спи… Довольно болтать, спи.
Люка зажмурилась. Не надо было про Арсения. На Веру только сон нагнало. А было так хорошо… Она вздохнула.
– Не спишь, Люка?..
– Не сплю.
– Любишь меня, Люка?
– Люблю.
– Больше всего на свете?
Люка подумала немного. Надо честно.
– Почти… – Больше всего на свете она любит Арсения.
– А ты, Вера?
– И я… почти…
Вера открыла сонные глаза
– Больше всего на свете люблю тебя, – прошептала она ему, засыпая.
4
Жить стало очень весело. Денег было много, а к весне Вера обещала велосипед. Люка и не думала, что бывает такая приятная, легкая жизнь. И Вера веселая, с каждым днем все веселее.
Так прошел месяц. Люка только не очень верила, неужели так может быть долго, всегда. И тревожно ждала чего-то, чего-то, что все сломает, исковеркает, от чего станет еще хуже, чем прежде. Но успокаивала себя: «А вдруг я напрасно боюсь?..»
Но оказалось, не напрасно. Это «что-то» все-таки началось, и началось оно так.
Люка возвращалась из лицея в февральский ветреный день. Было еще холодно, но ветер дул уже по-весеннему нежно. Люка медленно шла и улыбалась. Как хорошо. Небо легкое, весеннее. И земля легкая, и ноги легкие, и дышать легко. Все такое легкое-легкое. Только кажется тяжелым, только кажется неподвижным, а на самом деле все летит и звенит. Люка склоняет голову и слушает тихий звон трамваев, ветра, и голосов, и тихий звон сердца в груди. Как хорошо…
Вчера Люка водила Жанну за свой счет в цирк. Теперь она богатая, может. Жанна даже немного заискивает перед ней.
Люка входит в прихожую: «Мама!» Но ответа нет. В столовой на столе записка: «Я у Веры. Приходи туда». И отлично. Люка уже три дня не видела сестры. Вера все ездит куда-то, ее никогда не поймаешь. Отлично. И обедать у них вкусно, не то что дома.
Люка бросает портфель с книгами на пол и вприпрыжку сбегает по лестнице.
У Веры на звонок открывает горничная. И уже сразу в прихожей чувствуется что-то странное. Какая-то тревога.
– Что случилось?
У горничной испуганные глаза.
– Я не знаю. Кажется, мадам нездорова.
Владимир сидит на диване в кабинете.
– Здравствуйте, Люка. Посидите со мной. Нет, к Вере нельзя.
– Почему?..
Но Владимир смотрит на ковер и, должно быть, даже не слышит Люкиного вопроса.
Люка садится на диван, вытягивает ноги в желтых туфлях.
Нечего сказать, весело. И почему нельзя к Вере? У Владимира расстроенное, бледное лицо.
– Ну, как в лицее, Люка, вызывали?
– Да, по алгебре…
Из-за закрытой двери слышен голос Екатерины Львовны:
– Успокойся,
И всхлипыванье.
– Почему Вера плачет?
Владимир Иванович поднимает голову:
– Ну так как, вызывали?
– По алгебре…
И за дверью:
– Ты хину принимала?
– Да, да. Не помогает.
Всхлипывание сильнее.
Люка вытягивает шею:
– Вера больна?
– Простудилась, должно быть, – делано равнодушно отвечает он.
И снова за дверью:
– Я не хочу, не хочу. Я лучше умру.
– Но Верочка. Если даже… Ведь это совсем не опасно.
– Нет, я не хочу, не хочу. Это отвратительно, безобразно. Я лучше умру.
С минуту тихо, и вдруг Верин голос, жалобный и высокий:
– Господи, за что?..
Люка чувствует, как слезы щекочут в носу. Почему ее не пускают к Вере? Она бы утешила, развлекла, рассказала бы про вчерашних моржей.
– Разве она заразная?
Владимир Иванович смотрит на нее:
– Кто заразная?
– Ну Вера же. Почему нельзя к ней?
– Не приставайте, Люка.
В спальне хлопает шкаф.
– Какое платье достать?
– Все равно. Какое-нибудь.
– Шерстяные чулки надень. И шубу. Не простудись после ванны.
Шум передвигаемого стула.
– Попудрись, Верочка.
– Оставь, все равно. Где шляпа? Ну, идем.
Щелкает замок. Вера входит в столовую. Глаза красные, волосы висят из-под криво надетой шляпы. Что с ней?
У Люки сердце разрывается от жалости и нежности.
– Верочка!
Но Вера отмахивается от нее и быстро идет в прихожую. Люка хватает ее за рукав шубы:
– Вера!
– Отстань, – говорит Вера коротко и прикусывает губу, чтобы не расплакаться.
– Не приставай, Люка. Видишь, Вера расстроена. – Екатерина Львовна торопится за дочерью. – Обедайте без нас, а потом пойдешь домой.
Вера уже на лестнице:
– Скоро ли ты, мама?
– Сейчас, сейчас…
Люка открывает дверь в спальню.
Шторы на окне спущены. Кровать не постлана. На ковре рубашка и рядом утренние туфли. Шкаф открыт. На ночном столике какие-то порошки. Люка тянет воздух носом, как легавая собака. Пахнет йодом. Нет, ничего понять нельзя.
– Люка, обедать.
Люка садится напротив Владимира Ивановича. От всех этих волнений ужасно хочется есть.
Владимир Иванович рассеянно и молча смотрит на белую скатерть.
Люка наливает себе вина.
За жарким Владимир Иванович вспоминает о ней.
– Вы ничего не кушаете, Люка. Так нельзя.
– Угу, – отвечает только Люка с набитым ртом.
Но он, должно быть, вспоминает, что ему надо занимать ее.
– Ну, как в лицее? Вызывали?
– Угу, – снова односложно отвечает она, продолжая жевать.