Елисейские Поля
Шрифт:
Все становятся кругом. Выбирают жюри. Борцы снимают передники, закатывают рукава. Люка первая входит в круг.
– Чемпион России, – представляет арбитр Жанна.
Люка кланяется.
– Чемпион Франции. – Ивонна тоже кланяется.
Борцы подают друг другу руки. Публика хлопает и волнуется.
– Ивонна на пять кило тяжелей.
– Но Люка ловчей.
– Ивонна сильней. Я за Ивонну. Ставлю один против пяти.
– Я за Люку.
– Проиграешь. Ивонна…
– Начинайте.
Люка зажмуривается и, размахивая кулаками как ветряная
– Браво, Ивонна, так ее, так.
Люка снова бросается на Ивонну. Она не чувствует ударов. Она ничего не слышит, ничего не видит. Только одно – победить.
Ивонна отступает. Она тяжело дышит и уже устала. Глаза у нее испуганные. Люка продолжает наступать.
– Держись, Ивонна. Браво, Люка, так, еще, еще. Браво, Люка.
На минуту борцы сцепляются.
– Царапается, – вскрикивает Люка.
Свист. Долой, долой Ивонну. Позор. Люка наступает, из ее расцарапанной щеки течет кровь.
– Браво, браво, Люка!
Ивонна уже только увертывается от ударов, защищает руками лицо. Она оглядывается – нельзя ли удрать. Но публика стоит сплошным кольцом, плечом к плечу.
– Врешь, не уйдешь! – уже по-русски кричит Люка.
– Довольно, – вдруг всхлипывает Ивонна. – Я больше не могу.
– Признаешь ли себя побежденной?
– Признаю, – всхлипывает Ивонна.
Жанна звонит в колокольчик.
– Чемпион России, в один раунд…
Борцы снова пожимают друг другу руку. Публика качает Люку.
– Тише, тише, уроните, убьете ее.
Люка, не совсем еще придя в себя, смотрит кругом счастливыми, ошалевшими глазами:
– Вот видите, победила.
Снова аплодисменты. Кто-то промывает ее расцарапанную щеку.
Кто-то толкает ее:
– Я на тебе десять франков сделала. Завтра пирожными угощаю.
Люка возвращается домой счастливая и гордая. Левое плечо ноет, и на щеке царапина. Но это пустяки. Будет ее помнить Ивонна. А прохожие спешат мимо, толкают ее, и никто не знает, что она победила.
Уже темно. Фонари зажжены. Воздух холодный и влажный. Люка проходит сквозь Трокадеро, на минуту останавливается, смотрит с лестницы на Париж. Эйфелева башня тает в белом тумане, внизу под высоким пролетом огни и деревья Марсова поля. Люка спускается по лестнице, медленно идет мимо чугунного носорога, мимо пустого цветника с небьющими фонтанами.
Она нагибается, поднимает с земли бурый сморщенный лист, кладет его на ладонь. Лист слабо шуршит. «Как записка, – думает Люка. – Записка. Откуда? С неба?..»
Голые деревья тревожно шумят над головой. Сквозь тонкие ветки огни фонарей кажутся звездами. От влажной черной земли сладко и обморочно пахнет тлением. И вдруг порыв ветра и между деревьями черные огромные крылья.
– Азраил…
Но уже ничего нет. Только вечер. Только фонари и шуршащие ветки.
Люка идет дальше, испуганная, смущенная. Что это было?.. Нет, ничего не было. Но разве она еще помнит? Не совсем
Люке грустно, и как она устала. Она еле передвигает ноги. Вот наконец их улица. Под фонарем перед самым подъездом стоит кто-то. Она видит его синее пальто, его шляпу. Он стоит спиной к ней – верно, ждет. Но какое ей дело? Сердце еще трепещет от шума черных крыльев. Что это было?.. Неужели опять Азраил?
– Здравствуйте, Люка.
Люка кладет холодную руку в его ладонь. «Нет, это только кажется, – успокаивает она себя. – Только кажется…»
И все-таки она говорит:
– Здравствуйте, Арсений Николаевич…
– Как поживаете, Люка?
– Хорошо, спасибо… – Лучше прислониться к фонарю, чтобы не упасть.
Она неясно видит его лицо. И голос его доносится будто издали… Это от тумана. Это от волнения.
– Какая вы бледная. Вы были больны?..
– Нет…
– Как поживает Екатерина Львовна? Вера Алексеевна?
– Вера вышла замуж. Она в Ницце.
– Скоро приедет? – отрывисто спрашивает он.
– На будущей неделе. Она вчера прислала цветы.
Он снимает шляпу:
– Ну, всего хорошего, Люка. Кланяйтесь Вере Алексеевне. Не забудете?
– Нет.
– А вы большая стали. Много учитесь? Так не забудьте передать привет Вере Алексеевне. До свиданья.
Он быстро уходит. Люка растерянно смотрит ему вслед.
«Неужели это на самом деле был он? Улица пуста, и даже представить себе нельзя, что он только что стоял здесь под фонарем и говорил с ней…» Люка тихо входит в дом, поднимается по лестнице и в прихожей бросается на шею матери:
– Мама, мама… – И нельзя понять, всхлипывает она или смеется.
Екатерина Львовна отстраняет ее от себя:
– Да скажешь ли ты наконец, что с тобой? – и видит длинную красную царапину на Люкиной щеке.
– Господи, ты упала?
– Нет, нет, я ранена, – уже громко хохочет Люка. – Я дралась с Ивонной, и я победила.
Люка со всех ног бежит в столовую.
– Как не стыдно драться…
– Я победила, – кричит Люка, – победила. Подумай, она на пять кило тяжелей, а я победила.
От возбуждения Люка не может устоять на месте и бегает из комнаты в комнату, оглушительно хлопая дверьми.
– Люка, перестань. У меня голова разболится.
Но Люке необходимо как можно больше шума, грохота и крика. Она ложится на спину на диван, взмахивает ногами и, перекувырнувшись через себя, падает на пол.
– Люка, сумасшедшая. Спину сломаешь.
Но Люка уже прыгает со стула на стул.
– Не мешай, мама. Я не могу, не могу иначе. Я бы хотела, как Чаплин в «Ла рюе вэр л-ор» [4] , пух из всех подушек выпустить и вокруг палки на потолке крутиться. Ах, мама…
4
«La ru'ee vers l’or» (фр.) – «Золотая лихорадка».