Ёлка для Ба
Шрифт:
– В одну эпоху, - выпятил грудь Жора.
– В одном году, - добавил я, - в тысяча девятьсот пятьдесят втором.
Ив подставил ладонь, и мы с Жорой вложили в неё свои руки. И Ив крепко сжал их.
– Аудиенция окончена, аудиенция окончена, - церемонно провозгласил Жора, кланяясь нам в обе стороны.
– Кончена официальная часть, переходим к водным... вольным процедурам. Теперь ты должен, за компанию, прочитать и своё литературное произведение, Ив. Давай хоть то самое... Ты ведь, к сожалению, не так плодовит, как твоя прадедушка. Плодовитости он тебе не передала через головы поколений.
–
– Да эти поколения как раз по пути и расхватали.
– Так ты тоже пишешь!
– воскликнул я.
– Я написал только одно произведение, - признался Ив, - только одно. Но дорогое сердцу, ибо оно и написано там, в сердце, а не на паршивой бумаге. Закономерно, что оно написано кровью, а не чернилами. Именно так писать и завещано нам... через головы поколений, малыши. Ишь ты - смысл-смысл, ритм-ритм! Непонятно-понятно! А на самом деле всё просто и понятно: сердце бьётся - вот вам и ритм, кровь льётся - вот и смысл. Именно так и написано моё сочинение, про папу.
– Глава первая, - шепнул я.
– Я люблю Па.
– Папа был простой фермер, и приехал сюда со своей далёкой родины...
– Эфиопии, - подсказал я.
– Почему Эфиопии?
– удивился Ив.
– Из Нового Света. Эфиопия это его прародина.
– И брат Ди в Америке, - удивился и я, - Борис. Может, они друг друга знают?
– Знали, - поправил Ив.
– Но на том свете действительно все друг друга знают, как в вашей части города.
– А говорят, - вмешался Жора, - что в мире ином друг друга они не узнают.
– Кто говорит-то?
– презрительно спросил Ив.
– Шекспир, что ли...
– сказал Жора.
– Не знаю, - усомнился я, - я Шекспира читал.
– Вот и заткнитесь, - велел Ив, - если не знаете. Мой папа приехал сюда строить колхоз.
– А что, нельзя было строить его на родине?
– спросил я.
– Почему именно сюда?
– Или на прародине?
– поддержал меня Жора.
– Там было нельзя, - отрезал Ив.
– Некоторые, конечно, ехали тогда строить колхозы в Германию, а другие некоторые - в Палестину, но это были белые, а мой папа чёрный, вот он и приехал сюда...
– Один? Строить целый колхоз?
– изумился Жора.
– Он у тебя был, наверное, очень большой и очень чёрный человек.
– Их было сто, - каменным голосом сказал Ив, - чёрных и, чтобы вы теперь не придирались, немного белых людей. И никто из них не...
– ... заметил, что корабль уже отчалил, - вставил я.
– ... что по пути кто-то умер, а кто-то потерялся. В конце пути папа остался один. И тогда ему пришлось, вместо колхоза, пойти на манеж. Он стал чемпионом манежа, но однажды, когда неудачно приземлился после броска...
– Значит, не он бросал, а его бросали, - заметил Жора.
– Кто же способен бросить самого чемпиона?
– Бог!
– взревел Ив.
– Прямо на карачки...
– Боги, - поправил я, - прямо в партер.
– ... и швырнул. И тогда папа сказал вслух: в мать и в душу вашего отца...
– Так это он всего лишь на Бога, на какого-то несчастного Саваофа бочку покатил!
– догадался Жора.
– На Адонаи, - снова поправил я, - на каких-то несчастных Элохим.
– А я-то думал...
–
– Но тогда почему его затем так бросили, что он приземлился на крайнем севере? За что? Я думаю, ты просто заврался, парень. Пора тебе кончать. И вообще, мы всё это слышали, а повторяешься ты неуместно. Это тебе не твой номер на манеже, а литература. Никакого качества... Ничего ты не получил в наследство от прадеда, кроме рожи.
– Ну и давай свой номер, если так, - надул свои громадные губы Ив. Перебивают, понимаешь, творить мешают, сволочи... Клакеры. Подкуплены, подосланы, не сомневайся, негра. Давай-давай, поглядим, какого он качества, твой номер, какая у него рожа-жора. Впрочем, известно, какая: шиколат.
– И правда, Жора, - попросил я, - почитай своё. Хоть какое, хоть совсем маленькое.
– У меня все совсем маленькие, - объявил Жора с интонациями гида.
– Автор маленький, и произведения рассчитаны на карманное издание. Всё гармонично. В названии сочинения, которое я вам прочитаю, вы услышите знакомые, чеховские интонации, из его рассказа "Володя большой и Володя маленький." Пусть это никого не смущает, во-первых, моё произведение - не рассказ, а роман, хотя и называется похоже: Жора большой и Жора маленький. А во-вторых, чтоб вы лишнего не думали, это как базары - Большой и Малый, понятно? А не как какие-то там Чеховы, подумаешь, нашлись Адонаи!
– Понятно, давай, - поторопил его я, предвкушая... а, ясно, что именно предвкушая.
– Слушайте, - Жора вскочил на ноги, хотя мог обойтись и без этого: новая поза мало что изменила в его габаритах, её можно было вообще не заметить.
– И ты, негра, слушай тоже: тебе будет полезно.
Он прокашлялся и отставил правую ногу. Потом запрокинул голову, прижал затылок к косяку двери вагончика и запищал:
– ГЛАВА ПЕРВАЯ.
Мой пра Ди был большой и пил горькую. Его пра-пра Ди был ещё больше, и пил ещё более горькую. У первого пра был сын, он пил горькую, но поменьше. От пра-пра до просто пра и его сына все пили горькую, и все мал-мала-меньше.
ГЛАВА ВТОРАЯ.
После моего пра Ди, папы просто Ди, все пили горькую всё меньше и меньше, но и сами становились меньше. А после моего Ди, через голову моего папы, все стали маленькие совсем. Все - это я.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
Я - маленький Жора, или Жора очень маленький, или совсем маленький Жора. Я меньше Малого базара. Я выпиваю две рюмки и с копыт. А Чрево нравится, когда я с копыт, тогда он допивает моё.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ и ПОСЛЕДНЯЯ.
У очень маленького Жоры детей нет и не будет. Ему можно пить горькую через головы всех последующих поколений. Он и не думает о них.
ЭПИЛОГ.
Так пусть приходит Чрево, с двумя рюмками.
– Гениально!
– прорычал Ив.
– Это обязательно напечатают, и я знаю где! В энциклопедии, на букву Ж. Только тебе для этого нужно избавиться от пауз. Очень уж их у тебя много, а места в энциклопедии мало.
– Меня напечатают рядом с жопой, - кивнул Жора.
– И стоять нам ещё ближе, чем рядом: ты на Ж, и я на Ж, без никаких пауз. Жаль, паузы очень важны, они придали бы нам куда больше выразительности. Они ведь просто преисполнены выразительности, паузы...