Элси выходит замуж
Шрифт:
— Держись, Аллизон, — сказал он, — представь: теперь ты уже никогда не попадешь в плен. И я тоже. Война идет к концу, и мы с тобой, без сомнения, победители. Ого! Какая вкуснота! — радостно воскликнул Гарри при виде Лотти и Мэй, входящих в палату с огромными подносами, нагруженными различными лакомствами. — Мисс Лотти, я скажу вам откровенно: ради заботы таких красивых девушек я согласен пролежать в госпитале хоть всю жизнь.
— Вы, наверное, говорите о мисс Мэй, мистер Дункан. Она ведь красавица! Такая воздушная, нежная, беленькая. А я смуглая, да к тому же еще
— Нет, вы прекрасны, мисс Кинг! — искренне воскликнул Дункан. — Ваши загорелые точеные руки просто великолепны! А смуглое лицо заставляет вспомнить о роскошных испанских красавицах! Пышное кружево, кастаньеты, серенады... Кстати, у меня к вам маленькая просьба: уговорите отца побыстрее меня вылечить. Я очень хочу участвовать во взятии Ричмонда!
— Зачем мне его уговаривать? Он и так делает все, что в его силах. Чем же вам помочь? О! Если пожелаете, я могу вам помочь писать письма — деловые, друзьям, возлюбленной, — Лотти опустила ресницы, чтобы скрыть лукавый огонек, вспыхнувший в ее глазах.
Гарри украдкой покосился на Мэй, проверяя, не слышала ли она последние слова Лотти. Но Мэй была полностью поглощена беседой с братом, который расспрашивал ее о последних новостях из дома. Успокоенный Гарри подхватил игру:
— Ах, как любезно с вашей стороны, мисс Кинг! Особенно важно помочь мне с любовными письмами. Может быть, вы даже будете писать их за меня?
— Думаете, я смогу?
— А разве нет? Впрочем, довольно шутить. Я буду вам крайне обязан, если сегодня вы напишете письмо тете Уэлти.
— С удовольствием. Я напишу ей, что ваше ранение неопасно, и вы не лишились ни рук, ни ног, ни головы. Мистер Дункан, я все хочу спросить вас, что вы с Гарольдом ели в Андерсонвилле?
— Первое время нам выдавали на день примерно полкило грубой муки из кукурузных зерен и сто граммов мяса мулов. Мясо почти всегда было тухлым.
— Вы голодали?
— Постоянно. Иногда, в дополнение к муке и мясу, нам давали горсть гороха, изъеденного личинками.
— Бедные вы мои! А потом?
— Потом вместо муки стали выдавать кусочек хлеба из отрубей.
— Гарольд, это правда? Или он шутит? — спросила Лотти.
— Чистая правда, мисс Кинг. А когда мы болели — все равно чем — то делали отвар из листьев сумаха или коры белого дуба. Принимали его внутрь или использовали как наружное средство, — задумчиво сказал Гарольд. Перед его внутренним взором пестрым калейдоскопом замелькали картины лагерной жизни.
В глубине души Гарри Дункан испытывал недовольство: зима прошла, а он все еще лежал в госпитале. Но, с другой стороны, он был рад ежедневно, да что там — почти ежечасно, видеть бесконечно дорогое ему лицо Мэй Аллизон, слышать ее милый голос, с замиранием сердца ловить взгляд ясных голубых глаз. И Гарри мирился с бездействием и, как он выражался, «бесславным покоем», хотя временами его охватывало непреодолимое желание оказаться на поле брани, встать плечом к плечу с боевыми товарищами.
В конце марта это страстное
— Дорогая, — сказала Лотти, увидев колечко. — Я буду великодушной. Я не стану надо тобой подшучивать, хотя, появись такое кольцо на моей руке, ты меня наверняка дразнила бы.
— Спасибо, — прошептала Мэй, пряча заплаканное лицо на груди у брата. — Ах, Лотти, я так рада, что ты станешь моей сестрой.
— А как такому приобретению будет рада тетя Уэлти! Больше, чем золотым приискам!
Девушки ушли, оживленно обсуждая, как родные и друзья отнесутся к браку Мэй и Гарри. Гарольд сидел на краю койки, бледный и слабый, искренне желая быть рядом с уехавшим другом, разделить с ним трудности и опасности фронтовой жизни. Он сильно переживал, но чувствовал, что внутренний источник, который питал его душу и саму его жизнь, почти иссяк.
И Гарольд безмолвно молился, прося Господа даровать ему сил, чтобы претерпеть все испытания и достойно встретить конец. Послышались знакомые шаги, и на плечо юноши легла рука доктора Кинга.
— Крепись, мой мальчик, — сказал врач, — скоро мы отправим тебя домой на тридцать дней. А к концу твоего отпуска, глядишь, и война закончится.
— Домой! — потухшие глаза Гарольда вдруг загорелись. — О, спасибо! Я хочу умереть дома, рядом с мамой, отцом, братьями и сестрами.
— Погоди, рано еще тебе умирать, — ответил доктор с деланной веселостью. — Дома и стены помогают. А родная мать вообще способна сотворить чудо.
— Доктор Кинг, — Гарольд спокойно и твердо посмотрел на врача, и его голубые глаза потемнели, — пожалуйста, скажите честно, что вы думаете о моем состоянии? Есть ли надежда на выздоровление?
— Есть, — чуть помедлив, ответил врач. — Возможно, здоровье полностью не восстановится, но существенно улучшится, и ты проживешь еще много лет. И проживешь полноценно. Полагаю, когда ты окажешься дома, так и случится.
— А мне кажется, что я не проживу и года. Не бойтесь, доктор, откройте мне правду. Я не только выдержу — я приму ее с радостью. Скажите, я прав?
Теперь врач молчал долго. Он задумчиво опустил глаза, потом внимательно поглядел на Гарольда и наконец решился:
— Да. Ты прав. Я думаю, ты близок к возвращению в небесный дом, где «ни один из жителей не скажет: «Я болен» (Ис.33:24).
В голосе доктора Кинга звучало искреннее сочувствие. И снова наступила тишина. Затем Гарольд промолвил:
— Благодарю вас, доктор. Я так и думал, но мне не страшно. И я ни о чем не жалею. Жаль только тех, кто меня любит...
— Но все-таки не забывай, сынок, что ты можешь и выздороветь. Пути Господни неисповедимы. Так что не отнимай у близких надежду.